Вишни. Роман в двух книгах. Книга вторая

– Ничего, Лидочка, это война. Она, проклятая во всём виновата, – гладя девушку по голове, на которой была не та девичья причёска длинных волос, а волосы были собраны в пышную косу и уложены кольцами сзади.

Лида казалась несколько старше своих лет. Возможно, что виной тому строгая причёска, возможно и напряжённые трудовые смены по 12—15 часов, да и переживания душевные за родных, отца на фронте и любимого человека.

– Сейчас прочту и поговорим, тётя Сима, – Лида показала письма, опустила голову, глядя на них и не знала, с какого начать.

Письма из дома датировались весной и летом 1942 года. А от подружки Нади и Дмитрия январём и февралём этого, 1943 года. Но не это бросалось в глаза, а то, что все письма были отправлены из Матвеева Кургана. От мамы и подруги – это понятно, но почему друг Петра отправил письмо из её родного посёлка и, самое главное, что в то время, когда он был оккупирован немцами, как и Ростов. Это значило одно, что письма были доставлены интендантской службой вермахта.

И это убеждение было, бесспорно, так как Лида постоянно следила, будучи в Ашхабаде, за сводками Совинформбюро. Потому, Лида открыла сначала письма от мамы и прочла их. Они были короткие. Мама надеялась на то, что, раз Ростов освобождён, то и дочь должна вот-вот вернуться из Средней Азии. Потому и отправила письма на старый адрес Лиды. Коротко о том, что все живы и здоровы. От отца писем почти нет, но в последних писал, что тоже жив и бьёт фашистов.

Подруга чуть написала за общих знакомых, кто из одноклассников и общих знакомых ушёл на фронт, и кто уже сложил голову. В конце письма приписка, в которой буквально говорилось: «… К вам, незадолго до освобождения посёлка заходил какой-то казак. Говорили, что тобой интересовался. Может это тот самый, Петя, о котором ты писала? Целую. Надя».

Трясущимися руками Лида открыла последнее письмо. В глазах появился туман, к тому же почерк был не очень разборчив. Напрягая зрение, девушка начала читать и одновременно перебивая сама себя мыслями, которые отвлекали, и заставляли возвращаться к уже прочитанным строкам.

«Лида, здравствуй! Не удивляйся. В другом случае я бы никогда не написал тебе. Так уж получилось, что я побывал в гостях у тебя дома, думая тебя увидеть. Твоя мама рассказала, где ты сейчас. Того адреса мне не дали или сами не знают. И я вспомнил твой ростовский адрес и то, что мне Петя рассказал, что вы с ним собирались после войны встретиться в Ростове. Не знаю, когда и как закончится война. Я одно знаю, нет, я уверен в этом и хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя и всегда тебя любил, с самого первого дня, кода увидел тебя. Но я не смог бы даже пытаться тебя отбить у своего лучшего друга. А теперь я тебе говорю это потому, что Пети больше нет. Он погиб в Ростове через несколько дней, как вы расстались. Поверь, я скорблю, он мой лучший друг… был. Время раны лечит. Если я останусь жив, то приду в назначенное время на встречу с тобой. И тогда уже решим воочию, что и как. Я тебя люблю, Лида! И не могу ничего с собой поделать. Хочу сказать – прощай, а говорю – до свидания, до встречи! Я буду тебя ждать! Твой, Дима…».

Лида протянула руку к стакану, отставленному на скамье, залпом выпила всю воду, что оставалась в нём. Подняв голову вверх и смотря в потолок, стала что-то шептать, как будто разговаривала с кем-то, похоже с самим Господом.

Симона, заметив что-то неладное, опять подошла к Лиде и взяла её руку одной рукой, а другой начала поглаживать, тихо интересуясь:

– Голуба, что случилось? Папа? Что-то дома случилось?

Лида, лишь отрицательно качала головой, пытаясь что-то сказать, но, казалось, что язык её не слушается или вовсе прилип во рту к нёбу. Затем, сглотнув загустевшую слюну, тихо произнесла:

– Петя! Петечка мой!

– Ой, Боже мой! – вскрикнула Симона и засуетившись, вернулась на рабочее место, где-то порылась и так-же спешно прибежала снова и уселась рядом с Лидой.

Она пристально смотрела в глаза девушки и по всему её виду было понятно, что она хочет, но не решается сказать той что-то очень важное и боится это делать.

– Что? – уже поняв заминку пожилой женщины, спросила Лида, затаив дыхание.

– Лидочка, ты прости меня старую дуру! Башка моя дырявая, совсем забыла, а ты мне напомнила. Теперь и не знаю, давать или нет?

– Как это – не знаю? Что это? Если мне – давайте!

Тётя Сима медленно разжала руку и на ладони оказалась плотно сложенная записка, на которой было написано только имя и фамилия того, кому она предназначалась. Эта записка была адресована Лиде.

– Господи! Дай мне сил! – снова подняв голову и обратив взгляд в небо, вернее потолок, Лида медленно развернула записку.

«Любимая, здравствуй! Прошёл только день, как мы расстались, а я уже по тебе скучаю. Я люблю тебя и жду на нашем месте. Иду в рядах полка народного ополчения Ростов защищать от фашистской сволочи. Я не могу позволить, чтобы те святые места, где мы с тобой встречались, топтали сапоги оккупантов. Люблю тебя, моя судьба! Жди меня! Я обязательно вернусь, и мы встретимся. Не прощаюсь. Твой Петя».

Лида зарыдала и слёзы, копившиеся долго, как бы прорвали плотину и с такой силой, с такой горечью потоком полились из её красивых глаз, что никто, даже, если бы и захотел, не смог бы противостоять этому потоку. Симона не старалась успокаивать девушку, а просто подставила своё плечо для головы Лиды и приняла слёзный поток на себя, гладя её, как маленькую дочурку по голове.

Лида поняла, что чудес не бывает и совпадения случайностей тоже. Всё говорило о том, что друг Петра не врал, её любимый, самый первый мужчина в её жизни, которому она собиралась стать верной женой и матерью его детей, казачат и девчат, маминых помощниц – видимо не судьба.

«Но почему так и почему с ней? Ведь живут годами нелюбимые и даже детей рожают, но живут. А тут, казалось, что свершилось невероятное – первая, настоящая любовь и счастье, не успевшее улыбнуться им, двоим влюблённым, оборвалось так же внезапно, как и свалилось с неба тем летним теплым вечером с падающей звездой. Ну почему так?» – Лиде казалось, что её жизнь оборвалась, как нить в челноке швейной машины и вместе с ней прервалась строчка, которая возможна только тогда, когда две нити связываются в единую прочную цепочку, благодаря тому-же челноку.

Её и Петю связал судьбой южный город Ростов и разлучил он же. Вот такова она судьба-злодейка. Хотелось верить в обратное, но не было ни одного факта, который говорил в пользу ошибки. Ошибки быть не могло. Петя не мог, ради своего счастья совершить страшный обман. И снова мысль о том, почему письмо пришло из оккупированного Матвеева Кургана, и что Дмитрий мог там делать, и в качестве кого, не покидала Лиду. Ну не свататься же он приезжал?

– Лида, что? Что случилось? Что там, а? – Симона, в буквальном смысле трясла Лиду, обхватив двумя руками за плечи, а когда догадалась о причине расстройства и страданий девушки, после прочтения записки, начала сама себя проклинать, – ну кто меня за язык тянул, что я вспомнила об этой записке. Я же думала, наоборот, что оно тебя порадует, ведь не похоронка же и на тебе…

Лида чуть отошла и с мученически-добродушной улыбкой, и с отрешенным взглядом все же посмотрела на женщину, до полусмерти перепуганную тем, что она причастна к трагедии, успокоила тётю Симу:

– Всё хорошо. Надо верить, что всё хорошо будет. И почему должно быть обязательно плохо? Сколько горя уже людям война принесла, может уже и хватит на этом. Он же жив, да, тётя Сима? Он же мне обещал, а значит, умри, но исполни! Ой, что я говорю? Нет-нет! Он жив, я хочу, чтобы он был живой. Как же я без него. Я же каждый день в далёком краю о нём думал. Я ждала с таким нетерпением дня нашей встречи. Я буду ждать, тебя, Петя! Спаси и сохрани, Господи! – последние слова Лида произнесла, подняв голову вверх и сложив руки ладонями у лица, прикрыв глаза.

Сердобольная женщина, Серафима Григорьевна, повидавшая уже столько горя, что им можно было запрудить реку Дон в районе разбитого бомбежками и взорванного железнодорожного моста, начиная с Гражданской, на которой мужа потеряла, а на этой уже и сына и племянников, и соседей оплакивала с матерями погибших и расстрелянных здесь же, в Ростове, в Змиёвской балке, а сколько людей пришлось извлекать из развалин, сейчас поняла свою оплошность. Да, собственно, как она могла знать, что записка от молодого человека не обрадует, а наоборот, так расстроит девушку.

– Вот, старая дура! А может жив твой соколик, а? – с надеждой уговаривала девушка и пытаясь сама в это поверить Симона.

– Конечно, жив! – теперь уже расстроенную женщину успокаивала девушка, пять минут назад «убитая» горем, но взявшая себя в руки, – раз он обещал, то непременно выполнить обещание.

Лида поселилась в общежитие с Верой Протасовой и Леной Каракич, с которыми были неразлучны уже три года и до войны, и в эвакуации и сейчас. Вечерами вспоминали мирную счастливую жизнь, девчонок, Катю и Таню, которые ушли на фронт уже из Ашхабада и их боевой путь начинался в Сталинграде. А Клава Ситникова нашла своё счастье в Ашхабаде, вышла замуж и осталась там жить.

Обустройство в пригодных для выполнение швейных работ помещениях, отданных швейной фабрике, отвлекало от грустных мыслей Лиду, но лишь на время и с новой силой начинало терзать мыслями её разум и девичью душу. Особенно тяжело было бессонными ночами. Одну только Катюшу, как казалось, ничего особенно не волновала, судя по характерному, почти мужскому храпу из её угла.

У каждой из подруг были, кроме тайный чувств и душевных переживаний, свои, как семейные, так и личные трагедии. У кого-то на отца пришла похоронка, у другой брат пропал без вести в боях под Сталинградом или на Миус-фронте. Если брать эти известия в общем, то – ничего особенного, привычные вещи, к которым все привыкли, но, если говорить о ком-то, а когда у тебя – это личная трагедия.

Изменилась обстановка в цехах: не слышно задорного смеха, шуток и песен, под хорошее настроение; чаще всего, серьёзные и напряжённые лица и лишь лёгкие улыбки на лице, если получали хорошие новости от родных, с фронта. И даже неугомонный балагур, наладчик машин, Виталий Корнеевич, которому, если судить по тому, как он «клеился» к молодым девчатам, было слегка «за»… за тридцать, а по мудрости суждений, то и второй век уже разменял, но судя по паспорту – 70 годков уже позади, даже он остерегался «поджигивать» и «заводить» девчонок так, как он это делал до войны. Корнеевича стало не узнать, он с улыбкой на лице и впрямь был схож на кавалера в возрасте, такого «живчика», а теперь, из-за угрюмости превратился в старого, порой даже немощного старика. Вот так изменило время, а вернее события в этом небольшом промежутке времени, под названием – война.

Весёлая и живая Лидочка, комсорг и «зажигалочка» молодёжного коллектива стала неузнаваема. В лучшем случае, отработав смену, аккуратно и по времени передавала сменщице эстафету и, чаще в одиночестве, медленно брела домой, в общежитие, где, упав на койку, бесконечно долго могла смотреть в потолок. Так продолжалось около недели.

В этот вечер, Лена, подойдя к неподвижно лежащей на койке Лиде, присела на край кровати и взяв одну, из безвольно распластанных вдоль тела подруги руку, слегка встряхнула её, желая привлечь внимания, и не получив желаемого заговорила:

– Лидок, а, Лидок! Погода сегодня чудная, весна и воздух чистый. Может прогуляемся часик, отвлечёмся от хмурых мыслей, а?

– Не хочу! – резко ответила Лида подружке.

– Ну я же тебя не на свидание тащу. У меня есть серьёзное предложение. Ты уже смирилась с мыслью, что твой Петя погиб? И это, как ты считаешь, только из слов Димки, да? Но ты же сама говорила, что он тебе признался в любви, так?! А знаешь, если человек любит, то не только добрые дела, ради своей любви и любимой совершает, но и глупые и обман, и такие, что очерняют твоего избранника, и даже преступления. Что ты этого не знаешь? И в романах, и в кино, и в жизни – сколько хочешь примеров можно найти. А ты поверила…

Лида повернула голову и пристально посмотрела на Лену, которая, наоборот, потупила глаза вниз, как будто стыдилась своих же слов. Затем приняла первоначальное положение, закинула свободную руку за голову и спокойно ответила:

– Лена, я не могу поверить, чтобы Димка мог такое сделать. Нет! Не верю, они же были лучшими друзьями. Думаю, что он сказал правду. Хотя… А как он оказался у нас в Матвеевом Кургане? Ведь там в то время были немцы, как, с немцами?!

– Вот видишь. А я тебе что говорю. Тут что-то не чисто. Вот я тебе и предлагаю прогуляться по тем местам, где до войны гуляли, по парку пройти, хоть его и не узнать и город не узнать, но, главное, давай сходим на завод, в общежитие, где они жили. Ну, Петя, где жил. Узнаем. Кто-то должен же знать, хоть что-нибудь. Как Димка узнал? Вот!

– А вот с этим я, пожалуй, с тобой соглашусь. Лена, ты права! Пошли.

Лида так резко поднялась с кровати, что чуть не сбила, не ожидавшую такого изменения положения, Лену.

Подруги шли знакомыми улицами к Сельмашу и действительно, за менее, чем два года город сильно изменился. То там, то тут приходилось обходить горы развалин от строений, которые ещё не успели убрать, а где-то хмурым, даже трагическим видом встречали закопченные от пожара, без окон и дверей, стены частных домиков и многоэтажки, без крыш и признаков жизни. В вечернее время эти виды были ещё более тоскливы, чем днём.

Завод тоже очень сильно пострадал от бомбёжек, но постепенно налаживался трудовой ритм, хоть и не с производства продукции, а с восстановления разрушенного и установкой, привезённого из эвакуации оборудования. На проходной девушек не пропустили в названный цех.

– Идите в заводоуправление. Там есть дежурный, у него телефоны. Возможно, он вам прояснит интересующий вопрос. Я вас без пропуска пропустить не могу, – объяснил девушкам вахтёр на проходной.

Внимательно выслушав девушек, дежурный заводоуправления, покачав головой, ответил:

– Спросить-то можно, только, если те, кто вас интересует, не были в эвакуации, а оставались в Ростове, то тогда нужно или через военкомат разыскивать или через службы райисполкома. Даже не знаю, где. Как фамилия вашего знакомого?