Юность Моисея

Мембра несколько минут стоял перед статуей, читая молитву, потом обернулся к юноше:

– Мы поговорим с тобой потом, о Хозарсиф. Ты племянник фараона и я должен почтительно относиться к тебе. Только здесь ты уже никто, в святилище ты становишься обыкновенным неофитом,[20 - Неофит – вступивший на путь посвящения.] то есть, человеком, ищущим путь познания истины. Сейчас важно решить, нужно ли тебе посвящение священным тайнам богов или достаточно одного приблизительного знакомства, как хотела твоя мать?

– Наоборот, о великий Мембра, – тут же возразил мальчик. – Моя мама желает моего посвящения великим тайнам, а воля родителей – священна. Если я достоин, то с открытой душой отдаю себя в твои руки и готов выполнять все требования, какие от меня будут необходимы.

Слушая искреннюю речь Хозарсифа, жрец чуть наклонил голову, однако лицо его оставалось бесстрастным, как цветное изображение на камне.

– Ты видишь позади статуи богини бронзовая дверь между двумя колоннами? – спросил жрец. – Одна из колонн красная, потому что представляет восхождение к Осирису. Другая чёрная, означающая пленение бога в материи и может принести полное уничтожение на том и на этом свете. От такой смерти не спасётся никто, а тем более грозит каждому посвящённому необратимым вычёркиванием из существующего, поэтому у тебя есть ещё возможность вернуться. Отступление не будет осуждением. Просто перед входом неофита боги тоже решают: допустить ли просящего, или же тот стремится занять не своё место?

Некоторых отвергает даже сам Осирис, потому что слабого духом ожидает непременная смерть, а в лучшем случае – безумие. Если ты уже познал порок и гнев, грязь и падение, то не стоит рисковать собственной жизнью, ибо исправить ничего нельзя будет. Мыслимое всегда отвергает безумие. Многие легкомысленные пытались войти сюда и просто расстались с жизнью. Лишь только добрые, уверенные и отважные могут отыскать здесь путь к бессмертию. За этой дверью бездна, которую трудно себе представить, которая возвращает назад, в наш мир, только сильных духом и волей.

Подумай, куда ты направляешься, и может ли это послужить тебе в мирской жизни. Добровольно подчиняясь опасностям, ты можешь погубить жизнь, бесславно погибнуть. Во имя чего? Кому это нужно? И нужно ли тебе? Вопросов много, но ни на один из них пока ещё нет правильного ответа.

Ты пока ещё молод, о Хозарсиф. Если твоими чувствами и разумом владеет юношеское упрямство, или слепое подчинение воле матери, то не стоит под ноги человеческим страстям бросать самое ценное, что ты имеешь – жизнь. Любой человек в нашем мире живёт, всегда обдумывая дорогу к возможному отступлению, возвращению на круги своя. У тебя есть ещё время подумать, но если дверь за тобой закроется, отступление невозможно. Стоит ли принимать неисправимое?

Сказав это, жрец подошёл к одной из статуй, стоящих чуть в стороне, и растворился в ней, будто гипсовая статуя бога Тота служила дверью. Хозарсиф не мог поверить своим глазам, потому что исчезновение жреца не умещалось в сознании. В храме было не очень светло, но исчезнувшая на глазах человеческая фигура заставляла кое о чём задуматься. Мальчик не удержался и подошёл к статуе бога, где исчез жрец, но ни дверей в стенах, ни каких-то других неприметных входов обнаружено не было. Ведь не растворился же Мембра в воздухе?! Не вошёл же он в тело статуи бога Тота? Хотя он недаром был Верховным жрецом, а таким боги даруют иную силу.

Юноша вернулся на место, постоял некоторое время неподвижно перед Исидой, пытаясь взять себя в руки. Множество мыслей роилось в его голове в эти минуты, но ничего даже хоть немного похожего на желание отступиться не просочилось. Наоборот, душу терзали мысли о том, что его ожидает за дверью? И, если что-то окажется не так, то вступивший на путь посвящения готов был пожертвовать собой ради богини, ради знаний тайны божественной истины. Ведь Исида являлась покровительницей матери, дала ей настоящую веру. А, может, вера была пожалована именно для сына сестры Рамсеса Великого, то есть для самого Хозарсифа? Ведь недаром же и мать, и жрец Отой с детства твердили мальчику об избранности, о том, что он вовсе не такой как все. Но стоит ли отказываться от уже полученного?

Что, значит, принести душу свою в жертву? Принести ради познания ступени к Свету, к Истине? Ради постижения таинств самой богини? От такого выбора никогда никто не откажется, тем более, что каждому выбор приходится сделать только один раз. Но ошибку никогда нельзя будет исправить! Здесь никогда и ничего не исправляется! И тут вдруг, ни с того, ни с сего, в голове, как посланец богов, пронеслась мысль:

«Когда душа опустошается, религия становится идолопоклоннической. Когда мысль склоняется к материальному, духовный рост прекращается».

Подгоняемый этим божественным откровением, как плетью, Хозарсиф поклонился богине, обошёл её с левой стороны и подступил к спрятанной за спиной статуи бронзовой двери. Тут же из-за чёрной и красной колонн появились неокары,[21 - Неокар – сопровождающий в посвящении жрец.] будто поджидавшие неофита, и тоже появившиеся ниоткуда.

Один вручил ему маленькую зажжённую лампу, второй – полотняный сударит.[22 - Сударит – полотняная накидка на голову. Чаще для умерших.] Затем оба открыли пред неофитом бронзовые створки, с нанесёнными на них красной краской иероглифами, и застыли, словно копируя стоящие позади в зале каменные статуи.

Хозарсиф без колебания вступил в открывшийся пред ним коридор, только чуть-чуть непроизвольно содрогнулся, когда сзади захлопнулась пропустившая его дверь. Холодок, пробежавший по спине, являлся прощанием с прошлым, как будто сзади рухнул мостик, по которому только что можно было вернуться в благополучное прошлое. Путь назад уже сгорает, превращается в пепел! Именно в этот момент жуткое желание возвратиться назад захлестнуло, как петля, начало даже душить, как что-то совсем недостижимое. Поэтому продолжить выбранный путь Хозарсифу удалось не сразу.

Все сомнения, даже если они существовали, остались там, за дверью, в далёком прошлом. Как человек не может вернуть прожитые годы, чтобы что-то исправить, начать жизнь сначала, или как-то по-другому поступить, так не может вернуть то самое промелькнувшее мгновенье, когда отступление ещё было так возможно, так близко! Мальчик чувствовал, что превращается сейчас в сфинкса, потерявшего в полёте над Каиром крылья, хотя до недавнего времени всё казалось разрешимым. Он ощущал себя безраздельным владельцем этого мгновения, вечным хозяином прошлого и будущего, но всё невозвратно исчезло, испарилось. И юноша почувствовал, что он сейчас не владеет никакой властью даже над собой. Ощущение выглядело жутким, но расслабляться не стоило.

Вдруг под стенами прорубленного в скале коридора раздался то ли чей-то шёпот, то ли пещерный сквозняк пропел свою песню, казавшуюся гимном славы неофиту, напоминавшим одновременно печаль похоронного прощания, которое познаёт каждый человек только один раз в жизни. Слова неожиданно начинали звучать громче, накатываясь невидимыми волнами, ударяясь в стены, раскатываясь полновесным эхом подземелья, становясь всеблагим воплем, то вдруг опять звучали, как слабый предыдущий отзвук давно ушедшего в небытиё прошлого:

«Здесь погибают безумные, которые жадно восхотели знания и власти».[23 - Заимствованно из подлинных источников.]

Эхо, продолжая неустанно отскакивать от стен, поражало неофита своей силой и невозможностью звучания в узком проходе, прорубленном в девственной базальтовой скале. Откуда же эхо доносится? Ведь сквозь скалу не может проникнуть ни свет, ни звук, разве что только свободная мысль? Но всё же необходимо было идти.

Слабый огонёк плошки в руке Хозарсифа не мог ничего высветить или выхватить из лап пещерной темноты. Единственное, что мальчик понял – коридор с каждым шагом сужался со всех сторон. Вскоре даже пришлось просто согнуться. В этой свалившейся на голову чёрной непроходимости был только один путь, потому что назад развернуться уже стало невозможно. Даже здешний пещерный воздух намного уменьшился, и с каждым шагом дышать становилось всё трудней.

Коридор настолько сузился, что приходилось продвигаться уже на четвереньках, а чуть дальше вообще только ползком. Протискиваясь в каменное горло, Хозарсиф ясно понимал, что назад не вылезти даже физически. А, если попытаться, то скальный потолок, который казался в этой непроходимости чуть ли не пластиной горного пресса, может без проблем сдавить, расплющить испугавшегося.

Наконец, когда гибель отчаявшемуся неофиту представлялась уже совсем неизбежной, впереди почувствовалось расширение коридора, а вместе с этим возвращение живительного воздуха и запаха подземного холода. По пути протискиванья ползком по пещерной щели, юноша напрягался всеми частями ещё живого тела. Его старания всё же увенчались успехом. Оставляя на скальной породе куски туники и даже кожи, Хозарсиф оказался всё же в наиболее широком гроте. Наконец-то, заключение в скалах кончилось.

Но даже чувство это пришло не сразу: ещё долгое время чудилось, что потолок опускается и вот-вот всё тело превратится в кровавую пузырящуюся лепёшку, годную, разве что, для завтрака старым беззубым крокодилам. Осмотревшись в гроте, действительно оказавшимся немного просторнее змеиного лаза, которым только что пришлось проползти юноше, он обнаружил совсем недалеко в полу, который имел крутой наклон в эту сторону, колодец, вертикально уходящий вниз, будто по этому колодцу можно спуститься в потустороннее царство мёртвых.

Поскольку иного выхода отсюда не было, Хозарсиф осторожно прополз по полу грота, напоминающему воронку, чтобы заглянуть в колодец, ведь должен же быть отсюда какой-то выход! Но ползти приходилось осторожно, поскольку с гладко отполированного каменного пола соскользнуть в колодезное отверстие не составляло труда. Подобравшись к краю колодца, юноша обнаружил прикреплённую к его крутому круглому обрыву металлическую лестницу, уходящую отвесно вниз. Похожий на огромную каменную воронку колодец приглашал спуститься в неизвестность, услужливо предлагая путешественнику крепкую железную лестницу.

Юноша успел всё оглядеть и даже попробовать крепость лестницы. Крохотный огонёк светильника пока ещё не погас под пещерным сквозняком и помогал юноше разглядеть предлагаемый путь. Но сколько придётся спускаться, оставалось неизвестным. Во всяком случае, Хозарсиф решил сохранить навсегда маленький светильник, как талисман, если останется жив. Лампа, казалось, услышала его, потому что, чем глубже опускался неофит по вбитой в скулу лестнице, тем ровнее становилось пламя, хотя колодец был воистину бездонным и сквозняк в нём не прекращался.

Вдруг спасительная лестница внезапно кончилась. Дальше идти было некуда, хотя… хотя оставалось только одно: выпустить из рук последнюю ступеньку и во время полёта читать молитву Осирису или Исиде, пока не приземлился. А есть ли здесь дно?

Но этот вопрос сразу исчез, как только Хозарсиф заметил совсем недалеко выдолбленную в скале площадку, на которую, раскачавшись, можно было запрыгнуть. Только прыжок вполне мог оказаться последним, поскольку ни особой силой, ни ростом юноша не обладал. Но с самого раннего детства он владел действительной волей и упрямством взрослого человека, с помощью которых можно было достичь невозможного, если только это невозможное могла преодолеть хоть для какой-нибудь земная тварь.

Раскачиваться Хозарсиф не решился: меньше шансов на удачу, да и силы будет потрачено много больше. Упёршись ногами в стену и очередной раз проверив надёжную прикованность лестницы к скале, юноша сделал несколько глубоких предварительных вдохов и выдохов. Так собирать волю в кулак приучил его жрец Отой. Он всегда, приехав в Египет, уделял много больше времени воспитанию мальчика, чем тот заслуживал это. Прямо как отец, воспитывающий сына. Отец?..

Шальная мысль об отце однажды уже посетила Хозарсифа, потому что мать скрывала тайну его рождения. Может быть, это делалось по особым женским соображениям, может быть, боялась признаться даже сыну, ведь шумерский жрец не имел права создавать семью, тем более с египтянкой, хотя та и была принцессой, дочерью фараона. А, узнав от кого родился племянник, ныне царствующий фараон Рамсес II не помиловал бы сестру.

Но эти мысли не вовремя попытались замутить сознание, и Хозарсиф встряхнул головой, как собака встряхивается, выбравшись из воды. После этого, сжавшись, подобно пружине, он оттолкнулся от последней ступеньки лестницы, куда удобно установил ногу, и взлетел над пропастью, словно властный грифон, зорко осматривающий свои владенья. Полёт оказался кратким, хотя и захватывающим. Мальчик приземлился вполне благополучно на гостеприимную площадку, хотя немножечко пришлось прокатиться кубарем по тёсанному каменному полу.

Сознание удачного прыжка пересилило всё остальное. Оглянувшись на мерцающую лампу, которая будто сроднилась с оставленной навсегда лестницей, в душу прокралось глупое сожаление о том, что никакая из живых женщин не наблюдала этого прыжка. А понаблюдать стоило! Хозарсиф безразлично относился к женщинам. Но когда те бурно восхищались подвигами мужчин, этого не мог не заметить даже самый не откровенный или никчёмный для женского сословия мужчина. Юноша стеснялся близости женщин, в то же время искренне радуясь женскому восхищению.

Ощупав площадку, неофит обнаружил в глубине колодезного грота лаз и уходящие вверх по нему ступени, вырубленные прямо в скале, значит, прыжок был верным. Но подниматься – не спускаться. Можно обойтись пока и без света, тем более что глаза стали привыкать к темноте. Ступенчатый коридорчик, уходящий ввысь оказался не очень широк и не очень узок. В самый раз. Так было даже лучше, потому что ни с боков, ни сверху скала уже не сдавливала до удушения, и отсутствовало чёрное бездумное необъятное пространство, которое может раздавить не хуже скалы.

Поднимаясь по ступеням навстречу веющему сверху покрывалу воздуха, разносящему вокруг ароматы острых смоляных курений, ладана и даже запах свежезажаренной птицы, у юноши появилась уверенность, что путь верен, что запахи живых ароматов попадают в подземелье из храма. Вероятнее всего, из трапезной залы. Только туда надо было ещё добраться. Никогда не мешает быть настороже, так как мистерия посвящения в послушники не может окончиться только одним бездонным колодезем. Вероятно, на выбранном пути неофита постоянно будут ожидать пещерные тёмные пропасти, откуда нет возврата, и всегда надо опасаться какой-нибудь каверзы. Ведь духи зла устраивают жрецам на жизненном пути свои мистерии посвящения. Пройти их приходится каждому, ибо человек выбирает свой путь и должен быть готов к самым удивительным мистическим происшествиям.

Лестница, упрямой спиралью поднималась вверх и вывела, наконец, в помещение, которое нельзя было назвать обширным. Это был очередной пещерный грот, навроде прихожей. Маленькую пещеру отгораживала от обширного зала сплошная бронзовая решётка, не имеющая отдельной двери. Наверное, вся решётка поднималась вверх, освобождая проход в нужное время.

Хозарсиф подошёл к ней, взялся за толстые прутья, попробовал приподнять, но его усилия оказались тщетными. За массивной решёткой проглядывался обширный зал, потолок которого терялся где-то высоте. На стенах огромного зала в разных местах висело множество религиозных символов и символичных знаков, между которыми к стенам были прикреплены бронзовые чаши, наполненные постоянно горевшим воловьим жиром.

Хозарсиф, оказавшись запертым на площадке, стал со своего места оглядывать храмовую залу, ибо она также находилась в святилище Амона-Ра и была вырублена в базальтовой скале. Присмотреться и оценить по силе возможности окружающее пространство тоже не мешало, поскольку в этой пещере неофита, скорее всего, ожидало новое испытание.

Зал за массивной бронзовой решёткой выглядел настоящим трапезным. Столы пиршественного зала соблазняли уставленными на них блюдами с печёной в яблоках рыбой, воловьими окороками, обложенными инжиром и артишоками, жареными перепёлками, гусиным паштетом и ещё какими-то блюдами со снедью, которой Хозарсифу раньше вкушать не приходилось. Во дворце матери он с детства распробовал множество яств, но никогда бы не подумал, что жрецы храма питаются лучше, чем сестра фараона.

Кроме этого на столах было полно всяческих фруктов, что Хозарсиф предпочитал более всего. Ему никогда не нравилось возлежать на ковре возле трапезного стола и всё свободное время убивать на поглощение пищи. Здешнее разнообразие приглашало именно к этому и запахи, которые встретили юношу далеко под землёй, доносились отсюда. Причём, каждый из столов ютился в благолепном гроте растений и цветов.

Одного только не хватало – в пиршественном зале не было ни одного человека. Неужели всё это приготовлено для угощения богов? Неужели в храме Амона-Ра совершаются такие жертвоприношения? Но никакие боги не станут попусту тратить время на поглощение пищи, на то они и боги. Нет, здесь было что-то другое. Просто выяснить сейчас было не у кого. Пришлось покориться ожиданию. Ведь обязательно должен кто-то прийти.

Юноша бегло осмотрел зал, потом внимательно принялся разглядывать прикованные к стенам украшения. Его внимание привлекло, что на обеих стенах длинного зала, отлитые из бронзы, красовались кариатиды,[24 - Кариатида (др. греч.) – изображение человека вместо столпа. В Египте такие столпы зодчие возводили возле стен.] а вокруг них виднелось два ряда совершенно хаотичных символичных фресок по одиннадцать на каждой стене. Вероятно, неофиту предстояло сделать выбор настенной символики, потому как каждый из посвящённых должен иметь свой тотем!

В самом центре солидной бронзовой решётки, отделяющей зал от пещерного грота и единственным её олицетворением был барельеф, отлитый из такой же бронзы с изображением обнажённой фигуры фараона.

Владыкой Египта изображение можно было посчитать только из-за того, что на голове его красовался клафф[25 - Клафф – головной убор фараона, двухцветная корона.] с уреем,[26 - Урей – изображение кобры, символ власти. В Египте изображались только на короне, либо на диадеме.] свившимся в центре короны клубком. Эту корону не мог одеть на голову никто из живущих, впрочем, из не живущих тоже. Клафф мог одеть только фараон, потомок богов, правящий Верхним и Нижним Египтом, о чём свидетельствовала сам головной убор фараона, имеющий красную и белую окраску – символ власти.

– Ты обратил внимание, прежде всего на то, на что должен был. Иначе, зачем ты здесь, – неожиданно раздался чей-то голос..

Сзади юноши оказался жрец, возникший неизвестно откуда, потому что входов, кроме подземного, в грот не было.

– Я пастофор – хранитель священных символов Птаха,[27 - Птах – один из верховных богов Египта.] И тебя, неофит, необходимо сразу познакомить с некоторыми из символов, которые ты только что рассматривал. Прежде всего, поздравляю тебя, как прошедшего первое испытание. Только тебе пока со мной оставаться надолго не придётся, годы науки у нас ещё впереди.

А сейчас ты узнаешь кое-что начальное из значения символов. Выберешь для себя один из них, который будет охранять тебя всю жизнь. Символ есть у каждого неофита, а после мистерии посвящения в жрецы некоторые получают даже два символа и больше, потому что каждому жрецу символ даётся с определением способностей.

Пастофор открыл решетчатые двери, и они вступили в коридор. Под каждым изображением, обычно отлитым из металла, виднелась буква и число. Двадцать два символа изображали начало оккультных тайн и науки, отмечающей абсолютные принципы человеческого существования.

Знаки можно было с полной уверенностью посчитать ключами мудрости и силы, только необходимо было уметь открыть этими ключами любую даже самую завалящую дверцу. Хозарсиф уже знал, что любой живущий должен открыть хотя бы одну дверь. И сейчас необходимо было выбрать ключ от этой двери – в этом и заключался выбор жизненного символа.

– Каждая буква и каждый символ здесь изображают троичный закон, – голос жреца эхом отдавался в полутёмных пространствах трапезной. – Троичный закон всегда имеет отражение в человеческом мире. Известен тебе такой закон?

– Я знаю, что миром управляет Судьба, Единство и Порядок, – ответил Хозарсиф. – Только при этом должен быть смысл – знать Бога, рассудок – искать Его, ум – иметь счастье постигнуть Бога.