Кыш, пернатые!

– Смотри. – Он сразу понял, что я не врубаюсь. – Математика, она же проста, как яйцо – что заложишь, то и получишь. Представь, есть двойка и четвёрка, они никак не связаны, каждая цифра сама по себе. Но вдруг, к своему несчастью, они соединились или их соединили, одним словом, встретились. Сколько вариантов развития событий этого соединения ты насчитаешь?

– Делить надо?

– Почему делить? Складывать, вычитать, умножать! Но в любом случае цифры соединятся, войдут одна в другую, станут единым целым. Так рассуждать, конечно, некорректно, но я для себя называю это – прийти к общему знаменателю.

Я только ушами хлопаю.

– В математике, – говорю, – не силён. В школе тройка была, да и то потому что учителю надоело меня гнобить. Дожал я его своим разгильдяйством. К жизни-то ваша математика как относится?

– К жизни? Про красных и белых, ты, надеюсь, слышал? Гражданская война. Те же цифры, если посмотреть сбоку. Что там произошло – не будем судить. Но совершилось действие! Умножение, деление, вычитание… И эти, так сказать, цифры пришли к общему знаменателю – образовалось новое государство, возник новый строй. То есть действие привело к некому результату. И не нам судить, хороший результат получился или плохой, правильное или неправильное было применено действие. Математика не знает таких понятий.

Мне, если честно, уже стало надоедать. Из уважения слушаю. Да и ладно. С белыми и красными – всё понятно. Доходчиво объяснил. Математику – по боку.

– К нам-то это, – спрашиваю, – как относится?

Он задумался. А потом и выдал.

– Ты знаешь, мне кажется, мы в самом начале арифметической задачи. Есть целое – устроенное, узаконенное мировоззрение – это одна цифра, и она существует, как ей кажется, в неком абсолюте. Это значимая, большая, многозначная цифра. И вдруг появляется другая. Маленькая, едва значимая, пока ещё с большими нулями перед единицей – никакая. Но она есть! И существует вероятность, что она будет расти. Пока она крайне мала, многозначная ничего не теряет от их взаимодействия – не становится ни меньше, ни больше. А если вдруг маленькая возрастёт? Что станет с многозначной?

– Мне кажется, либо уменьшится, либо ещё больше станет, – выдал и сам себя зауважал.

– Правильно! Понял. Дальше все просто. Многозначная, стараясь себя сохранить и умножить, попытается приспособить малую величину под себя – умножить, сложить. Вопрос в другом: что из себя представляет эта малая величина? А в будущем? Может, она совсем и не малой станет?

Вот тут я опять его перестал понимать. Хотя… у нас сейчас как? Есть они и есть мы. Каждый жить хочет. Некоторые – я тех имею в виду – хотят жить кучеряво. А нам выживать надо. Что из этой арифметики получится – время покажет. Они-то, конечно, сила. Мы – кто? Пыль, поднятая ветром. Но ведь засуетились. Отлавливать начали. Выходит, значим мы что-то.

Умный всё-таки мужик Валерий Палыч!

Хотя ему рассуждать хорошо… Возле него дочка вон как вьётся. Он в этой Монголии не пропадёт. А мне – как? Одному, без жены, без помощи? Да на краю света…

С Машкой – проблема… Как услышала про Монголию – в крик, в слёзы: не пущу! Это мне знакомо. Она всегда так – сначала эмоции, потом голову включает. Но сейчас долго уговаривать пришлось. Тоска у неё в глазах заплескалась. Я ей твержу, мол, съезжу, посмотрю, как и что… Если всё нормально будет, сообщу – тогда и ты приедешь. Не на век же расстаёмся. Не верит. Плачет по ночам. Смурная ходит.

А с другой стороны, я же вижу, как ей тяжело. Я – кто? Инвалид, тяжело больной в доме, ни к чему не пригодный. Два года уже… Извелась она от такой жизни. Выход? А нет выхода! Выгнать и зажить своей жизнью она не может – не такая. Остаётся терпеть. Тянуть эту лямку.

Баба она, конечно, уже не молодая… но шанс жизнь по-новому построить у неё ещё есть. Это я тоже понимаю. Вот и подумал, отъезд в Монголию может всё на свои места расставить. По крайней мере, что-то изменится, а уж к лучшему или к худшему – посмотрим.

Валерий Палыч опять же помог. Прониклась она к нему – серьёзный, рассудительный.

– Вы, – говорит, – присмотрите за этими шалопаями, чтобы снова в какую-нибудь передрягу не попали (это она про нас с Ванькой).

А вот с Ванькой плохо получилось… Ведь сошлись уже, сдружились.

Месяца два от него ни слуху ни духу. Объявился. И какой-то он не такой… не веселый, как обычно, задумчивый. Я ему про отъезд, про сборы, а он и не слушает. Вздыхает, глаза отводит.

Слово за слово… выяснилось: влюбился Ванька!

К старушке его родственница из деревни прикатила. Молодая женщина, тридцати ещё нет. И детей нет. Глухая деревня в Брянской области. Леса вокруг. Муж-алкаш два года как помер. Колхоз тоже помер – ни денег, ни работы. Дальше всё просто – да по-другому и не могло случиться. Она – молодая, одинокая, по мужику изголодавшаяся. Он – в четырёх стенах измаявшись, женщин три года не видевший. Конечно, они сошлись и такую любовь закрутили, что перья во все стороны.

Я его старался урезонить.

– Ванька, – говорю, – ну куда лезешь? Сам подумай, ей и так по жизни тяжело, а тут ещё ты безрукий. Ты же обуза для неё.

Какое там! Глаз горит, любовная лихорадка бьёт. Твердит, как помешанный:

– В деревню поедем! Дом, хозяйство, лес, охота, грибы, ягоды.

Я ему:

– Вань, охолонись. Ты же без рук! Какое хозяйство? Тебя самого кормить надо.

Не слушает. Не хочет слышать.

Я с другого бока.

– Вань, – говорю, – а может, она с нами в Монголию? Не совсем с нами… Мы – на разведку. Если всё нормально, напишем – приедет.

– Не хочу, – говорит, – никакую Монголию. За сотню вёрст, киселя хлебать. Здесь хочу, дома!

И опять за своё – хозяйство, лес…

О, как заговорил! Мне даже обидно стало.

В общем, разругаться – не разругались, но кошка между нами пробежала…

Я напоследок его предупредил.

– Ваня, – говорю, – Брянские леса – это не Лосинка. Места глухие. Народ тёмный, и у каждого второго – ружьё. Начнёшь летать по ночам – застрелят!

Как с гуся вода!

Через месяц я ему позвонил. Старушка подошла – плачет.

– Уехали они, – говорит.

Деда как-то встретил. Он вконец оприродился. Сидит на суку, словно сова, голый, лохматый.

Про Димона Дед рассказал. Этот безбашенный на войну рванул, в Донецк. У него кореша в спецназе. Говорит: «Пригожусь! Разведка или гранату куда надо метнуть. Любому ловцу там кореша мигом бошку открутят».

Опустела Лосинка.

Весна наступила. Отъезд через неделю.

Сижу дома, сосу чай через трубочку, скучаю. Звонок. Валерий Палыч.

– Уходи, – кричит в трубку, – из дома! Сейчас же!

Что? Как? Почему?

– Придут сейчас за тобой! Уходи! Машу не дожидайся.