Избач. Повесть, стихи, эссе

«Не нужно, брат! Скоро такое начнётся, что – Боже упаси! Ты, как начнётся стрельба, в погреб ныряй… Жарко будет… жарко. А я не успел жениться и детей нет. Вот так-то, брат!» – ещё раз похлопал покрасневшего парнишку по плечу, дал команду бойцам, отдыхающей смены и ушёл на батарею.

Больше Иван лейтенанта не видел, но двое суток слышал работу орудий батареи и разрывы танковых и артиллерийских снарядов, наступающих фашистов со стороны Матвеева Кургана. Слышал парень звонкий голос командира, отдувающего команды вперемешку с матом и присказками, между разрывами и рёвом канонады и приближающихся, бравших в кольцо батарею советских артиллеристов. С горы за речкой Каменкой, где располагалась батарея не вернулся никто. Погибли все.

За более, чем полтора года войны вспомнить можно было много. Но вот этой бой за освобождение села, который произошёл в ночь с 15 на 16 февраля, он забыть не мог. Вспомнил, как хоронили погибших танкистов и погибших в том бою солдат в 100 метрах от дома, на пустыре, который стал последним пристанищем героям.

Больше война в село не вернётся, хотя в это верили, но быть абсолютно уверенными было нельзя, дабы не разгневать Господа. Фронт остановился на Миусе. Матвеев Курган был освобождён. Жизнь в прифронтовой полосе потихоньку нормализовалась.

***

Когда Ивану предложили почётную и ответственную работу, возглавить, а вернее организовать, возобновить работу избы-читальни, он долго отнекивался. Ведь он даже комсомольцем не успел стать, а тут такая ответственность, но уговоры были убедительны – сдался.

Батю шутил над сыном, говорю: «Видишь, Федорович, какой тебе почёт. Старший, Алексей, коммунист, он на фронт добровольцем пошёл. Средний, Григорий, институт перед самой войной окончил, инженер, в Казахстане доверили работать главным инженером завода. А ты, без „бамаги“, а доверия поболе, чем другим. Мать! Бабочку к фраку Ване нужно прикупить, та штаны заштопать… али с лампасами, шоб булы. Слышишь, мать?»

Отец шутил – сын злился, но перечить отцу не в семейных традициях, да и мал ещё, чтобы голос иметь. И решил Иван Федорович, как не странно такое слышать о себе, доказывать, что в нём не ошиблись и он сможет работать не хуже иных.

Работы было много. Нужно было восстановить то немногое, что смогло сохраниться за всё это время, когда менялась местная власть или, были даже времена безвластия. Но, а сейчас, нужно думать, что советская власть вновь вступает в свои права и если не навечно, то надолго, на года и десятилетия. Часть библиотечного фонда была утрачена безвозвратно, растаскана или банально сожжена.

Если бы по-хорошему, то нужно было организовать субботник и за день выполнить комплекс работ. Но гордость и желание доказать, что «я сам с усам…», делали своё дело. Самое трудное – начать.

Первой в избу-читальню потянулась молодёжь и детвора. А куда ещё можно было пойти в селе, когда в 25 километрах западнее ежедневно слышна канонада артобстрелов и авианалётов на линии Миус-фронта. Люди жили войной, жаждали слышать об успехах на фронтах, тем более что он не так уж и далеко. И новости приходили, приходили самыми невероятными способами. Их просто нужно было собирать, «архивировать», чаще всего в своей памяти или редкими печатными изданиями, которые рассказывали о событиях на всех фронтах.

Обещали провести и установить радиоточку. Но одними из важных информационных носителей были демобилизованные по ранениям или инвалидности земляки. От них приходила самая правдивая информация, порой с «бородой» прикрас, если касалось личных подвигов. Фронтовые байки и песни, которые распространялись очень быстро и передавались из уст в уста, с множеством вариантов.

Молодая память работала безукоризненно, но что-то важное приходилось записывать. Что такое бумага, хотя бы для написания письма на фронт, знают не только фронтовики.

Заведующий избой-читальней, пользуясь этой привилегией, мог курить табак наравне со взрослыми. Да и разговоры, которые вели здесь мужики, зачастую, должны были иметь возрастное ограничение для прослушивания. Но не выгонишь же «начальника» из его же «кабинета» или «рабочего места».

Приходили женщины и бабушки, с просьбой написать письмо сыновьям или мужьям на фронт, кому-то нужно было грамотно составить заявление или другой документ в органы исполнительной власти сельского совета или более высокую инстанцию.

***

Детвора крутилась весь день, если не были заняты сбором боевых трофеев, чтобы потом прихвастнуть перед ватагой пацанов. Чего греха таить, Ванюша тоже был любителем оружия, да и кто из пацанов им не был?! Отыскал как-то исправный ППШ и тайком прикопал в саду, недалеко от того места, где, при отступлении советских войск на Ростов, артиллеристы оставили приличное количество снарядов, закопав их в ящиках там же в саду.

Особый интерес у него был к найденному арсеналу, где к гранатам был комплект взрывателей. Граната – это дело шкодное, если найдут, то по шапке, как минимум надают. Потому, гранаты, на всякий случай, он спрятал в потайном месте, а эти маленькие штучки, что карандаши, оставил у себя. И с нетерпением отправился за речку Каменку, где у криницы решил испытать работу запалов.

Вот удачно сработал один запал, метрах в пятнадцати с характерным хлопком, подняв пыль, подсыхающей, от ночных заморозков и дневного скудного ещё, на пригорке ощутимого теплом, солнца. Восторг заставил подкрепить успех. Сработал второй. А вот следующий, выдернув кольцо и ослабив скобу запала, думал, куда бы бросить с большим эффектом – может быть в криницу? Спусковой механизм запустил процесс замедленного срабатывания взрывателя. И когда парень сделал замах для броска, произошёл взрыв.

Ваня со страхов смотрел на то, как указательный палец правой руки свис не сторону ладони, а наружу и ещё через секунду хлынула кровь. Крик, наверное, услышали и дома, и у мамы ёкнуло сердце, ведь оно такое чувствительное, особенно к болям своих кровинок. А Ваня был шестой, самый меньший из тех, кому судьба была дожить до этих дней. Хотя уже на старшего пришло извещение – «пропал без вести».

Обхватив правую кисть дрожащей левой рукой и прижав её к груди, не видя из-за слёз, застлавших глаза, тропинку от криницы к селу, по которой и мать, и он сам многократно за день ходили с коромыслом по воду, бежал с криком домой. Что его там ждало, сочувствие родителей или нагоняй в первую очередь, об этом он сейчас не думал. А в кармане штанин металлическим звоном, что колокольчики на донках рыбака, в такт движения бегущих ног, отзывались неиспользованные запала, как бы «нагнетая» и без того полу стрессовое состояние парня.

Фельдшер покачал головой и произнёс: «С боевым крещением, вояка! Или служить не хочешь, членовредительством решил заняться?» – толи с усмешкой, толи серьёзно сказал пожилой человек, видевший многое, а теперь уже, по возрасту, определён в сельский медпункт, для оказания медпомощи местным жителям и возвращающимся с войны, списанным под чистую бойцам, из-за ранений или инвалидности.

Увидев заплаканные, но злые, что у загнанного волчонка глаза, добавил: «Не серчай! И без одного пальца жить можно. Главное глаза не выбило и с головой всё в порядке. Урок на всю жизнь будет. А пальчик придётся удалить. Иначе… Я же не Бог и не хирург. Благодари, брат Бога, что всё так, а не иначе».

Сустав большого пальца не был повреждён и потому маленькая культя всё же осталась, как напоминание о том, что льзя делать, а чего ни-зя.

***

По привычке брал в руку «химический» карандаш или перьевую ручку, которые выпадали. С ручкой, которой он пользовался редко, было больше проблем, так как чистой бумаги был дефицит, а делать на ней кляксы – было верхом расточительства.

В избе часто пахло варёной картошкой. Посетители, зайдя с улицы и уловив знакомый запах, начинали дергать ноздрями и глотать непроизвольно слюни. «Избач», наблюдая за реакцией гостей, улыбался и молча накладывал клейстер на обложку очередной, видавшей виды книги, чтобы склеить листы или переплёт обложки, дав её вторую жизнь.

Проводя политинформации, основной и главной темой которой было положение на фронтах, а для того он использовал самые разные источники, даже те, которые и проверить было невозможно или очень сложно. Но главная задача была – не допускать панического настроения и неверия в силы Красной армии и скорейшую победу. И это было не так уж и легко, так как фронт задержался вновь на Миусе и на этот раз противостояние было длительное. Не за горами были праздник 1 Мая. Выбить у сельсовета агиттекстиля, ситца кумачового цвета, было самым лёгким. А вот сделать надписи, когда и раньше к такого рода писанине не было таланта, а теперь и подавно, когда рука стала четырёхпалой и недоставало очень важного пальца.

«Ваня, ты же культработник и несёт свет в жизнь села не только двумя лампами-керосинками, но и свет в души людей, зачастую с двумя классами, как мои родители или четырьмя. Ты для них – интеллигенция, целых шесть классов, после начальных у себя в селе и двух в Петровке, где и школа семилетка и сельсовет размещались. Ну, что ты, не можешь убедить тех, кто умеет делать лозунги и растяжки, «нажав» на комсомольскую или гражданскую совесть и важность личного вклада в общее дело, ради победы над врагом…», – сам себя настраивал Иван и это давало определённую уверенность, и он действовал, и добивался требуемого, учился быть убедительным, что часто получалось.

И снова вспомнилась зима, Морозы крепчали и немцы, те, кто не в наряде, что тараканы понабились в хату. Мать хлопотала у печки. Худенькая и шустрая, она, извиваясь и проворно находя небольшой свободный пятачок между холёных тел, распластавшихся сидя и полулёжа вокруг печки, чтобы донести казаны и утварь к плите или снять кипящее варево и отставить для томления.

И, как на грех, снимая с печи тяжелый казан с варевом, цепляется ногой за одного, из близко подлезших солдат вермахта, и, естественно, теряя равновесие, плеснула кипятком на голову фашиста. Возможно, потому что Анастасия была глубоко верующей женщиной, её Господь спас от неминуемой смерти дважды.

Во-первых, она удержалась и сумела опустить казан на поставку на кухонном столе, а не вывернув все пять литров варева на эту этого грузного немца. Во-вторых, её от неминуемой смерти спасло то, что разъярённого и покрасневшего и от злобы, и от того же кипятка, вылитого на холёную шею и короткостриженую голову, сдержали его же товарищи.

Немец орал: «Матка – партызан!»

Немцы смеялись, удерживая распалившегося и разъярённого вояка, отняв у него автомат со взведённым затвором, приговаривая: «Партызан капут! l?use sind kaputt! (вшам капут!).

Где тогда была душа у матери Вани, только Господь и знает. Видимо, она успела мысленно обратиться к Богу. Что тогда прочувствовал сын, ставший свидетелем этого инцидента.

Но не прошло и двух дней, как после довольно сытного обеда, один из немцев, оставивший дома, в Германии семью и потому у него был явный интерес к русоволосому парнишке. Он закурил и предложил Ване. Тот не стал брать сигарету, хоть втихомолку давно уже покуривал, но при отце и матери никогда. Немец настойчиво расспрашивал о чём-то парня.

Когда Ваня понял простые слова, ведь в школе два года изучал немецкий, решил ответить, насколько позволяли его способности и познания. Немец заулыбался, потряс парня за плечи и похвалил:

«Gut emacht, kleiner Junge! Gut! (Молодец парнишка! Хорошо!).

Ваня осмелел, после похвалы, ему стало интересно и, казалось, что он больше хотел родителям показать, что он «не даром ложкой щи хлебал» и что порою его напрасно журили по поводу слабых успехов по некоторым школьным предметам. Другое дело – сестры. Те учились практически без троек.

Ушла куда-то зажатость, Ваня забыл на время даже то, что с ним разговаривает, не знакомый дядя, а чужой и не просто чужой человек, а тот, кто пришёл, хоть и не по своей воле не в гости, а убивать, перед ним враг.

Немец смеялся, тряс парня за плечи, нахваливал и говорил-говорил. Когда Иван понимал, хотя бы половину слов и узнавался смысл всего предложения или вопроса, он старался ответить одним или двумя словами, так как словарный запас был довольно скуден. Всё шло ладно, но недолго.

После очередного ответа паренька, немец резко сменил улыбку на гнев. Крепко впился в плечи и казалось, что он вот-вот оторвёт руки вместе с лопатками от ключиц. Ване было больно, но попытки вырваться были бесполезными. Сердце заколотилось в предчувствии чего-то неминуемого и страшного.

Не отпуская рук, немец прошёлся ими по плечам и, остановившись на худой шее, стал душить, сжимаю её, что в тиски. При этом, недавний «собеседник» Вани разразился таким криком, со злым, колючим и ставшим моментально холодным, стальным взглядом, острым, как лезвие немецкого штыка, что второго исхода инцидента уже никто не ожидал. Видимо то последнее слово, которое сказал Ваня немцу было страшнее пули и снаряда, раз немец «взорвался», от его «детонации» и сам.

Мать, услышав возню, кинулась на обидный, из-за беспомощности, в желании вырваться из цепких рук жирного фашиста, призывающий, толи к Богу, Божьей Матери или той, что была за перегородкой и мало чем могла помочь. Крынка с молоком выскользнула из рук, опрокинулась, не разбившись на старом половичке, покрывающем земляные полы-мазанку и в хате, в трагизм ситуации, приятным запахом парного молока, просочилась надежда на то, что трагизм конфликта удастся предотвратить по велению Всевышнего, к которому были обращены мысли и она шептала дрожащими губами молитву.

Со скрипом, резко отворилась входная дверь и в прихожую быстро вошёл хозяин подворья, отец Вани, Фёдор Филиппович, увлекая за собой белым, завихряющимся турбулентно потоком, облако морозного воздуха и, увидев картину, которая открылась в двух-трёх шагах от него, замер на миг. Его глаза выразили ничем не скрываемую ярость, правый ус, совместно с худощавой щекой подёргивался, крепко сжатые кулаки, жилистый и покрасневших на морозе рук, побелели в суставах фаланг пальцев.

Немец медленно повернул, раскрасневшуюся от злости холёную физиономию, с гладко выбритыми, лоснящимися ланитами и его глазах ярость резко сменилась на ужас и пришло осознание того, что сейчас он может оказаться в качестве повергнутого противника, и отпуская «мёртвую хватку» пальцев, отпустил шею хрипящего парня, не поднимаясь во весь рост, медленно попятился от вошедшего хозяина. За полтора года войны фашист успел узнать, на что способны русские, даже без оружия, в данных ситуациях, бормоча при этом себе под нос:

– Er nannte mich ein Schwein. Er nannte mich ein Schwein… (Он меня обозвал свиньёй…).

Разве могло этому верзиле прийти в голову, что парнишка деревенской школы, где сам учитель, хоть и из немцев-колонистов, но и сам никогда в Германии от рождения не был и, при разговоре на своем родном языке с соотечественниками, даже у них возникают непонимания, из-за разницы диалекта тех мест, откуда давным-давно приехали в эти края по приглашению русских императоров немцы. И то, что эта оплошность в одну букву, которую он «проглотил» в слове «Schein» – блеск, говоря о снеге и солнце на дворе, могла стоить парню жизни, он и сейчас видимо не понял. Он в момент ярости видел перед собой врага, хоть ещё и малолетнего.

Отец, припав на колени, начал трясти парня за плечи, пытаясь заставить его дышать. Мать подскочила в ковшик воды и, набрав полный рот, с глубоким выдохом обильно оросила лицо сына и супругу досталось, естественно. Ваня вздрогнул, сделал глубокий звучный вдох и открыл глаза. Он смотрел недоумённо и сначала, попытался сопротивляться отцу, думая, что кошмар удушения продолжается.

2