Охрана власти в уголовном праве России (de lege lata и de lege ferenda)

Ряд авторов к числу оснований уголовно-правовой нормы относят распространенность деяния, т. е. полагают необходимым учитывать возможную повторяемость как необходимое свойство деяния, признаваемого законом преступлением. «Распространенность определенного вида деяний не влияет на типовую степень их общественной опасности, так как не входит ни в одну из подсистем, результатом взаимодействия которых становится общественная опасность, – ни в объект охраны, ни в элементы деяния как составляющей источника опасности. Однако распространенность в числе прочего предопределяет возникновение опасности причинения вреда общественным отношениям, являющейся основанием норм уголовного права третьего уровня, поскольку характеризует источник опасности, понимаемый в одном из аспектов как множественности общественно опасных деяний, совершенных в пределах определенной территории за определенный промежуток времени»[45 - Плаксина Т. А. Указ. соч. С. 30.Следует заметить, что основания уголовно-правовой нормы, по мнению автора, «проходят в своем движении три этапа…: 1) этап протекания противоречивых социальных процессов, итогом развития которых выступает возникновение двух противоположностей – общественных отношений, социальных ценностей, нуждающихся в уголовно-правовой охране, и антиобщественного поведения, способного причинить вред перечисленным объектам; 2) этап обострения между этими противоположностями противоречия вплоть до его разрешения через формирование социального феномена, сторонами которого также являются две противоположности – опасность причинения вреда определенным видам социальных ценностей и общественных отношений и социальная потребность в адекватной их защите; 3) этап развития и обострения данного нового противоречия с нарастающим перевесом второй стороны над первой вплоть до его разрешения путем образования нормы уголовного права» (Там же. С. 22–23).]. Однако многие специалисты не без основания считают, что распространенность деяния при криминализации не играет роли[46 - См., например: Курс уголовного права: В 5 т. Общая часть. Т. 1: Учение о преступлении / под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 1999. С. 137.], а в некоторых случаях, наоборот, свидетельствует в пользу применения не уголовно-правовых, а иных средств воздействия. Преступления против власти априори не могут быть распространенными (см. характеристику конкретных преступлений). В противном случае имеет место либо нелегитимная власть, либо террор власти против общественных деятелей (другие деяния не относятся к посягательствам против власти).

Наряду с основанием криминализации деяния выделяются поводы к созданию уголовно-правовой нормы. Так, В. Н. Кудрявцев и В. В. Лунеев пишут: «На практике нередко причиной криминализации выступает не научное изучение социальной действительности, а совершенно случайное событие (возможно, вызвавшее общественный резонанс). Здесь мы имеем дело уже не с основанием для криминализации, а скорее только с поводом для нее»[47 - Курс российского уголовного права. Общая часть / под ред. В. Н. Кудрявцева, А. И. Наумова. С. 22.].

В последнее время исследователи ищут пути оптимизации процесса криминализации общественно опасных деяний, предлагают меры, в том числе и на законодательном уровне, которые, по их мнению, снизят риски принятия уголовно-правовых норм, не отвечающих требованиям социальной обусловленности. Так, Ю. В. Недотко предлагает дополнить УК РФ ст. 11 «Основания криминализации и декриминализации общественно опасных деяний», в которой применительно к рассматриваемой проблеме указать: «Криминализация общественно опасных деяний, то есть включение таковых в Уголовный кодекс в качестве преступных и уголовно наказуемых, осуществляется при наличии достаточной их общественной опасности и распространенности, с учетом целесообразности, а также процессуальной и криминалистической возможности уголовного преследования»[48 - Основания уголовно-правового запрета: криминализация и декриминализация. С. 216.]. Подобного рода нормы, во-первых, не согласуются с целевым назначением Уголовного кодекса, они адресованы законодателю, а не правоприменителю; во-вторых, произвольно выбранный набор оснований и критериев криминализации, преобладание понятий, требующих своего разъяснения (например, целесообразности уголовного преследования), делают ее практически непригодной. Если уж и говорить о нормативном регулировании выработки правовых норм, то это надо делать, скорее всего, специальным законом, а не уголовным законодательством.

Как уже говорилось, власть заинтересована в своей охране, в этом же, как правило, заинтересовано и общество. Именно последним обстоятельством диктуется необходимость ее уголовно-правовой защиты, а уголовный закон в этом случае получает определенную легитимность.

§ 2. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля

В ст. 277 УК РФ анализируемое преступление сформулировано как «посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность».

На практике, по указанным ранее причинам, оно встречается нечасто, за 1997–2014 гг. всего зарегистрировано 44 преступления (см. табл. 1).

Таблица 1

Как явствует из приведенных данных, более пяти преступлений в год не регистрировалось. Учитывая резонансный характер подобного рода деяний, говорить об их латентности не приходится. Преступление признается деянием террористического характера[49 - Согласно примечанию к ст. 205

УК РФ к преступлениям террористического характера относятся деяния, предусмотренные ст. 205, 205

, 205

, 205

, 205

, 205

, 206, 208, 211, 277–279 и 360 УК РФ.], следовательно, является составной частью более общего и опасного явления – терроризма[50 - Под терроризмом понимается идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий (п. 1 ч. 1 ст. 3 Федерального закона от 6 марта 2006 г. № 35-ФЗ «О противодействии терроризму» // СЗ РФ. 2006. № 11. Ст. 1146; 2015. № 1 (ч. 1). Ст. 58).Об основных принципах государственной политики в области противодействия терроризму, целях, задачах и направлениях дальнейшего развития общегосударственной системы противодействия терроризму в Российской Федерации см.: Концепция противодействия терроризму в Российской Федерации, утв. Президентом РФ 5 октября 2009 г. // Российская газета. 2009. 20 окт.].

Общественная опасность и видовой объект преступления в литературе раскрываются в целом одинаково. Деяние считается представляющим угрозу основам конституционного строя России и политической стабильности, поскольку создает обстановку, при которой могут обостриться противоречия в политической сфере, претерпеть урон авторитет государства на международной арене[51 - См., например: Уголовное право России. Особенная часть / под ред. Ф. Р. Сундурова, М. В. Талан. М., 2012. С. 632.].

Однако в теории уголовного права высказаны и другие мнения, во многом отличающиеся нюансами. Это особенно заметно по полемике между С. В. Дьяковым и А. В. Наумовым, критикующим друг друга по поводу классификации преступлений, объединенных в гл. 29 УК РФ, в основу которой каждый из авторов кладет непосредственный объект соответствующего деяния. В конечном счете А. В. Наумов вынужден признать, что «классификация таких преступлений есть просто-напросто рабочая классификация, позволяющая понять юридическую природу рассматриваемых преступлений, не претендуя на абсолютную “научную строгость и чистоту”»[52 - См.: Наумов А. В. Российское уголовное право: в 3 т. Т. 3: Особенная часть. М., 2011. С. 345–346.].

А. И. Рарог считает, что рассматриваемое преступление посягает на политическую систему РФ[53 - См.: Российское уголовное право. Особенная часть / под ред. А. И. Чучаева. М., 2012. С. 312.По сути, аналогичным образом определяют объект Р. Р. Галиакбаров (см.: Уголовное право. Особенная часть. М., 1999. С. 439), Н. И. Ветров (см.: Ветров Н. И. Уголовное право. Особенная часть. М., 2000. С. 373), А. Б. Беляев (см.: Российское уголовное право. Особенная часть / под ред. М. П. Журавлева, С. И. Никулина. М., 2000. С. 361); С. И. Никулин (см.: Уголовное право России. Общая и Особенная части / под ред. В. К. Дуюнова. М., 2008. С. 570) и др.], А. В. Наумов – на конституционный принцип политического многообразия и многопартийности[54 - См.: Наумов А. В. Российское уголовное право. Т. 3. С. 352.К конституционному принципу политического многообразия и многопартийности как объекту преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, И. Л. Марогулова добавляет принцип равенства граждан (см.: Уголовное право Российской Федерации / отв. ред. В. П. Кашепов. М., 1999. С. 454). На наш взгляд, это добавление искажает суть общественных отношений, терпящих урон при совершении данного деяния. Кроме того, принцип сам по себе не может быть признан объектом посягательства вообще и применительно к посягательству на жизнь государственного или общественного деятеля в частности.]. С. В. Бородин исходил из того, что посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля нарушает внутреннюю безопасность государства[55 - См.: Уголовное право России: в 2 т. Т. 2: Особенная часть. М., 1998. С. 609.]. Аналогичную точку зрения высказывает Е. В. Благов[56 - См.: Благов Е. В. Особенная часть уголовного права. М., 2012. С. 308.См. также: Маршакова Н. Н. Классификация в российском уголовном законодательстве (теоретико-прикладной анализ). Н. Новгород, 2009. С. 150.]. Однако следует согласиться с утверждением о том, что «группы преступлений, выделяемых в литературе как посягательства только на внешнюю или только на внутреннюю безопасность, явно неоднородны и нуждаются в большей дифференциации…»; «… классификация преступлений против основ конституционного строя и безопасности государства в зависимости от их непосредственного объекта должна быть более дробной»[57 - Российское уголовное право: В 2 т. Т. 2: Особенная часть / под ред. А. И. Рарога. М., 2003. С. 651.].

В. В. Лунеев[58 - См.: Курс российского уголовного права. Особенная часть / под ред. В. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. С. 817.] и Г. М. Миньковский[59 - См.: Уголовное право России. Общая и Особенная части / под ред. В. П. Ревина. М., 2000. С. 694.] в качестве объекта посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля признают основы конституционного строя, тем самым еще более затушевывая специфику данного преступления.

Крайне неудачно определяет объект Ю. Е. Пудовочкин. По его мнению, им являются общественные отношения, складывающиеся во внутриполитической сфере реализации государственного суверенитета[60 - См.: Уголовное право России. Общая и Особенная части / под ред. А. В. Бриллиантова. М., 2008. С. 939.]. Указание на «сферу» лишь обозначает область, где эти общественные отношения складываются, но ничего не говорит о том, по поводу чего они складываются и каково их содержание.

Одновременно с этим при определении социальной направленности рассматриваемого преступления автор предлагает исходить из идеи дифференцированного анализа его объекта в зависимости от того, осуществляется ли посягательство на жизнь с целью прекращения деятельности потерпевшего или из мести за такую деятельность. Суть этой идеи, высказанной применительно к преступлению, предусмотренному ст. 317 УК РФ[61 - См.: Саруханян А. Р. Преступления против порядка управления. Ставрополь, 2003. С. 44–45.], имеющему аналогичную конструкцию, заключается в следующем. В ситуации посягательства на жизнь потерпевшего с целью прекращения его профессиональной деятельности лишение жизни является необходимым условием посягательства на отношения, которые реализуются деятельностью потерпевшего, а поэтому концепция составного объекта в данном случае вполне приемлема (в рассматриваемом преступлении такой объект будет состоять из отношений, гарантирующих суверенитет государства[62 - В этом случае одна из составляющих объекта преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, также определяется неточно.] и безопасность личности). Если же виновный мстит за уже осуществленную законную деятельность потерпевшего, то он, по логике вещей, уже не в состоянии нарушить отношения по поводу деятельности, имевшей место в прошлом, и тогда, по сути, деяние виновного направлено на один объект – жизнь потерпевшего (в связи с чем, по мнению Ю. Е. Пудовочкина, возникает вопрос о целесообразности квалификации посягательства на жизнь государственного деятеля из мести за его деятельность по нормам о преступлениях против безопасности государства)[63 - См.: Уголовное право России. Общая и Особенная части / под ред. А. В. Бриллиантова. С. 939–940.]. На наш взгляд, для подобного подхода к толкованию объекта преступления нет ни социальных, ни правовых оснований.

Все без исключения авторы выделяют дополнительный объект преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ, – жизнь государственного или общественного деятеля. Такое сочетание объектов, как правило, в литературе объясняется следующим образом: «Основной объект… более полно отражает сущностную характеристику совершаемого деяния, его социальную направленность. В защите именно этого объекта от посягательства и состоит цель законодателя при принятии уголовного закона. Второй объект является необходимым элементом… Наличие дополнительного объекта существенно повышает степень общественной опасности… преступлений по сравнению с деяниями, посягающими на один объект…»[64 - Курбанов М. М. Уголовно-правовая охрана субъектов уголовного процесса. Махачкала, 2001. С. 58.]

Однако, по мнению А. А. Тер-Акопова, признание приоритета человека над иными социальными ценностями требует нового понимания объекта уголовно-правовой охраны. Он всегда должен признаваться самостоятельным объектом преступного посягательства; по сути, это всегда основной объект уголовно-правовой охраны[65 - Тер-Акопов А. А. Проблемы личности в уголовном праве // Человек: преступление и наказание. Рязань, 1994. С. 56.Г. П. Новоселов вообще считает, что «г) объектом любого преступления, а не только направленного против личности, являются люди, которые в одних случаях выступают в качестве отдельных физических лиц, в других – в виде некоторого рода множества лиц, имеющих или не имеющих статуса юридического лица, в-третьих, – в виде социума (общества);д) не только объектом каждого преступления, но и каждым объектом (многообъектного) преступления выступают люди – индивиды или их малые или большие группы;е) в отличие от фигуры потерпевшего от преступления, возникающей в результате совершения посягательства и фиксирующей сам факт нанесения какого-либо вреда людям, характеристика объекта преступления – это определение того, против кого преступление совершено» (Новоселов Г. П. Актуальные вопросы учения об объекте преступления: методологические аспекты: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 2001. С. 23).]. Данное утверждение заслуживает пристального внимания, полностью согласуется со ст. 2 УК РФ.

На наш взгляд, в качестве объекта преступления следует признавать неприкосновенность личности государственного или общественного деятеля. При таком подходе интересы политической системы РФ не утрачивают своего уголовно-правового значения; они характеризуют особый статус указанных потерпевших и проявляются в осуществляемых ими функциях как представителей государственной власти или общественных объединений, реализующих отдельные направления внутренней или внешней политики государства.

Как утверждал О. Е. Кутафин, «анализ статей Конституции РФ, посвященных неприкосновенности, позволяет сделать вывод о том, что неприкосновенность включает невмешательство и защищенность»[66 - Кутафин О. Е. Избранные труды: в 7 т. Т. 4: Неприкосновенность в конституционном праве Российской Федерации. М., 2011. С. 11.].

Невмешательство предполагает обязанность государства обеспечить состояние его определенной автономии от государства, общества и других людей посредством установления необходимых запретов, а также закрепления определенного правового статуса или определенного режима социальной деятельности человека[67 - См. об этом подробно: Романовский Г. Б. Право на неприкосновенность частной жизни. М., 2001. С. 28–34.]. Защищенность охватывает охрану и защиту человека. Н. В. Витрук писал: «Под охраной понимаются меры, осуществляемые государственными органами и общественными организациями, направленные на предупреждение нарушения прав и обязанностей…

Под защитой же понимается принудительный (в отношении обязанного лица) способ осуществления права, применяемый в установленном порядке компетентными органами либо самим управомоченным лицом в целях восстановления нарушенного права»[68 - Конституционный статус личности в СССР. М., 1980. С. 202–203.].

Необходимо различать неприкосновенность личности вообще и неприкосновенность власти. Сравнивая неприкосновенность личности с депутатской неприкосновенностью, Ф. М. Рудинский видел следующее различие между ними: «… Термин “неприкосновенность” относится здесь к различным субъектам общественных отношений. В одном случае речь идет о неприкосновенности индивидуума, в другом – члена народного представительства. Правом неприкосновенности личности обеспечивается личная безопасность отдельных лиц. Право депутатской неприкосновенности предназначено для иных целей»[69 - Рудинский Ф. М. Личность и социалистическая законность. Волгоград, 1976. С. 68–69.]. М. А. Амеллер подчеркивал, что назначение указанной неприкосновенности состоит в том, «чтобы гарантировать бесперебойную работу и полную независимость парламента. Иммунитет установлен в интересах парламента, а не в интересах его членов»[70 - Амеллер М. А. Парламенты. М., 1967. С. 118.].

Таким образом, неприкосновенность личности государственного или общественного деятеля в первую очередь преследует цель нормального функционирования политической системы государства, основные направления деятельности которой отражены в правовом статусе соответствующего лица. О. Е. Кутафин пишет: «Применительно к власти неприкосновенность – одна из важнейших гарантий статуса официальных лиц, выполнения ими своих обязанностей…»[71 - Кутафин О. Е. Указ. соч. С. 12.А. П. Горшенев рассматриваемый вид неприкосновенности называл специальной неприкосновенностью личности (см.: Горшенев А. П. Личные конституционные права граждан: дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 1972. С. 88).]

Неприкосновенность государственного или общественного деятеля в смысле ст. 277 УК РФ распространяется на его жизнь и здоровье[72 - См. об этом подробно: Баглай М. В. Конституционное право Российской Федерации. М., 1999. С. 179.].

Характеристика потерпевшего в законе не конкретизирована, в указанной статье УК РФ использованы родовые понятия: государственный или общественный деятель. Их определения в действующем законодательстве РФ не встречаются. В литературе чаще всего приводится перечень руководителей страны и должностных лиц высших органов законодательной, исполнительной и судебной власти, а также прокуратуры РФ и ее субъектов. К их числу, как правило, относят: Президента РФ, Председателя и членов Правительства РФ, депутатов Государственной Думы и членов Совета Федерации Федерального Собрания РФ, председателей Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ, Высшего Арбитражного Суда РФ, Генерального прокурора РФ, руководителей субъектов РФ, руководителей федеральных органов исполнительной власти и лиц, занимающих аналогичные должности субъектов Российской Федерации и др.

Так, приговором Верховного Суда Республики Дагестан М. осужден по ст. 277 УК РФ за посягательство на жизнь председателя территориальной избирательной комиссии. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ признала приговор законным и обоснованным[73 - Кассационное определение Верховного Суда РФ от 26 октября 2011 г. № 20-О11–28 // СПС «КонсультантПлюс».]; М. приговором Московского городского суда осужден за посягательство на жизнь депутата Государственной Думы К.[74 - БВС РФ. 2009. № 6.]

Общественными деятелями признаются лица, состоящие в руководстве или активно участвующие в работе политических партий, общественных движений и объединений, фондов, профессиональных и иных союзов на федеральном или региональном уровнях[75 - См., например: Российское уголовное право. Особенная часть / под ред. А. И. Чучаева. С. 312.].

А. Н. Игнатов в круг указанных лиц включал и глав органов местного самоуправления[76 - См.: Игнатов А. Н., Красиков Ю. А. Курс российского уголовного права: в 2 т. Т. 2: Особенная часть. М., 2002. С. 768.], тогда как А. В. Наумов специально оговаривает: «Государственным деятелем может быть признано лицо, занимающее достаточно высокий пост в государстве»[77 - Наумов А. В. Российское уголовное право. Т. 3. С. 353.]. Это мнение кажется более предпочтительным.

Е. А. Иванченко[78 - См.: Российское уголовное право: в 2 т. Т. 2: Особенная часть / под ред. Э. Ф. Побегайло. М., 2008. С. 578.] при определении потерпевшего предлагает исходить из Федерального закона РФ от 27 мая 2003 г. № 58-ФЗ «О системе государственной службы Российской Федерации»[79 - См.: СЗ РФ. 2003. № 22. Ст. 2063.] и Федерального закона от 27 июля 2004 г. № 79-ФЗ «О государственной гражданской службе Российской Федерации»[80 - См.: СЗ РФ. 2004. № 31. Ст. 3215.]. Эта рекомендация не решит проблему установления круга лиц, признаваемых потерпевшими по ст. 277 УК РФ; ее использование лишь даст возможность определить виды соответствующих служб в Российской Федерации и не более того.

Многие авторы без каких-либо оговорок относят к потерпевшим судей (некоторые, правда, говорят только о федеральных судьях, тем самым, надо полагать, исключают из их числа мировых судей; другие называют только «чинов высшей судебной власти»[81 - См.: Уголовное право. Особенная часть / отв. ред. И. Я. Козаченко, З. А. Незнамова, Г. П. Новоселов. М., 1998. С. 576.]). На наш взгляд, при признании судьи потерпевшим в преступлении, предусмотренном ст. 277 УК РФ, во-первых, надо иметь в виду, что Уголовный кодекс содержит специальную норму об ответственность за посягательство на его жизнь (ст. 295 УК РФ). Во-вторых, согласно п. 3 ст. 3 Закона РФ от 25 июня 1992 г. № 3132–1 «О статусе судей в Российской Федерации» судья не вправе «принадлежать к политическим партиям, материально поддерживать указанные партии и принимать участие в их политических акциях и иной политической деятельности»[82 - См.: Ведомости СНД и ВС РФ. 1992. № 30. Ст. 1792.]. Уголовный закон охраняет лишь деятельность, не противоречащую закону. Следовательно, судьи как таковые не могут признаваться потерпевшими в рассматриваемом преступлении, посягательство на их жизнь в зависимости от целей и мотивов деяния охватывается ст. 105 или 295 УК РФ. Государственной деятельностью занимаются лишь руководители высших судебных органов страны и судов субъектов Российской Федерации, в частности, определяя судебную политику, например, в сфере гражданского (арбитражного) или уголовного судопроизводства. Посягательство на их жизнь в связи с данной деятельностью подпадает под признаки преступления, предусмотренного ст. 277 УК РФ.

Противоречивые суждения высказаны в литературе относительно признания потерпевшим государственного или общественного деятеля зарубежных стран. Так, одни авторы утверждают, что «объектом рассматриваемого преступления может быть и жизнь иностранного государственного или общественного деятеля в связи с его государственной или общественной деятельностью, направленной на укрепление дружеских связей и отношений России с ее субъектами»[83 - Уголовное право. Особенная часть / отв. ред. И. Я. Козаченко, З. А. Незнамова, Г. П. Новоселов. С. 576.]. Другие, наоборот, полагают «… целесообразным включить в УК РФ специальную статью об ответственности за посягательство на жизнь государственного деятеля иностранного государства»[84 - Игнатов А. Н., Красиков Ю. А. Курс российского уголовного права. Т. 2: Особенная часть. С. 770.], тем самым считая, что указанная категория лиц не охраняется нормой, предусмотренной ст. 277 УК РФ.

По нашему же мнению, обе позиции необоснованны. Посягательство на жизнь иностранного государственного или общественного деятеля не затрагивает основы конституционного строя и безопасности Российской Федерации, а направлено на мир и безопасность человечества. Именно поэтому законодатель, во-первых, уже предусмотрел уголовную ответственность за нападение на представителя иностранного государства или сотрудника международной организации, пользующегося международной защитой (ст. 360 УК РФ), во-вторых, включил соответствующую норму в гл. 34 разд. XII «Преступления против мира и безопасности человечества» УК РФ. Авторами, предлагающими дополнить УК РФ соответствующей нормой, эти обстоятельства, к сожалению, не учитываются. Так, формулируя проект ст. 277

УК РФ, А. В. Седых указывает: «Убийство представителя иностранного государства, совершенное в целях прекращения его деятельности или осложнения международных отношений…»[85 - Седых А. В. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля по уголовному управу Российской Федерации: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Казань, 2007. С. 6.]

Объективная сторона преступления характеризуется посягательством на жизнь государственного или общественного деятеля. Термин «посягательство» вместо веками устоявшегося понятия убийства впервые использовано в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г.[86 - См.: Ведомости Верховного Совета СССР. 1962. № 17. Ст. 177.], в соответствии с которым Уголовный кодекс РСФСР дополнен ст. 191

, предусматривающей ответственность за посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной или общественной деятельностью по охране общественного порядка[87 - См.: Ведомости Верховного Совета РСФСР. 1962. № 29. Ст. 449.]. Такой шаг законодателя в теории уголовного права вызвал целую дискуссию, суть которой сводится к двум основным моментам: во-первых, что понимать под посягательством на жизнь; во-вторых, обоснованность применения самого термина. По этому поводу Я. М. Брайнин даже заметил: «Неопределенность термина “посягательство”… породила целую литературу… вопроса»[88 - Брайнин Я. М. Уголовный закон и его применение. М., 1967. С. 235.].

Одна группа ученых исходит из буквального значения слова «посягательство», означающего попытку (незаконную или осуждаемую) сделать что-нибудь, распорядиться чем-нибудь, получить что-нибудь[89 - См.: Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1995. С. 561.], делая на этом основании вывод о том, что закон под посягательством имеет в виду только покушение на убийство[90 - См.: Николаева З. А. Уголовно-правовая охрана жизни, здоровья, достоинства лиц, участвующих в охране общественного порядка: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Свердловск, 1986. С. 12–13.]. Например, Э. Ф. Побегайло высказал мнение, что «по своей юридической природе “посягательство на жизнь”… является покушением на убийство, выделенным законодателем в особый состав в целях общего предупреждения»[91 - Побегайло Э. Ф. Умышленные убийства и борьба с ними. Воронеж, 1965. С. 78.]. Аналогичную позицию занимал С. В. Бородин[92 - См.: Бородин С. В. Квалификация убийств по советскому уголовному праву. М., 1963. С. 51.]. А. А. Герцензон, наоборот, полагал, что рассматриваемое понятие в уголовном законе тождественно оконченному преступлению, а не покушению на преступление[93 - См.: Герцензон А. А. Понятие преступления. М., 1965. С. 54.]. Несколько неопределенно трактовал понятие посягательства О. Ф. Шишов. Он писал: «“Преступное посягательство” в ряде случаев может включать в себя и действие, и последствие преступного деяния, в ряде случаев – только действие… и, наконец, покушение на совершение того или иного преступления»[94 - Курс советского уголовного права: в 6 т. М., 1971. Т. IV. С. 267.].

Другая группа ученых, пытаясь обосновать отказ от привычного термина «убийство» и замены его термином «посягательство», считают, что законодатель имел в виду нечто большее, чем просто убийство или покушение на него. Например, П. Ф. Гришаев и М. П. Журавлев[95 - См.: Гришаев П. Ф., Журавлев М. П. Преступления против порядка управления. М., 1963. С. 30.], П. С. Елизаров[96 - См.: Елизаров П. С. Преступления против порядка управления. Киев, 1964. С. 29.], помимо указанного, включали в него причинение тяжких телесных повреждений, опасных для жизни; С. И. Дементьев[97 - См.: Дементьев С. Об ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников // Соц. законность. 1963. № 4. С. 43.По сути, таким же образом трактовал рассматриваемое понятие Н. И. Ветров (см.: Ветров Н. И. Преступления против порядка управления. М., 1989. С. 20).] – причинение тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть потерпевшего. Г. Ф. Поленов писал: «Объективную сторону посягательства на жизнь… образуют как действия, которые привели к наступлению смерти… так и действия, которые обусловили возможность наступления смерти»[98 - Поленов Г. Ф. Ответственность за преступления против порядка управления. М., 1966. С. 40.]. Е. А. Сухарев даже высказал мнение, что посягательством на жизнь следует признавать насильственные действия, направленные на причинение любого вреда личности работника милиции или народного дружинника, если этим заведомо для виновного создается реальная возможность наступления смерти[99 - См.: Сухарев Е. А. Ответственность за преступления, посягающие на деятельность представителей власти и общественности: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 1964. С. 7.Схожую позицию занимали Е. А. Козельцев (см.: Козельцев Е. А. Преступления против деятельности работников милиции и народных дружинников по охране общественного порядка: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 1967. С. 12) и М. К. Аниянц (см.: Аниянц М. К. Ответственность за преступления против жизни. М., 1964. С. 103).]. Широкий разброс мнений о содержании термина «посягательство на жизнь», как отмечал П. П. Осипов, в немалой степени обусловлен тем, что авторы пытались определить его объем только исходя из характеристики объективной стороны преступления, без учета субъективных признаков[100 - См.: Курс советского уголовного права: в 5 т. Л., 1978. Т. 4. С. 463.На это же обстоятельство обращает внимание А. Ю. Кизилов. Он пишет: «…Чтобы сделать правильный вывод о направленности умысла… необходимо учитывать способ и орудие преступления, количество, характер и локализацию телесных повреждений. Так, выстрел в сотрудника правоохранительного органа или военнослужащего, нанесение удара топором, использование автомобилей и различных механизмов для лишения жизни… независимо от наступления последствий свидетельствуют о направленности действий на лишение жизни» (Кизилов А. Ю. Уголовно-правовая охрана управленческой деятельности представителей власти. С. 74).].

Определенную ясность в трактовку термина «посягательство на жизнь» внес Пленум Верховного Суда СССР, который в постановлении от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законодательства об ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников» разъяснил, что «под посягательством на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка» (п. 4)[101 - См.: Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924–1986. М., 1987. С. 686.]. Свою позицию по этому вопросу Пленум Верховного Суда СССР подтвердил в постановлении от 22 сентября 1989 г. «О применении судами законодательства об ответственности за посягательства на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции, народных дружинников, а также военнослужащих в связи с выполнением ими обязанностей по охране общественного порядка», разъяснив, что «под посягательством на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка. Такие действия, независимо от наступления преступного результата, следует квалифицировать как оконченное преступление…»[102 - Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и Российской Федерации по уголовным делам. М., 1999. С. 465.]. Аналогичным образом рассматриваемое понятие разъяснялось в постановлении Пленума Верховного Суда РСФСР от 24 сентября 1991 г. «О судебной практике по делам о посягательстве на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции, народных дружинников и военнослужащих в связи с выполнением ими обязанностей по охране общественного порядка»[103 - См.: Там же. С. 473.]. Такая трактовка посягательства на жизнь в целом была воспринята в теории уголовного права и практике применения судами ст. 277, 295 и 317 УК РФ[104 - Подобным образом сформулированы аналогичные нормы в уголовном законодательстве ряда зарубежных стран, например, в ст. 379 УК Украины (см. об этом подробно: Агузаров Т. К. Уголовно-правовое обеспечение функционирования государственной власти: сравнительно-правовое исследование. Владикавказ, 2010).].

Однако некоторые криминалисты и в настоящее время высказывают мнения, существовавшие до указанных разъяснений. Так, В. Мальцев полагает, что «под посягательством на жизнь и здоровье подразумевается главным образом угроза убийством, насилием, уничтожением или повреждением имущества»[105 - Мальцев В. Уголовно-правовая охрана должностных лиц и граждан в связи со служебной или общественной деятельностью // Законность. 1996. № 1. С. 11.], т. е. угроза убийством отождествляется автором с посягательством на жизнь.

Двойственную позицию в трактовке анализируемого понятия занимает Е. И. Климкина. Она считает, что его содержание надо устанавливать исходя из сущности преступления: в ст. 295 УК РФ его следует определять только как убийство или покушение на убийство, а в ст. 277 УК РФ – как «убийство, покушение на убийство, а равно иные умышленные насильственные действия, заведомо создающие для виновного реальную возможность наступления смертельного результата»[106 - Климкина Е. И. Понятие посягательства в уголовном праве // Уголовно-правовая охрана личности и ее оптимизация. Саратов, 2003. С. 197.]. Такое различное толкование одного и того же уголовно-правового признака недопустимо, оно не способствует единообразию судебной практики.

В связи с тем, что понимание термина «посягательство на жизнь» как убийства или покушения на убийство является ныне господствующим в теории уголовного права, практическое значение приобретает вопрос об уголовно-правовой оценке приготовления к убийству государственного или общественного деятеля. Преступление, предусмотренное ст. 277 УК РФ, относится к категории особо тяжких, поэтому приготовление к нему является уголовно наказуемым. И коль скоро оно не охватывается понятием посягательства на жизнь, то естественной представляется его квалификация как приготовление к убийству лиц, названных в ст. 277 УК РФ. Однако возникает вопрос о том, надлежит ли такое деяние квалифицировать как приготовление к убийству, предусмотренному п. «б» ч. 2 ст. 105 УК РФ, или к преступлению, предусмотренному ст. 277 УК РФ. При решении вопроса необходимо дать надлежащую оценку субъективной окраске приготовительных действий. Если виновный осознает указанный в законе статус потерпевшего и при этом преследует цель прекратить государственную или иную политическую деятельность потерпевшего или руководствуется мотивом мести за такую деятельность, то его подготовительные действия охватываются ч. 1 ст. 30 и ст. 277 УК РФ. В частности, такую оценку получили действия Г., организовавшего приготовление посягательства на жизнь депутата Государственной Думы М.[107 - БВС РФ. 2008. № 6.]

Анализируя объективную сторону рассматриваемого преступления, нельзя оставить без внимания вопрос о форме деяния; он имеет принципиальное значение не только для теории уголовного права, но и для судебной практики. В науке уголовного права нет единой точки зрения по этому поводу. Одни авторы считают возможным совершение посягательства только путем действия, другие, хотя и с оговорками, допускают и бездействие[108 - См., например: Кизилов А. Ю. Уголовно-правовая охрана управленческой деятельности представителей власти. С. 74.].

Деяние выступает родовым понятием по отношению к действию и бездействию. Однако понятие «посягательство» по объему не совпадает с понятием деяния, оно у?же последнего и предполагает агрессивное поведение, направленное на причинение смерти потерпевшему[109 - См.: Курбанов М. М. Уголовно-правовая охрана субъектов уголовного процесса. С. 95.]. На активный характер посягательства указывали еще дореволюционные юристы. Например, Н. С. Таганцев признавал его нападением[110 - См.: Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Лекции. Часть общая: в 2 т. Т. 1. С. 199.Также раскрывается его форма в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 27 сентября 2012 г. № 19 «О применении судами законодательства о необходимой обороне и причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление» // БВС РФ. 2012. № 11.].

С известной долей условности можно сказать, что посягательство синонимично нападению, поэтому с объективной стороны преступление, предусмотренное ст. 277 УК РФ, может быть совершено только посредством насильственных действий, но не путем бездействия или психического воздействия на потерпевшего[111 - А. И. Санталов вообще отождествлял эти понятия (см.: Санталов А. И. Грабеж и разбой. Вопросы квалификации // Криминологические и уголовно-правовые проблемы борьбы с насильственной преступностью. Л., 1988. С. 150).]. Правда, само понятие насилия не следует толковать чрезмерно узко и ограничивать его лишь действиями, влекущими смерть в результате механических повреждений организма потерпевшего. В этом плане важным представляется разъяснение Пленума Верховного Суда РФ, данное в постановлении от 27 декабря 2002 г. № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое»: «В случаях, когда в целях хищения чужого имущества в организм потерпевшего против его воли или путем обмана введено опасное для жизни или здоровья сильнодействующее, ядовитое или одурманивающее вещество с целью приведения потерпевшего в беспомощное состояние, содеянное должно квалифицироваться как разбой»[112 - БВС РФ. 2003. № 2.]. Точно так же следует расценивать как посягательство на жизнь насильственное или путем обмана введение в организм потерпевшего смертельно опасного количества наркотических средств, психотропных, сильнодействующих или ядовитых веществ с целью причинить смерть.