Ясный новый мир

Всего два часа на позициях 6-й французской армии бушевал шквал огня и металла. Потом все стихло, и в атаку, как и под Амьеном, пошли штурмовые группы. Если бы они наткнулись на сопротивление, то взлетела бы черная ракета, штурмовики оттянулись назад и артподготовку повторили бы по тому же месту. Но во французских окопах оставались лишь контуженные, раненые и сошедшие с ума от страшного огня артиллерии. Сопротивление было эпизодическим. Штурмовым группам удалось взять первую траншею, где их и догнала пехота 1-й германской армии, наступавшей прямо на Париж. Еще один рывок – и немногочисленные уцелевшие французские солдаты и офицеры стали выпрыгивать из своих окопов и улепетывать в тыл от озверевших бошей, которые не боятся ни Бога, ни черта.

Уже к полудню все три основных линии обороны были прорваны, и у командующего 6-й французской армией не осталось резервов для того, чтобы хотя бы ненамного затормозить продвижение германских гренадер. И если бы дело было только в гренадерах, которые не в состоянии продвигаться с боями более чем на пять-восемь километров в сутки, для французов это было бы не так страшно. Семьдесят километров до Парижа вылились бы в десять дней «прогрызания» французских позиций. За это время сумели бы очухаться Фош и Пуанкаре, а в Париже, на заводах и в предместьях, были бы сформированы маршевые батальоны – аналоги наших дивизий народного ополчения. Немецкий прорыв ценой огромных жертв был бы запечатан в тридцати или десяти километрах от окраин Парижа.

Но германская армия наступала не только гренадерами. Прорвав французскую оборону на всю глубину ее развертывания и продвинувшись вперед на восемь километров, немецкая пехота остановилась на ночной отдых. В этот момент в наступлении на Париж ее сменила до того двигавшаяся во втором эшелоне германская конно-механизированная дивизия. Одновременно на правом фланге прорыва по направлению на Компьен выдвинулись две кавалерийские дивизии и мобильная пехота 7-й армии, тем самым создав угрозу окружения 10-й французской армии и упреждая фланговый удар с ее стороны. После длительного затишья фронт снова пришел в движение, создавая для Антанты угрозу посильнее Амьенской.

Второй раз за десять дней немцы применили прием наступления к важной цели в ночное время, и снова он принес им успех. Немногочисленные французские подкрепления, россыпью выдвигающиеся навстречу наползающему на Париж фронту, останавливались на ночевку в небольших городках, ложились спать в домах обывателей, и становились жертвой внезапного ночного нападения германских кавалеристов и бронеходчиков, прущих напролом прямо по шоссе.

При этом впереди основной группировки следовал сводный эскадрон пограничной стражи, переодетый в форму французской колониальной кавалерии. Его задачей было резать телеграфные и телефонные провода, а также делать, так, чтобы внезапное ночное наступление оказалось полным сюрпризом для французского командования.

В десять вечера в Дьюизи была захвачена полубатарея из трех полевых пушек калибром в семь с половиной сантиметров. В полночь прямо в постели были взяты в плен до роты пехоты, заночевавшей в Лизи-сюр-Урк. В два часа ночи немцы пленили эскадрон кавалерии и захватили бронепоезд с паровозом, стоявшим без паров на запасных путях в Мо. В четыре часа утра внезапной ночной атаке панцеров и кавалерии на своем полевом биваке подвергся сводный батальон пехоты парижского гарнизона и два пятнадцатисантиметровых орудия в Месси.

В Месси конно-механизированная дивизия, до того двигавшаяся компактной походной колонной, разделилась на четыре боевых группы и различными путями через восточное предместье Сен-Дени к рассвету 4-го июля ворвалась в сладко спящий Париж. Образовавшийся при этом переполох можно было сравнить только с тем хаосом, который возникает в курятнике при внезапном ночном визите лисы. Ага, не ждали! И порхающие повсюду перья пополам с заполошным куриным кудахтаньем.

Неудержимо мчащиеся по парижским улицам воняющие бензиновым угаром массивные серые коробки бронеходов с десантом штурмовиков на броне и следующие за ними верхами прусские драгуны ужаснули только что проснувшихся парижан. А следом за немецкими панцерами, как и в Амьенской операции, катили грузовики с пехотой, сбрасывая солдат в ключевых точках французской столицы и тут же поворачивая обратно за новыми «пассажирами».

Германская армия вошла в Париж, как опытный насильник в сонную подвыпившую домохозяйку. И, как положено порядочной женщине, та, вместо того, чтобы расслабиться и получить удовольствие, как это было в 1940 году, стала защищаться от насилия – сначала плохо и беспорядочно, а потом все более и более активно.

Пока разрозненные части гарнизона и сводные отряды полиции оказывали немецкой пехоте все более яростное сопротивление, стараясь не пустить немецких драгун и гренадер к Сене, город вооружался. Гудки фабрик и заводов призывали рабочих военных предприятий к оружию, а парижане среднего достатка, достав из ящика стола свои «бульдоги», «соважи» и «галаны», спешили туда, где по округам собирались и вооружались батальоны Национальной гвардии. Вспыхивающие то тут, то там уличные бои постепенно слились в одну сплошную линию фронта, очертившую оккупированную немцами треть Парижа от пока еще свободных двух его третей.

Сражение за Париж началось, и для маршала Фоша, застигнутого врасплох, оно стало ужасным сюрпризом.

10 июля 1918 года. Утро. Станция Даурия, железнодорожный вокзал. Штабной поезд корпуса Красной гвардии.

Генерал-лейтенант Красной Гвардии Бережной Вячеслав Николаевич

Целый месяц эшелоны корпуса двигались по революционному Транссибу, попутно зачищая города и станции на этой важнейшей магистрали от окопавшихся в органах советской власти бандитов, жулья и антисоветского элемента. Благо мандат, выписанный товарищем Сталиным, еще во времена подавления киевских самостийщиков давал мне на то все права. По этому мандату я мог отстранить от должности, арестовать и передать под революционный трибунал любого, кто будет действовать против интересов советской власти и центрального правительства в Петрограде.

Это самое центральное правительство из Оренбурга, Уфы, Челябинска, Кургана, Петропавловска, Омска, Каинска, Красноярска, Нижнеудинска, Иркутска и Читы выглядело чем-то виртуальным. И свои местные дела губернские товарищи собирались решать абсолютно самостоятельно, не оглядываясь на петроградские власти – мол, они далеко, а мы здесь, рядом. Приходилось делать таким товарищам внушения – иногда, в случае откровенного бандитизма и беспредела, вплоть до ВМСЗ.

Больше всего времени, около десяти суток, корпус задержался в Оренбурге, ликвидируя мятеж не признавшего советскую власть атамана Дутова и одновременно делая внушение местным советским властям, которые превратили борьбу с мятежниками, общей численностью не более одной тысячи сабель, в самый настоящий антиказачий террор. Еще немного, и по всему Уралу полыхнуло бы широкое антибольшевистское казачье движение, инспирированное массовыми расстрелами, грабежами, реквизициями, контрибуциями местной большевистской верхушки, действующей под руководством председателя Оренбургского военно-революционного комитета Самуила Моисеевича Цвиллинга – члена партии большевиков с 1905 года и уголовника, приговоренного к виселице за убийство своего дальнего родственника.

В нашей истории гражданская война на Урале вспыхнула еще зимой 1917-18 годов, и с самого начала протекала очень бурно и жестоко. В результате Цвиллинг был убит уже второго апреля 1918 года. Но в этой альтернативной истории все подобные процессы были притушены, и в Оренбурге, при нейтралитете и апатии основной массы населения и слабости противоборствующих сторон, на какое-то время установилось двоевластие. Из-за этого все события на Урале сдвинулись на пять-шесть месяцев вперед, только на этот раз их инициатором стал не атаман Дутов, не имеющий оснований говорить о гибели России, а местные большевики – то есть тот же Цвиллинг. В силу оторванности от местного населения этой креатуре Свердлова не удалось выиграть выборы в губсовет, и ситуация стала критической. Все началось в конце мая – начале июня, но тут как раз подошли эшелоны нашего корпуса.

Быть может, нам удалось бы спокойно проследовать через территорию зреющего мятежа, а может быть, и нет. Но я не стал рисковать и оставлять за спиной эту пороховую бочку, которая могла рвануть с любой момент. Ведь нашей обязанностью было не только отражение врагов внешних, но и борьба с врагами внутренними. Пришлось, отбив телеграмму в Петроград, чуть притормозить и установить в Оренбурге настоящую советскую власть. В результате чего за подготовку антисоветского мятежа вместе со своим ближайшим окружением под трибунал угодил не только атаман Дутов, но и самоназначенец Цвиллинг со всем своим кагалом. Приговор был строгий, но справедливый. И поделом.

Нечто подобное, пусть и в значительно меньших масштабах, мы встречали чуть ли на каждом шагу, расчищая себе путь, а настоящей советской власти – дорогу. В результате передовая бригада нашего корпуса прибыла на станцию Даурия к тому моменту, когда части постоянной готовности местной Красной Гвардии – егерская бригада полковника Слащева и разведывательно-штурмовая бригада подполковника Бесоева, которого тоже не обошли чином – огрызаясь на наседающую японскую пехоту, медленно отступали вдоль железнодорожных путей вглубь Даурии. Они выиграли время для того, чтобы первая Даурская кавалерийская бригада войскового старшины Метелицы имела возможность сформироваться и подготовиться к боевым действиям.

Японцев в Даурии не любили еще с давних времен, и по мобилизации для отражения непосредственной угрозы в момент нападения казаки поднялись все до единого. Это по поводу Семенова и Унгерна у кого-то могли быть иллюзии, а вот с японцами все было ясно сразу. Но этих трех бригад, одна из которых была кавалерийской, то есть годилась только на роль маневренного резерва, против нескольких десятков тысяч вторгшихся японцев было недостаточно. А остальной личный состав корпуса, распущенный по домам для проведения полевых работ, собирался по мобилизации медленно, ибо что мужика, что казака в разгар лета от поля и сенокоса оторвать тяжело.

Но тут неделю назад на Забайкальский фронт прибыл наш корпус. Его передовые части, едва выгрузившись из эшелонов, помогли остановить натиск японцев, прорвавшихся уже почти к самой станции Даурия, усилиями местных жителей и красногвардейцев превращенной в полевой укрепрайон. Вражеское командование почувствовало, что теперь против него сражаются не местные ополченцы, а кадровые, хорошо вооруженные и мотивированные части с опытом Германской войны, которая закончилась совсем недавно. Несколько дней на ближних подступах к станции гремели ожесточенные бои.

Даже имея над противником качественный перевес и все увеличивающиеся резервы, я не спешил наносить решающий удар, стремясь добиться, чтобы как можно больше японских солдат легло под нашими пулеметами, шрапнелями и фугасами. Потом, по мере прибытия основных сил, включая три высланных вслед нам в качестве подкрепления кадровых стрелковых дивизии, среди которых знаменитая 52-я латышская, нам удастся отразить вражеское наступление и начать теснить японцев обратно к границе, туда, откуда они пришли.

Но все это будет потом, а пока еще не наступило время выкладывать на стол все козыри. Тем более что идет необъявленная война. Японская армия на территорию Советской России вторглась, но никаких обязательных для таких случаев дипломатических действий, вроде демаршей и объявления войны, японская дипломатия не предприняла, что наводит на мысль о том, что самураи, подобно англичанам, стараются не замечать первое государство рабочих и крестьян.

Видел я и Колю Бесоева – на второй день после нашего прибытия он на минутку заскочил к нам в штаб корпуса, чтобы согласовать наши действия. Ну, я ему и объяснил популярно, что держать на фронте в окопах его бригаду, а также бригаду Слащева – это все равно, что забивать гвозди микроскопом. Так что ему следовало немедленно сдать позиции прибывшей в первом эшелоне стрелково-механизированной бригаде подполковника Рагуленко и отойти в тыл для приведения бригады в порядок и подготовки ее к работе по специальности.

Я бы сказал ему и больше, только рядом с Колей маячила беременная – месяце так на пятом – деваха, которую тот отрекомендовал как свою жену Дарью. На комиссаршу из «Оптимистической трагедии» она не тянула, а вот на любящую и любимую женщину, а заодно его адъютанта – вполне.

Тогда я подумал, что надо будет как-нибудь поаккуратнее намекнуть Коле, чтобы он постарался убрать свою супругу с фронта, а то будет жалко, если ее убьют. А ведь она очень красивая, и к тому же беременная, а значит, вместе с ней погибнет еще не рожденный ребенок. А если она случайно попадет в плен к японцам, которые зачастую ведут себя как дикари? Нет, и еще раз нет. Жене Коли Бесоева на фронте делать нечего, и ее следует как можно быстрее отправить туда, где нет выстрелов, и где не убивают.

Потом, правда, я узнал их историю и понял, что Шекспир в данном случае нервно курит в сторонке. Некуда Николаю Бесоеву убирать Дарью. Местная она, из казачек. Родители померли. Первый муж, от которого не осталось ничего, кроме памяти, сгинул на Германской войне. Жила вдовой, и вдруг, как снег на голову, свалился на голову Дарьи красавец офицер, который спас ее от насильников. А потом его отряд – числом малый, а в деле страшный – освободил ее родную станицу от беспредельщиков-семеновцев.

Тогда-то они и сошлись. Полюбовницей Дарью Николай иметь не захотел, а сразу предложил ей стать законной женой. Вот так они и живут. А если подполковника Бесоева куда-то переведут, то Дарья, как и положено офицерской жене, упакует свой фанерный чемоданчик и поедет за мужем хоть на край света. Короче, куда иголочка, туда и ниточка…

18 июля 1918 года. Владивосток. Светлановская улица дом 52. Резиденция Управляющего Приморской областью.

Адмирал Александр Васильевич Колчак

Похоже, относительно спокойные времена для меня закончились. Больше месяца назад мне из Петрограда пришло шифрованное сообщение о том, что по направлению к Владивостоку, через Транссиб и КВЖД, двигаются эшелоны корпуса Красной Гвардии во главе с генерал-лейтенантом Бережным. К чему бы это? Я уже знал, что этот корпус, костяком которого являются части пришельцев из будущего, правительство Сталина обычно направляет туда, где необходима вооруженная сила для того, чтобы навести порядок и установить власть, подчиняющуюся напрямую Петрограду, или отразить какую-либо внешнюю агрессию.

Но зачем этот корпус нужен здесь, во Владивостоке? Я вроде из подчинения правительства Сталина выходить не собираюсь – а если бы и захотел, то меня бы враз прикончили головорезы, приставленные ко мне на этот случай адмиралом Ларионовым. Да и желания стать удельным князьком у меня нет. Из книг пришельцев из будущего я узнал, чем закончилась моя карьера в качестве «Верховного правителя». И мне совсем не хочется совершать погружение под лед Ангары. Нет, пусть они здесь побыстрее наводят свой порядок, а потом, как они обещали, я займусь исследованием Севера. Уж очень мне хочется наладить навигацию по Северному Морскому пути. Значит, причиной появления тут генерала Бережного вместе с его корпусом – какая-нибудь внешняя агрессия, но только тогда непонятно, со стороны какой из держав.

Я попробовал выяснить цель прибытия корпуса у приставленных ко мне людей, но те лишь разводили руками, делали удивленные глаза и говорили, что им сие неизвестно. Может, врали, а может, и правда не знали. «Впрочем, – решил я тогда, – скоро этот самый генерал Бережной, с которым я пока не имел чести быть знакомым, прибудет во Владивосток и все мне расскажет лично».

Потом я узнал, что части японской армии вторглись в российское Забайкалье и стали теснить территориальные силы местной обороны. В этот самый момент к линии фронта начали прибывать эшелоны корпуса Бережного. Не завидую я японцам, потому что знаю, как воюют потомки и чем это кончается для их противников. Кстати, пока в Забайкалье гремят сражения и льется кровь, во Владивостоке эти сыны Страны Восходящего солнца ведут себя довольно тихо. Правда, на торговых кораблях, которые приходили в порт, чаще стали встречаться матросы, больше похожие на военных моряков, которым привычнее стрелять из пушек, чем стропить грузы и чистить трюмы после разгрузки. Кстати, в японских компаниях, работающих во Владивостоке, тоже появилось слишком много клерков, которые не очень-то похожи на писарей, чахнущих над конторскими бумагами. Чует мое сердце, японцы готовят нам какую-то пакость. Вот знать бы только, какую…

Окончательно я убедился, что тут что-то не так, после визита ко мне одного коммерсанта из Йокогамы, представившегося как Хироси Токита. Он напросился на прием якобы для того, чтобы получить разрешение на строительство бараков для рыбаков в заливе Посьет. Мне кажется, что японцы построят там не бараки, а казармы, а рыбаки станут орудовать не сетями, а «арисаками» и прочими инструментами, малопригодными для рыбной ловли.

Господин Токита довольно хорошо говорил по-русски, и даже правильно произносил букву «л», которая так трудно дается японцам. Это тоже навело меня на определенные размышления. А когда он, отложив в сторону бумаги, неожиданно передал мне привет от командующего Японским Императорским флотом адмирала Като, мне все стало ясно. Под видом скромного просителя в мой кабинет заявился офицер японской разведки. И звали его, скорее всего, не Хироси Токита. Хотя, впрочем, не все ли равно – все эти тайные игрища меня мало интересовали. Но выслушать его стоило. И не только выслушать.

Я незаметно нажал на кнопку под крышкой моего письменного стола, и заработал прибор из будущего, записывающий все разговоры в кабинете. И одновременно моему секретарю (тоже из будущего) поступил сигнал, что в моем кабинете появился человек, представляющий интерес для нашей контрразведки.

Поблагодарив господина Токиту за весточку от моего старого знакомого – адмирала Като, который во время русско-японской войны был начальником штаба у адмирала Того, – я поинтересовался его здоровьем, ведь Като-сану было уже под шестьдесят.

– Спасибо, Александр Васильевич, Като-сан здоров и полон сил, – почтительно склонив голову, ответил мой посетитель. – Он готов и дальше служить нашему императору.

– Господин Токита, а когда вы имели честь увидеться с адмиралом Като? – в свою очередь поинтересовался я.

– Это было около месяца назад, – японец слегка улыбнулся, – во время моего посещения морского министерства. Я оказался там по служебной необходимости.

«Так я и поверил, – подумал я, глядя на невозмутимое лицо господина Токиты. – Ага – японские негоцианты запросто гуляют по морскому министерству и мило беседуют с командующим флотом…».

Но вслух сказал:

– Удивляюсь я вам, господин Токита-сан – как вы занимаетесь торговыми делами в такое время? Вокруг война, революции – согласитесь, что в таких условиях зарабатывать деньги весьма рискованно.

– А что нам остается делать, господин адмирал? – сокрушенно развел руками японец. – Наша страна бедна полезными ископаемыми и ресурсами. Если мы не будем рисковать, то просто не выживем в этом, как вы правильно заметили, похожем на штормовое море мире. Като-сан во время разговора со мной высказал удивление по поводу того, что вы так внезапно и таинственно исчезли из Йокогамы. Наша полиция сбилась с ног, разыскивая вас. А вы вдруг объявляетесь во Владивостоке, причем, как нам удалось узнать, прибыли вы сюда на борту гигантской субмарины… – И он вопросительно посмотрел на меня.

Я сделал все, чтобы забыть все подробности моего похищения из Йокогамы, и мне совсем не хотелось вспоминать тот роковой день, когда я повстречался с липовым американским журналистом, оказавшимся старшим лейтенантом Федорцовым, человеком из будущего. Поэтому я ответил на вопрос моего визави уклончиво, не вдаваясь в подробности.

Тогда господин Токита зашел с другой стороны.

– Скажите, Александр Васильевич, вас не стесняют рамки, в которые вас загнали господа-товарищи из Петрограда? Согласитесь, что вы, с вашими талантами и умом, в том развале, который охватил Россию, можете стать правителем Дальнего Востока. Если бы вы на это решились, Японская Империя оказала бы вам всю возможную помощь. В конце концов, государство с вами во главе могло попросить мою стану взять вас под наше покровительство. И никакие красногвардейцы вам тогда были бы не страшны. Япония сумела бы защитить вас от них.

Вот так, совсем не по-японски, прямо и без обиняков, господин Токита выложил мне предложение японского правительства (ну а от чьего имени он мог обещать мне такие перспективы?).

Но я решил изобразить недалекого служаку, этакого «морского волка», который слабо разбирается в политике. Пусть господин Токита полностью раскроет свои карты.