Планета Тивит

– На площади так же находится Исторический музей, в котором находится значительная коллекция артефактов, относящихся к периоду становления Тивита,– сообщил Мацкевич.

Ну хоть «Исторический музей» на месте, вздохнула Яна, вспомнив родной Харьков.

– Попрошу следовать за мной,– вежливый старик подал ей руку, приглашая посетить очаг культуры. Товарищ Бейтикс следовал за ними неотступно, но все время молчал, лишь изредка бросая по сторонам огненные в прямом и переносном смысле слова взгляды.

Музеем оказалось трехэтажное здание, мало напоминающее старое кирпичное харьковское. Здесь царила эпоха стекла и пластика. Прозрачные стены, голограммы на входе, зеркальный пол, по которому и ступать-то было боязно – все это поражало воображение, заставляя себя чувствовать себя героиней какого-то фантастического фильма.

Внутри их уже ждали. С натянутой улыбкой хранительница экспозиции поинтересовалась, нужна ли ми какая-то помощь, но Мацкевич ее решительно отверг. Все их беседы, споры, улыбки были настолько наигранны, что Яна ощущала себя, словно в плохой театральной постановке, где и актеры ни к черту, да и режиссер сплоховал, если бы не метка, оставленная сатаной на запястье, она бы немедленно попыталась бы отсюда вырваться.

– Вашему вниманию, Яна Викторовна представлена экспозиция, посвященная образованию цивилизации Тивита. Обратите внимание на вот эту скульптуру. Она прекрасно иллюстрирует наше здесь появление.

Прямо посреди зала из мрамора был вытесан воин, павший на колени и пронзенный мечом насквозь. Его глаза был полны непередаваемого ужаса, руки воздеты кверху, а рот застыл в немом крике. Скульптора настолько ярко отразил в своем произведение момент смерти, что на какую-то долю секунды Красовской показалось, что по ее ушам резанул отчаянный крик боли погибшего.

– Согласно легенде, первым изъявившим продолжить свое существование на Тивите был именно этот воин по имени Максимилиан. У него было трое детей, старушка-мать и жена, которые не перенесли бы его гибели. В момент смерти он воззвал к Богу, но тот промолчал, дав возможность нашему великодушному правителю спасти мужчину.

– Спасти, обрекши на вечное мучение? – уточнила Яна.

– А что лучше, на ваш взгляд, плохо жить или не жить вообще? – с любопытством поинтересовался экскурсовод, прищурившись. Журналистка отвечать не стала, потому что была сама не уверена, чтобы выбрала в данной ситуации. Это все мы такие правильные храбрецы, которые непременно выбирают истинно верный путь, когда речь идет о проблемах, заботах и выборе других, а поставь нас на их место, и, возможно, те же самые ошибки, мы совершим вслед за ними.

– Максимилиан выбрал Тивит. Товарищ Сталин, тогда носящий титул Великого кесаря, вдохнул в него искру жизни, построил дворец. Но человеку свойственно грустить в одиночестве. И снова он воззвал к нашему господину, и дал господин наш ему возможность переправить на Тивит всю его семью, которая выбрала вечную жизнь. Так появились первые Координаторы.

В следующем зале были развешены по стенам картины. Эпические полотна полные ужасных сюжетных линий. На одной из них, на которую показывал Мацкевич, мужчина, очень похожий внешне на скульптуру Максимилиана колол огромным мясницким ножом маленького мальчика. На залитой кровью лужайке рядом с ними бесполезной грудой тел валялись жена, мать и еще два ребенка новоиспеченного тивитца. От вида этого «искусства» Яне стало противно. Она еле сдержалась, чтобы не наорать на Иосифа Соломоновича, пытавшегося выдать ужасы ада, за произведение искусства.

– А как вы попали сюда?– неожиданно спросила она, не в силах любоваться бесценными полотнами. – Образованный человек, несомненно, верующий…Как вы оказались на Тивите?

Мацкевич замер на полпути в следующий зал, будто споткнувшись. Отвел глаза в сторону, глядя куда-то в окно, пряча свой настоящий взгляд, полный грусти, даже несмотря на пылающий огонь в белесых от возраста зрачках.

– Яна Викторовна, попрошу пройти в зал народных ремесел. Там представлены знакомые вам образцы…

– Иосиф Соломонович,– прервала его Красовская,– вы не ответили на мой вопрос…

– Боюсь, что это совсем неинтересная история, товарищ Яна…– вздохнул Мацкевич, все еще намереваясь продолжить экскурсию, но моей подруге с головой хватило и того, что она увидела. В истории Тивита не было ничего радостного или светлого, даже искусство на нем было напичкано кровью, насилием и злобой. Каждая картина, каждая скульптура источали ненависть и самолюбование. Никакого желания продолжать у нее не осталось.

– И все же…Странно видеть столь разумного человека здесь.

– А где же мое место по-вашему?– грустно улыбнулся Мацкевич, присаживаясь на бортик массивной композиции, символизирующей пламя, горящее в глазах каждого тивитца.

– Не в этом месте это точно. Уж не знаю грешником вы были или праведником, но вряд ли бы желали себе такой судьбы при жизни.

– Это верно!– тяжело снова вздохнул Иосиф Соломонович.– Там…– он махнул горячо куда-то в пространство.– Там не думаешь о своей собственной смерти. Жизнь кажется бесконечной. Ты строишь планы на следующее лето. И даже представить себе не можешь, что, завтра едя в троллейбусе, ты можешь умереть от сердечного приступа. Как говаривал один мой любимый литературный герой: «Не страшно, что человек смертен! Страшно то, что он внезапно смертен».

– Вы тоже умерли внезапно? – грустно проговорила Яна. На миг ей показалось, что она разговаривает не с бездушной оболочкой, а самым настоящим живым человеком, со своими эмоциями, чувствами и переживаниями.

– Увы…– пожал плечами Мацкевич. – Возможно, случись это внезапно, я бы не оказался бы здесь, а , наконец-то, встретился со своей Софой, хотя бы там,– он указал на зеркальный пол,– или в лучшем случае наверху…Она-то непременно попала на небеса…

– Софа? Это ваша жена?– заинтересовалась Красовская.

– Да…Это моя радость, моя София Марковна…если вы не куда не спешите…Хотя впрочем…– он осмотрел зал, где они были одни. – Куда вам спешить, как и мне, если мы находимся на этом проклятом Тивите, впереди нас ждет вечность? Может, закончим экскурсию?

– И вы мне расскажите…

– Зачем вам это? – нахмурился Мацкевич.

– Возможно понять, почему здесь все вы оказались, это мой единственный шанс не только спастись самой отсюда, но и попытаться помочь вам всем, ставшим заложниками неосторожно высказанного желания…– пояснила горячо Красовская.

– Эка, как сказано,– удивился Иосиф Соломонович,– неосторожно высказанное желание…Пожалуй, это как нельзя лучше отражает нашу судьбу… Все мы стали заложниками этого…желания!

– Так может начнем? Софа это ваша жена? – деловито уточнила Яна, чтобы начать разговор. В ней, словно в цепном псе, завидевшем нарушителя, проснулись все инстинкты журналиста, заложенные с рождения и дотоле дремавшие, пока она находилась в декретном отпуске.

– Да…– начал Мацкевич.– Мы познакомились с Софой на одном из вечеров в литературной гостиной. Юный Берхович великолепно читал стихи собственного сочинения про любовь, а мы с придыханием слушали его хрипловатый голос, рвавшийся будто бы из развороченной несчастной любовью груди. Она сидела напротив меня, такая юная, прекрасная, с огромными карими глазами, блестевшими в отблеске зажжённых для пущего эффекта свечей. Длинные ресницы трепетали в такт бурлящему урагану чувств, а шелковистые локоны, будто бы светились каким-то ярким непередаваемым светом в полумраке комнатки, в которой собралось человек двадцать передовой интеллигенции того времени.

– Того?– не поняла Красовская.

– Начала тридцатых годов прошлого века по земному летоисчислению, Яна Викторовна. Тяжелое, сумрачное было время, но даже тогда люди находили время, чтобы насладиться настоящей поэзией, чистой поэзией, как говорил в свое время Афанасий Фет.

– И в тот же вечер вы влюбились?– подхватила журналистка.

– В тот же вечер я уже провожал ее домой, а еще через неделю непрерывных встреч, сделал предложение руки и сердца. Софочка вышла за меня не раздумывая, ее родители были не против. К этому времени я был не оголтелым сорванцом, а вполне приличным ученым, доцентом кафедры истории и культуры Киевского Университета. Писал докторскую, занимался научной работой, преподавательской деятельностью. От отца у меня осталась на Хрещатике прекрасная трехкомнатная квартира, в которой мы счастливо жили в браке с моей Софочкой почти без малого десять лет.

– А дети?

– Детей нам Бог не дал…Зато наградил той искренней и чистой любовью, которая позволяет прожить в согласии и взаимном уважении долгие годы. Каждый вечер мы с ней гуляли по Хрещатику, бродили по старинным улицам, я рассказывал ей о князе Владимире, крещении Руси, о соборе Святой Софии…– пламя в глазах Мацкевича чуть приутихло, оставшись тлеть неясным красным свечением еле заметных угольков. Погрузившись в воспоминания, экскурсовод зашевелил губами, будто разговаривая со своей невидимой Софочкой, словно на месте Яны сейчас сидела она, склонив голову внимательно слушала своего мужа, как и много лет назад, восхищаясь его красноречием и воспитанием.

– А потом…– робко поинтересовалась Красовская, когда молчание Мацкевича стало тягостным и печальным.

– А потом началась война, и пришли немцы… Мы уже знали, что к евреям у них особое отношение. Эвакуироваться не успели, остались смиренно ждать, как овцы на заклание…Те дни были ужасными, наполненными страхом. Знаете ли вы, Яна Викторовна, каково это вздрагивать, сидя в своей квартире от каждого постороннего шума, надеясь, что это приехали не за тобой? Поверьте, ужаснее смерти, может быть только ее ожидание. Мы с Софией не могли выходить из своей квартиры. Слишком опасно! Любой из соседей мог выдать, доложить в гестапо…Оставалось уповать только на чудо. Ранним утром я увидел, как немцы расклеивают по городу листовку. В них говорилось, что будет создана специальная еврейская зона в Киеве, вроде индейской резервации, где все евреи будет находится под присмотром. Предлагалось явиться на пункт сбора с личными вещами и документами всем желающим переехать. Прочим безопасность не гарантировалась. Любой еврей, которого бы поймали вне пределов резервации, будет расстрелян, обещали они. Мне долго пришлось уговаривать Софию пойти туда. Она ни в какую не соглашалась, утверждая, что немцам верить нельзя…А я…Я впервые настоял на своем! Утром мы были в пункте сбора…

– Не надо дальше…– прервала его Красовская, по лицу которой уже ручьем текли слезы. Она не могла сдержать их, слишком горько было слушать эти тяжелые военные воспоминания.

– Это был Бабий Яр,– внимательно посмотрел на нее, почти безжалостно Мацкевич,– нас всех немцы заманили в ловушку! Всех! Нас были многие тысячи, десятки тысяч обычных людей, надеявшихся на то, что им сохранят жизнь…

– Вас расстреляли первого…– поняла Яна.– Именно поэтому вы оказались здесь!

– Да, я не мог видеть, как мучается моя Софочка…В первый момент, когда душа отходит от тела. Ты не понимаешь еще, что умер. Она тут…летает среди живых…и видит все…Я видел, как рыдала на коленях моя жена! И в тот момент, я мечтал только об одном…Чтобы она не плакала, чтобы я мог увидеть ее, обнять и успокоить. Я хотел жить, ради нее!

– И согласились на предложение товарища Сталина?

– Тогда он не был никаким Сталиным!– отмахнулся Мацкевич.– Наш правитель выбирает звучные имена из земной истории, чтобы быть отчасти на них похожими! Да…Я согласился в надежде, что Софа…что она тоже согласится…

– Но она сделала другой выбор!– поняла моя подруга.

– Она оказалась честнее и лучше меня! – кивнул головой Иосиф Соломонович.– Она там…– он указал снова на небеса с грустной улыбкой.– А я здесь один…Обречен вечно жить.

– Я постараюсь найти способ, чтобы вам помочь! – заверила его Яна.

– Мне никто не может помочь, кроме генсека…

– Я знаю, кто может,– вспомнив обо мне уверенно кивнула она,– дайте мне только срок выбраться отсюда.