Десять рассказов

Десять рассказов
Александр Иванович Вовк

Все представленные в сборнике рассказы рождены в последнее десятилетие (2010-2020). Они пронизаны духом не только своего времени, но немного и ностальгического, потому читаются с интересом и даже с пользой теми современниками, которые стремятся разобраться во всём, что обычно вслух не произносят.

Полдня из жизни ракетчика

Посвящается офицерам-ракетчикам, даже мирные будни

которых зачастую являются настоящим подвигом

Спать Степану хотелось мучительно. Весь его организм, натренированный и давно приспособленный к чрезмерным физическим перегрузкам, за последнее время совершенно вымотался и теперь едва справлялся даже с самыми простыми, самыми естественными движениями. Потому Степан через силу, через не могу, тащил свои ноги домой, подчиняясь той бесконечной мятежности, которая намертво въедается в само существо войсковых офицеров.

– А сегодня к тому же в караул заступать! – пощипывала душу неприятная мыслишка.

Остальные мысли Степана странным образом путались, не выдавая определенного результата, съезжали куда-то в сторону со всякой темы или просто рассыпались, хотя размышлять о чём-то существенном он сейчас даже не пытался.

– Спать! Спать! Спать! Только бы выдержать! Выдержать! Выдержать! – стучал в его мозгу приказ самому себе.

Этот приказ отзывался в пасующем от усталости мозгу странным эхом, метался по нему, словно летучая мышь в огромной пещере, хаотично отражался от стенок черепа и никак не унимался. Он прямо-таки долбил изнутри мозги, стремящиеся скинуть с себя давление неугомонной воли и забыться в спасительном сне. Однако какой-то участок коры мозга, особо настырный и, видимо, ответственный за ту самую волю, стоял намертво, как Брестская крепость, и не разрешал Степану покидать воображаемые позиции.

Истязание продолжалось.

Мозгу, бесконечно уставшему в последние месяцы от множества бессонных ночей и нешуточных волнений, требовался продолжительный отдых, но повседневное существование Степана, подчиненное служебному долгу, переполненное непосильными для большинства людей физическими и эмоциональными нагрузками, редко дарило подряд хотя бы две спокойные ночи.

По нынешнему разумению Степана, счастьем для него оказалась бы любая возможность всего-то проспать в своей постели с вечера и до утра. Чтобы не вскакивать в холодном поту от кошмаров – прошлых или грядущих. Проспать, оставив где-нибудь давящую ношу ответственности за служебные дела, за своё подразделение, за результаты последних учений, контрольных занятий, дисциплину подчиненных, вполне обоснованные претензии командиров и начальников, и вечную спешку во всяком деле, спешку, спешку. Всегда одно и то же: «Давай! Давай! Давай!»

Но покой, как немыслимое блаженство, приходил к нему лишь в отпуске. Да и то, в самые первые его денёчки. А потом обязательно возникала и мощно давила на психику незатихающая тревога, садистски призывающая поскорее вернуться в знакомую до боли действительность. И беспокойство уже не оставляло Степана, едва окунувшегося в желанную для большинства безмятежность. В конце концов, он, бурно осуждаемый собственной супругой, своей единственной и ненаглядной Ольгой, всякий раз выходил на службу раньше срока. И как по команде его покидала гнетущая неопределенность праздного бытия и странное, необоснованное, но прямо-таки невыносимое ощущение собственной ненужности в непонятном ему мире неги и спокойствия. А на службе душа Степана опять забывалась, и впредь всё в ней оказывалось на своих местах и в привычном порядке.

– Ну, что вы за люди такие, неприкаянные, эти ракетчики! – взывала к его разуму жена. – Будто без тебя там всё рухнет?! Ничего же не случится! И на гражданке ведь встречаются чудаки, которые вершат великие дела за счет своего здоровья и своей семьи, но скажи мне, зачем тебе надо повседневную работу превращать в непрерывный подвиг? Ну, скажи, зачем? Можно ведь работать спокойно, размеренно, как все! Вы же себя изводите! Не остается вас, по большому счету, ни для службы, ни для семьи, ни для жизни! Ни для чего! Да что я обо всех! Ты нам нужен! Понимаешь, только ты?! Мне и сыну нашему! А ты со своим империализмом что ни день по лесам и пустыням состязаешься! Для заклятого врага у тебя больше времени находится, нежели для родных людей! И кто твой подвиг вознаградит, кто и когда оценит твоё героическое бескорыстие?

Степан упорно отмалчивался. Он знал, что Ольга в каждом подобном порыве не роптала и не просила его о помощи – она переживала за мужа всей душой, старалась во всём помочь, даже угодить, но просто не имела для этого никаких разумных средств. Разве что некоторых, сугубо бытовых, хозяйственных, для которых у Степана редко оставалось время. И Ольга уже давно все домашние заботы взяла на себя, однако по-прежнему всё то, что скрывалось от неё за армейским забором, представлялось ей непонятным и враждебным. Потому-то в трудные моменты жизни, когда от безысходности руки, бывало, сами собой опускались, и сопротивляться превратностям судьбы не оставалось сил, именно служба мужа казалась ей причиной всяких семейных неурядиц.

Нет! Не подумайте плохого! Работу своего супруга Ольга уважала. По-своему, конечно. Уважала уже потому, что это была его работа, часть жизни любимого ею человека, но и ненавидела её, как могла, за то, что подолгу отнимала у неё её родного Степана! Ольге всегда хотелось быть рядышком, хотелось чувствовать его заинтересованное участие, его нежность. Хотелось поболтать с ним о своём, поделиться чем-то интересным. Ведь он же – её муж, наконец! Или уже нет?! Ну почему всякий вечер он является домой, выжатый как лимон, и, хотя крепится, не жалуется, даже шутит, но ей уже не помощник, не опора – где прислонится, там и заснёт.

Впрочем, даже в таком состоянии Степан возвращался домой не всякий вечер – то, видите ли, наряды у него, то тактические учения батареи, потом тактические учения дивизиона, потом учения бригады, потом полевой выход, и снова бесконечные наряды и учения, наряды и учения… Сколько же можно? За что жизнь такая? И почему на одного человека можно навалить столько обязанностей, ответственности, забот, тревог? Зачем и ей приходится всё это чувствовать, терпеть, переживать, переносить?

Но Ольга по-настоящему любила своего Степана. Любила той высокой и верной любовью, которой позавидовала бы любая книжная Джульетта. Впрочем, этому сказочному персонажу, думала Ольга, не пришлось в полной мере познать настоящих трудностей, которыми переполнена семейная жизнь каждой жены офицера-ракетчика. Но, несмотря на это, у Ольги даже в самых укромных уголках души не возникло сожаления о том, что пять лет назад она связала свою жизнь со Степаном. Даже не помышляла она никогда поддаваться разлучающим их обстоятельствам, чего бы между ними не происходило. Не смогла бы она своему Степану и изменить. Не то, чтобы закрутить по-женски с кем-то лихой романчик, но даже с собственной слабостью, леностью или тревогами считала сделать это невозможно. Поддаться, значит оставить любимого человека наедине с его трудностями. Потому-то Ольга считала, что во имя Степана, во имя их семьи, нет у неё права уставать, капризничать или выпрашивать то, что не допускает строгая и неумолимая служба мужа.

Вот так, сражаясь с одиночеством, усталостью, обидами, Ольга постепенно стала той – настоящей по своей сути, – идеальной женой офицера, которая воплотила в себе самоотверженность и бесконечную преданность, ответственность за мужа, за все его дела, за своё семейное поприще, за их маленького сына.

Незаметно для неё гипертрофированная ответственность, которую она искренне осуждала в своём Степане, в полной мере стала главной чертой и её характера. Ведь так всегда случается с любящими людьми, которые не мыслят своего существования без родной половинки, хотя и понимают, что и он, и она не могут во всём принадлежать только себе, только своим мечтам, только своим желаниям. Большой мир людей, в котором всё сложнейшим образом переплетено самыми различными делами, обязанностями, заботами, ответственностью и даже случайностями, требует и от них каких-то, иногда очень болезненных жертв. И всё равно по-настоящему любящие супруги обязательно прорастают друг в друга! Становятся в чём-то даже внешне взаимно похожими!

Едва Степан повернул дверной ключ, как на него обрушилась бурная радость жены:

– Стёпушка! Какой же ты всё-таки молодец, что появился в эту минутку! А то уж я и не знала, как быть! Мне бы в поликлинику сбегать, пока ещё принимают… Ты же знаешь… А для тебя уже всё приготовлено. Ты ведь сможешь сам пообедать? И Серёженьку покорми, пожалуйста! Да спать уложи. А я постараюсь вернуться до твоего ухода. Хорошо? Ну, я побежала? Целую тебя!

Жена умчалась, а Степан сориентировался на кухне, умыл сына, основательно намочив ему рукава, и стал заботливо кормить. Завершить это дело удалось минут через двадцать, после чего Сережка принялся играть в кубики, а Степан лишь чуток ковырнул что-то вилкой в тарелке. Аппетит заглушало сильнейшее желание спать, которое от монотонности действий за столом ещё больше затупляло сознание. Но даже теперь, когда вроде бы всё уже сделано, но сын ещё не спит, свой сон был не во власти измученного Степана.

– Папа! А почему мой кран падает и падает?

– Возможно, и ему пора спать! Как и тебе! Пошли, сынок, приляжем? Я тебе спинку пощекочу.

– Нет! Я сплю с мамой! Ты не умеешь меня засыпать…

Вот те раз, подумал Степан. Довоевался, солдат! Он глядел на играющего сына, но глаза слезились, наполняясь липким туманом, и, как не крепился Степан, он всё же провалился в некое подобие сна. Мышцы расползлись как повидло, не в силах напрягаться, мозги, будто оплавились, отказываясь соображать. И Степан, наконец-то, сдался на милость ситуации, однако через минуту его руку интенсивно затеребил сын.

– Ты не спи, папка! Мне страшно так. Ты очень громко храпишь!

Степан встрепенулся, решительно сгреб наследника в охапку и перенёс его на диван.

– Давай-ка здесь полежим немного, маму подождём, – предложил он, едва выговаривая слова непослушным языком, клеящимся к нёбу. – Слушай сказку, сынок…

Но сказка продолжалась недолго: сознание Степана опять с тошнотворным головокружением куда-то провалилось. Неизвестно, сколько бы продолжался этот мучительный отдых, но сын повторно его нарушил:

– Папуля! Давай с тобой рисовать!

Степан, пробормотав что-то невнятное, предложил сыну начать самому и пообещал присоединиться позже, даже зажал в свой руке какой-то фломастер.

– Нарисуй, сынок, голубя. И нашу маму – с бо-о-ольши-и-ми крыльями! Пусть она скорее к нам прилетит…

Сын на некоторое время угомонился, занявшись акварельными красками, а Степан провалился в прежнее полузабытье. В какой-то миг ему вдруг почудилось, будто будильник остановился, и из-за этого Степан безнадежно проспал. Через силу раскрыв глаза и, щурясь от яркого света, он некоторое время мучительно следил за минутной стрелкой, идёт ли будильник, поскольку шуструю секундную давно уничтожил Сережка. Такое же время показывали и наручные часы, потому измученный Степан незамедлительно вернулся в свой сон.

Когда же старый будильник добросовестно закряхтел, что следовало воспринимать как назначенное время подъема, Степан наугад, не открывая глаз, шлёпнул его рукой, сразу попал, куда требовалось, и опять успокоился в липком тяжёлом сне.

Повторно он проснулся от странного ощущения, будто будильник с ускорением мчится в обратном направлении. Во сне Степан долго и бесполезно пытался понять, как такое возможно, и что из этого следует, но вдруг сообразил – да он же проспал!

Дальнейшие действия подчинялись самым стремительным сборам. Китель, галстук, фуражка, ремень с портупеей, кобур…

Взгляд в сторону, походя: Сережка умилительно спал на корточках, прямо на полу, смешно задрав кверху попку. Подушкой ему служил альбом для рисования. Степан не посмел перенести сына в его кроватку, опасаясь, что он некстати проснется. Теперь вся надежда только на супругу – скорее бы вернулась – уходить придётся, очевидно, без неё. Как же спящего Сережку оставить одного? Да ещё на полу. Очень плохо, но иначе нельзя – опоздает. А это не просто плохо, а хуже того – полный кошмар! Даже представить страшно, что произойдёт в дивизионе, когда вовремя не появится заступающий сегодня начальник караула! Это он, Степан, не появится! Нет-нет! Только не это! Тогда его не только командование подвергнет обструкции, но и товарищи спасибо не скажут, ибо кому-то из них придётся внезапно его подменять.

Так и не дождавшись Ольгу, Степан вылетел из квартиры и рванул вниз по лестнице. Он мчался, не глядя на часы, ведь каждый метр пути многократно вымерен; понятно и без часов, что для личного спокойствия следует наверстать хотя бы минут десять. Как это сделать на маршруте, который обычным шагом Степан преодолевал за тридцать восемь минут? Трудная задачка, если, конечно, не бежать во весь опор! Но бежать днём в черте города как-то неудобно. Ещё прохожие подумают, будто война началась, мысленно пошутил Степан.

Погода третий день подряд баловала горожан тем сказочным этапом осени, умерено теплым, стабильным и сухим, который для Прибалтики всегда кажется подарком. Но приближение холодов и затяжных дождей, бесконечно нудных, интуитивно всех напрягало, и теперь горожанам предоставлялась, пожалуй, последняя возможность слегка отогреть душу вдогонку нежаркому лету. Впрочем, столь невинное блаженство могли себе позволить лишь избранные, к которым Степан не относился. Однако медлительные старушки с хозяйственными сумками и молодые мамаши с колясками или с малышами, уже вышагивающими самостоятельно, это чудное время напрасно не теряли, специально подставляясь остывающим солнечным лучам.

И всё-таки прохожие попадались удивительно редко, хотя Степана такое безлюдье вполне устраивало – не хотелось демонстрировать отчаянную спешку, как явный признак личной неорганизованности. Его сапоги звонко цокали по мелкому булыжнику тротуара, затейливо и любовно выложенному сотни лет назад аккуратными немецкими рабочими. В ту пору этот старинный прусский городок ещё назывался Инстербургом, и лишь после войны он вошёл во вновь образованную Калининградскую область России под названием Черняховск. В честь достойнейшего генерала армии, героя войны, Ивана Даниловича Черняховского, командующего фронтом, смертельно раненного неподалёку от этих мест.

Степану город нравился – всё-таки западная Европа с её замечательной архитектурой! А многие его однокашники, почти все, отправились служить в дремучее Забайкалье или в пустынно-степную Монголию – чтобы китайские «друзья» не строили на наши просторы своих коварных планов. И потом друзья-офицеры Степана в каком-нибудь захолустном Нерчинске спрашивали друг друга с безнадежным ехидством:

– Понятно, как Декабристы в этой ссылке на всю жизнь оказались! Это – из-за неудавшегося дворцового переворота! А мы-то за что?

Странно, но за многие века главная улица уютного городка не претерпела существенных изменений. Она и сейчас полого спускается к прямоугольной городской площади. А старинные и весьма мрачные здания, расположившиеся с обеих сторон улицы, слегка украшаются разлапистыми и могучими каштанами, стойко противящимся неизбежному листопаду.

Древняя проезжая часть, выложенная из крупного тщательно отполированного ещё до укладки булыжника, ничуть не изношена и свято хранит средневековые секреты немецкого дорожного строительства, почему-то известные любым, даже самым маленьким населенным пунктам Германии. К бордюрам проезжей части плотно притерлись приподнятые на вершок велосипедные дорожки. Прямо-таки, милая экзотика для российских граждан. И они, эти дорожки, конечно же, тоже выложены красивым каменным узором, только более мелким. А уже на периферии, вплотную к домам примкнули к этим дорожкам достаточно широкие мозаичные тротуары, выложенные со вкусом и любовью из разноцветного гранита.

Ожидание автобуса, дабы сэкономить несколько минут, Степан посчитал авантюрой. И это вполне соответствует правилам небольших российских городков. В них доверяться можно лишь собственным ногам. Правда, и сегодня жители Черняховска иной раз очень горячо обсуждают историю своего столь маленького немецкого городка. При этом кое-кто, особо осведомленный, обязательно к месту или не очень, но с гордостью вспоминал, как до войны в городе работало целых четыре троллейбусных маршрута. И это притом, что весьма прогрессивные троллейбусы тогда позволял себе иметь лишь столичный Берлин. Потому все замолкали, не понимая, как это немецким горожанам удалось такое всего-то при пятнадцати тысячах населения! Нам этого, кстати, и теперь не понять!

Потому и Степан теперь без помощи городского транспорта, никогда не проявлявшего должной активности в перевозке безлошадных советских граждан, энергично приближался к цели. Поначалу ему очень льстили приветливые улыбки встречных женщин, но потом насторожило, почему улыбаются, казалось, все они без исключения. Тогда он привычно прошёлся рукой сверху вниз – фуражка в порядке, галстук на месте, воротник не задрался, все пуговицы застёгнуты, пряжка ремня посредине…

– Всё в норме! Значит, полный вперед! И без мешающих сомнений! – зафиксировал результаты проверки Степан, не замедляя напряженного ритма ходьбы.