Тропа до звезд

– Вот так, Анжело, вам скажет любой настоящий лоцман. Мужчина! Да, характер у него не сахарный, но сердце – сердце золотое. Горжусь!

На самом деле в Семьях действительно практиковался достаточно патриархальный подход к роли женщины. Обусловлено это было тем фактом, что именно жены лоцманов являлись «производительницами» – обеспечивали приток новых членов Семей, как бы цинично это ни звучало. А поскольку попытки прибегнуть к помощи реплистатов показали всю свою несостоятельность – над фертильными барышнями Семьи тряслись и берегли их пуще зеницы ока.

Впрочем, были и исключения – и не сказать, чтобы малочисленные. Одно из них Фишер-старший тут же и припомнил.

– Кстати, – обратился он к Саймону, – я выписал тебе отпуск. Небольшой родительский произвол, – прозвучал короткий смешок. – Отдохни, помоги парням из ООН, – на слове «парни» Оосава слегка побагровел, – развейся. За тебя пока выйдет Феруза.

Не подавиться и не закашляться стоило больших усилий. Троюродная племянница, из родственной ветви Семьи Аль-Азиф, выросла особой свободолюбивой, самоуверенной, вздорной – и при этом зверски талантливой. Настолько, что даже сам патриарх Абу-Али махнул рукой на загоны и выпендреж внучки, разрешив той перейти с «женской» половины на «мужскую».

Казалось бы, между ней и Саймоном должна была возникнуть некая общность интересов – как минимум в ершистом подходе к менторски настроенной родне. Но в данном конкретном случае оба сильных и независимых характера при сближении начинали отчаянно искрить – и любое упоминание племянницы при дядюшке вызывало у последнего стойкую идиосинкразию.

Тем временем катер прибыл на посадочную площадку тюрьмы. Встречать их вышел сам главный надзиратель – впрочем, оно и понятно. Не каждый день в колониальное пенитенциарное заведение заявлялся целый Анжело Оосава. А уж если в сопровождении каких-то явно важных спутников…

– Доброго вам дня. Приветствую, проходите, – в голосе пожилого крупного мужчины, одетого строго и державшегося с достоинством, не звучало ни капли подобострастия. Просто поздоровался, просто проявил уважение к высоким гостям. Саймон мысленно накинул ему пару баллов. – Ваши следователи возились все утро, сейчас ушли на обед в административный корпус. Пусть отдохнут, умаялись ребята. Давно не видел таких упрямцев, с какими им пришлось работать.

– А девушка? – уточнил ооновец. – Она все еще настроена говорить?

– Да, но только с лоцманом, – пожал плечами надзиратель. – Прочих вежливо, но твердо заворачивает. Я так понимаю, ее «настроение» – это кто-то из вас?

Он обратился к Фишерам и Мягкову, но ответил снова Анжело:

– Так точно. Целых три лоцмана, пусть выбирает… Хотя речь, конечно же, идет об одном конкретном. Пойдемте, господа.

Коридоры были частью прорублены прямо в скальных породах, частью проложены в разветвляющихся пещерных ходах. Проектировали, впрочем, просторно, с размахом – видимо, учитывались нужды не только заключенных, но и сотрудников, которым пришлось бы трудиться под тоннами гранита и осадочных пород. Саймон прислушался к пространству и одобрительно покивал: здесь хватало и толстых стен, и обширных залов. Можно было бы резиденцию Семьи разместить, вот только без окон получалось как-то мрачно.

Телохранитель остался в катере – на территории комплекса охрану предоставляли служащие тюрьмы. Это имело смысл, ведь взаимодействие сотрудников разных ведомств и разного уровня подчинения могло в экстремальной ситуации стать как минимум затруднительным, а то и конфликтным. К тому же Оосава, скорее всего, хотел показать, что доверяет местным «органам». Дипломатия на нескольких уровнях.

Пока шли до камер, Соломон, видимо, вернулся к своему подозрительному настрою и решил уточнить:

– А вы их надежно заперли? Я почему спрашиваю, – сделал он понимающее выражение лица, чтобы не обидеть администратора пустыми подозрениями. – Все-таки, как глава Семьи, я несу ответственность. Мне надо знать.

Старший надзиратель даже как будто оживился. «Видимо, действительно ценит свою работу, – предположил Саймон, – раз любит о ней поболтать».

– Что вы, господин… Эээ…

– Фишер, – подсказал Мягков. Тюремщик благодарно кивнул, а затем до него дошло.

– Сам Фишер? Однако… Керн, Вальтер Керн, – представился он, придя в себя довольно быстро. – Так вот, я выделил подозреваемым отдельный блок для особо опасных преступников. У нас там нечасто бывают «постояльцы» – планета все же скорее тихая… Но тем не менее весь передовой опыт мы переняли на совесть. Радиальное расположение камер – при этом каждая обособленно. Силовые барьеры в сочетании с композитными материалами. Постоянный мониторинг со стороны ИИ – и вооруженная охрана… Да вы сами убедитесь! – И он приглашающе, солидно повел рукой.

Действительно, пройдя еще пару массивных, бронированных дверей, сделавших бы честь иному корабельному доку, посетители оказались в круглом зале. По периметру, отделенные друг от друга значительными промежутками, располагались достаточно комфортные, но в то же время по-спартански обустроенные клети. Всего их насчитывалось восемь, но заняты оказались только четыре. Либо не сезон, предположил Саймон, либо прочих насельников переместили в другие блоки – от греха и пущей секретности ради.

Посередине зала возвышался массивный «Голиаф», увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Впрочем, по большей части это оказались нелетальные средства – парализаторы, сетеметы, широкополосные шокеры, водяные пушки. Сенсорные башенки медленно вращались, а верхняя часть корпуса периодически покачивалась из стороны в сторону – видимо, оператор проводил визуальный осмотр. Вдоль камер прохаживалась еще пара охранников – в легких «доспехах» и с куда более скромным арсеналом. Керн развел руками.

– Вот, поставил лучших парней: Ланц, Райзе. Задействовали тяжелую технику – это у нас Макс Хагнер, он после десанта перевелся, знает толк. Готов ручаться, как за себя.

«Парни» тем временем пересеклись возле одного из занятых помещений и на пару секунд задержались. Подойдя ближе, Саймон понял причину: на полу камеры ритмично поднималась и опускалась знакомая рыжеволосая фигурка. Охранники негромко считали вслух.

– Сорок семь, сорок восемь, сорок девять… А молодец девчонка, за полтинник перевалило, – хмыкнул один из них. Второй покосился на посетителей, толкнул напарника локтем, и они вернулись к обходу. Девушка тоже заметила гостей, перестала отжиматься и медленно встала.

«Да, неплохо я так приложил», – подумалось молодому лоцману с долей раскаяния. Регенерацию для задержанных проводили, видимо, по принципу «жив, и ладно», и потому с левой стороны на виске пленницы сквозь волосы наблюдался масштабный кровоподтек, переходящий в лиловый фингал сбоку и под глазом. Тем не менее выглядела барышня бодро – похоже, нервные ткани успели восстановиться.

– Привет! – прозвучало довольно низко, хрипловато, но чуть ли не радостно. – Молодец, что пришел. Есть разговор.

Саймон замялся, затем рассердился на самого себя и выдал:

– Ага, и тебе. Слушай, я должен извиниться…

– Да не, ерунда, все путем! – энтузиазм в голосе не утихал. – Честно подрались, честно одолел. Надо было мне помнить про ту хреновину. Между прочим, на рукопашке всегда предупреждали: не жди от противника fair play[20 - Честная игра (англ.).]. Он в полном праве воспользоваться хоть песком в глаза, хоть пряжкой от ремня в челюсть. Так что ты молодец.

Одобрение вышло неожиданным, но приятным. Сбоку попытался было сунуться Оосава, но девушка подняла руки.

– Я же сказала: говорить буду только с ним. Отойдите.

– Вы забываетесь, – напомнил ооновец.

Рыжая посмотрела на него снизу вверх, но уверенно и с прищуром.

– Я все помню. Но если вы хотите этого разговора – не влезайте.

Замглавы Четвертого комитета обернулся на Фишера-старшего и Мягкова. Соломон благодушно улыбнулся и отошел в сторону, Кирилл вообще пожал плечами и отвернулся. Пришлось ретироваться и прочим: Анжело отвел Керна ко входу в зал и начал о чем-то расспрашивать. Охранники протопали мимо и пошли на очередной круг. Девушка наклонилась к слабо мерцающему силовому барьеру и поманила Саймона пальцем.

– Нужно кое-что тебе сказать, – перешла она на шепот. – Ясное дело, что потом весь разговор снимут по записи, но прямо сейчас – с глазу на глаз. Не люблю посторонних ушей. Идет?

– Идет, – согласился ее визави. Он тоже склонил голову и прислушался. Собеседница серьезно кивнула…

А затем в темных изумрудах глаз засверкали золотистые хулиганские искорки – и она задорно, надсаживаясь, заорала:

– Лоцман! Ты идиот!

Глава 5

Выходцы из Семей получали, что называется, классическое образование. На самом деле к своему историческому прототипу эта традиция имела достаточно отдаленное отношение. Все же без курса естественных и точных наук в наше время сложно считаться подготовленным к дальнейшей житейской и трудовой деятельности, а он в оригинал «классики» не входил. Но лоцманам было приятнее считать, что они поддерживают некую абстрактную «связь времен».

С другой стороны, в массе своей население Объединенных Систем (как их после долгих споров начали именовать официальные пресс-службы ООН) было вынуждено довольствоваться ускоренными, сжатыми образовательными пакетами. Оно и понятно: работы на каждой заселенной планете имелся непочатый край, и кадровый голод стоял за спиной любой отрасли, от терраформирования до сельского хозяйства. Поэтому большинство подростков обучали в объеме «необходимо и достаточно».

Отдельные вундеркинды, проявившие лоцманский дар вне Семей в достаточно раннем возрасте, тут же отлавливались соответствующими службами и направлялись в подготовительные спецклассы, иначе минимальный базис для усвоения академического образования им было просто не набрать. Именно после подобной ускоренной накачки знаниями в учебку перевели и Ляна – сразу на второй семестр первого курса. Тот еще долго потом вспоминал, как приходилось корпеть над учебниками и отлеживать бока в мнемодидактере. Зато никакой латыни.

Совсем еще юный Саймон Фишер же был вынужден ознакомиться с многочисленными шедеврами мировой литературы, собранными в образовательную программу личным преподавателем. Тот, видимо в силу развитой гордости за свои этнические корни, упирал на изучение русской словесности девятнадцатого века, а особенно превозносил пьесу «Ревизор» за авторством Николая Васильевича Гоголя. «Постмодернизм! – завывал полноватый мужчина в декоративных очочках и винтажном вязаном жилете. – Постмодернизм задолго до постмодернизма! Фарс и трагикомедия!» Молодой лоцман успел возненавидеть маленькие уездные городки, фразу «в дороге совершенно издержался», а также фамилии Добчинского, Бобчинского и Ляпкина-Тяпкина.

Но все же было, было что-то цепляющее, что-то вневременное в строках этого древнего, чуть ли не средневекового писателя. Ничем иным не получалось объяснить тот факт, что первой мыслью Саймона, когда тот, слегка оглохнув на одно ухо, машинально обернулся назад, стало промелькнувшее в голове: «Немая сцена…»

Фишер-старший стоял, разведя руки и хлопая глазами, рот его приоткрылся, словно он хотел что-то сказать, но забыл, что именно. Мягкова слегка перекосило, будто ему предложили спиртного, которое он, как известно, терпеть не мог. Оосава, державший Керна под локоток, изумленно обернулся, а сам главный надзиратель всем своим видом изображал максимум неудовольствия, как если бы его оторвали от сытного завтрака после пары недель поста.

Оба охранника, надо отдать им должное, вскинули свои «Скаты» и прицелились в сторону источника звука. «Голиаф» тоже переступил ногами – сменил сектор наведения основного орудия, зафиксированного на корпусе. Виновница торжества довольно ухмылялась. Саймон цокнул языком, демонстративно поковырял мизинцем в ухе и попросил:

– Я немножко не расслышал, ты не могла бы повторить?

Изумруды снова заискрили, но девушка не стала дублировать свой демарш. Вместо этого она села на пол камеры, прямо перед решеткой, предварявшей с ее стороны изолирующее поле. Только теперь лоцман осознал, что синяк совершенно не портит ее… нет, не красоты даже, а хулиганского, энергичного обаяния. «Веснушки, – отметил он отстраненно, усаживаясь напротив и скрещивая ноги. – Нравятся мне эти веснушки. Плохо дело».