Слава КВКИУ!

Уже много-много лет потом мы вспоминали наших первых командиров только добрыми словами! Было за что!

Вот дополнительный штрих к портрету Петра Пантелеевича.

Моя милая супруга всегда удивлялась и никогда не могла понять, почему мне, профессиональному военному, целому полковнику, всегда предельно не нравилась строевая подготовка. Я действительно к ней относился критически и, осознанно починяясь требованиям службы, тихо ее ненавидел.

И всегда считал, что природа напрасно наградила головным мозгом людей, марширующих под бравурные марши – для такого занятия достаточно и спинного! Это кто-то из великих подметил, прямо мне в унисон.

Я люто ненавидел тупость строевой подготовки ещё до той поры, когда узнал мнение на ее счёт Фридриха Энгельса. А у него, между прочим, был великолепный военный опыт! Так вот, Энгельс с присущей ему безупречной логикой сделал когда-то своевременный и гениальный вывод: «С появлением автоматического огнестрельного оружия строй для армии утратил своё значение!»

Насколько же это верно! Пока воевали копьями и прочей ерундой, строй обеспечивал силу и стойкость всего войска, где все сражались плечом к плечу, перекрёстно защищая один другого, но под градом пуль из пулемётов такой строй лишь умножал потери! Потому для сохранения людей, без которых не победить врага, стал более разумен рассыпной строй, неорганизованный, беспорядочный, при котором невозможно всех или почти всех поразить одной очередью, одной бомбой или одним снарядом! Ну, не одним, так несколькими! Следовательно, терялся смысл правильного строя. Пропадал смысл и бесконечной муштры в строю в мирное время, ради тренировки на случай боевых действий! Их-то стало разумнее вести в рассыпном строю!

В общем-то, не буду преувеличивать! В какой-то степени строевая подготовка полезна для армии и сегодня, но ее роль в мирное время теперь доведена до абсурда. Особенно, в тех случаях, когда эта подготовка оказывается в компетенции некоторых своеобразных начальников, которые ее используют как воспитательное средство. Или для военных парадов! Парады – это вообще унизительный для армии цирк, превращающий людей, достойных уважения, в оловянных солдатиков, услаждающих праздных бездельников.

Но я согласен и с теми, кто утверждает, будто строевая подготовка, как воспитательное средство, всё же до сих пор в армии работает.

Да, работает! Но как? Очень уж не нормально! Осуществляется всё та же дрессировка людей, словно, животных.

Понятное дело! Если принуждать подчиненных часами вышагивать, – а это немалая физическая нагрузка, – то можно легко довести этих людей до сильнейшей усталости. Этого легко добиться, прохлаждаясь в сторонке. Но в таких случаях «воспитаются» самые слабые физически и слабые духом. Именно они, в конце концов, сдадутся: «Чёрт с ним! Подчинюсь! Лишь бы отстал! Лишь бы отдохнуть!»

Но разве солдаты со сломленной волей и подавленной инициативой – это лучшие солдаты в бою? Это лишь более удобные солдаты для плохих командиров. Да и то, в мирной обстановке. А в военное время таким командирам, как показывает опыт, могут и в спину выстрелить, припомнив незаслуженные обиды. И такое на фронте случалось не раз!

Ну, а не самые слабые ни за что не сломятся! Как бы их не гоняли по строевому плацу. Но много ли толку от такого воспитания? Такие солдаты всё равно не будут уважать командиров, потому на смерть за них не пойдут.

Впрочем, итак всё понятно – без уважения к себе со стороны подчиненных командиры никогда и ни за что не смогут взять ни крепости, ни города! Потому командиры, как чистые строевики, армии не нужны! Следовательно, не нужна и строевая подготовка, доведенная по своей сути до наказания или изнурения! Она лишь ослабляет армию!

С этих позиций (нам тогда казалось) подходил к строевой подготовке и наш Пётр Пантелеевич, но как-то ему в курилке процитировали Энгельса, и что же мы услышали в ответ:

– Знаете ли! Энгельс служил в Прусской армии! Так? В ней действительно слишком много внимания уделялось строевой дрессировке, и всё же она была нами многократно бита! Потому не советую воспринимать столь прямолинейно, будто строевая подготовка – основа военного успеха. Но и не надо считать, будто сегодня она совсем не нужна! Это вам лишь хочется, чтобы так было! Но скоро вы заметите, что любой большой начальник, приезжая с проверкой и тем более с инспекцией, свою работу всегда начинает со строевого смотра. Хорошо это или плохо, но это факт! И если подразделения внешне не опрятны, не слажены, плохо показывают себя при выполнении строевых приёмов и при прохождении с песней, то дальше, друзья, как вы не садитесь, а в музыканты… Мораль проста: и сегодня надо уметь себя показать, а строевая выучка в этом деле пока очень важна! Можете считать – к сожалению, но пока она важна! И вам – в первую очередь!

Возразить было трудно и ни к чему! Ещё и потому, что мы давно знали – пусть наш Пётр Пантелеевич и не уважает строевую подготовку, но сам-то любые строевые приемы, особенно, труднейшие, с оружием, выполняет настолько образцово, что наблюдателей его мастерство, доведённое до совершенства, обычно завораживает. Цирк, да и только!

28

Впрочем, однажды заслуженная слава капитана Титова, слава лучшего строевика, нашему курсу сильно навредила.

Всё случилось в один из самых холодных зимних месяцев. Где-то на стыке 68-го и 69-го годов. Наш Казанский гарнизон собирался посетить большой-пребольшой начальник – первый заместитель Министра обороны СССР, Главнокомандующий Объединёнными вооружёнными силами государств – участников Варшавского договора, дважды Герой Советского Союза, член ЦК КПСС Маршал Советского Союза Якубовский Иван Игнатьевич.

Иначе говоря, к нам ехал ревизор! С любыми возможными последствиями! Прежде всего, для больших начальников гарнизона. От перепуга все они, а далее по цепочке до самого низа, стояли на ушах. Заранее готовились ко всему, не зная, к чему, лишь бы угодить.

Одной из ближайших практических задач считалась первоначальная встреча маршала на аэродроме. Целоваться с подчиненными в соответствии со странными традициями Леонида Ильича маршал, конечно, не станет, но не дай-то бог, вызвать его недовольство с первых шагов!

Разумеется, важнейшим вопросом оказался выбор образцового начальника почётного караула и состава самого караула для встречи маршала на аэродроме. От безупречности этого выбора и первого впечатления, произведенного на Якубовского, зависели судьбы начальников.

Понятное дело, в качестве начальника почетного караула выбор пал только на нашего Петра Пантелеевича. Лучшего строевика в гарнизоне просто не нашлось! А за ним в качестве почетного караула потянули и весь наш курс.

Мы-то всего этого не знали, когда нас внезапно сорвали с занятий, что считалось совершенно неординарным событием. Потом поспешно одели в то, что всегда было под рукой, и только для демонстрации особой праздничности момента выдали дополнительно тоненькие белые перчатки. Наверно, капроновые.

Времени для выравнивания по ранжиру, а не по взводам, что было для нас более привычно, и для слаживания подразделения в новом качестве почти не оставалось. И хотя точного времени прилёта маршала мы не знали, но нам периодически сообщали, чтобы мы не расслаблялись, будто «он уже почти вылетел из Москвы!»

Нам некогда было рассуждать на тему, что означает «почти вылетел». Мы тренировались возле казармы, не теряя времени. В конце концов, капитану Титову сообщили – пора! И он строем повёл свой курс в аэропорт, чтобы к сроку занять указанное место.

Погода делала всё возможное, чтобы нам навредить. Было градусов пятнадцать, но по лётному полю гуляла метель. Временами ветер становился сильным, хотя постоянно нёс в себе миллионы болезненных снежных зарядов. Все снежинки превращались в мелкие пульки, когда вонзались в наши лица, уши и даже шеи. Подчас они не давали открыть глаза, заливая их растаявшей пеленой.

А мы и на аэродроме принялись тренироваться с автоматами в положении «На грудь». Кто бы знал, как сильно эта штуковина напрягает шею своими тремя с половиной килограммами! Хорошо, хоть не знаменитый ППШ времён войны! Тот вообще весил пять килограммов с половиной! А голая кожа на морозе одинаково прилипает к любому металлу, потому что это не зависит от веса автомата.

Белые перчатки, конечно же, оказались декоративными, а взять с собой свои штатные рукавицы нам не позволили, чтобы они, припрятанные потом в карманах, не раздували шинели. Натянуть же тайно белый капрон на рукавицы оказалось невозможно – тесноват. Ситуация представлялась безвыходной. Скоро наши руки превратились… Всем, пожалуй, понятно! Но на лицах нам надлежало демонстрировать уверенность и невозмутимость.

На равных с нами переносил все муки этой встречи и Петр Пантелеевич. Более того, совсем скоро из-за мощного озноба мы не могли и слова вымолвить, а ему ещё предстояло при встрече маршала без запинки перечислять его многочисленные титулы! В окоченевшем-то состоянии!

Воспользовавшись задержкой самолёта, Петр Пантелеевич принялся нас тренировать к почётной встрече, надеясь заодно и разогреть. И мы старались. Старались довести до совершенства весь ритуал. Мы старались не подвести любимого командира. Но холод делал своё дело, истязая нас до появления пугающего безразличия, – явного признака переохлаждения всего организма.

Прошёл час, но маршал не прилетел. Пётр Пантелеевич разрешил греть руки в карманах и завязать ушанки под подбородком. Это помогало лишь отчасти. Потому начальник курса принял решение разогреть нас иначе. Только бег – тяжелый, долгий бег – мог разогреть наши тела и вернуть их к жизни.

– Напра-во! За мно-о-й! Бего-о-ом, марш! – скомандовал наш Титов и с нарастающим темпом побежал вдоль полосы. Мы строем побежали за ним.

Но разве то был бег? Жалкое направленное вдоль взлётной полосы передвижение. Бежать по-настоящему было трудно и больно. Полы длинных шинелей парусили под напором ветра и мешали подниматься бёдрам. Из-за многократно усилившейся нагрузки поднимать ноги было невыносимо тяжело. Пальцы в сапогах и руки давно потеряли чувствительность. Кожа на лице от ветра, льдинок и мороза одеревенела настолько, что ни сморщиться, ни улыбнуться не получалось. Из носа постоянно что-то текло и превращалось в сосульки. От горячего выдоха опущенные клапана шапок возле рта покрылись инеем. Заиндевели ресницы и брови. Вдыхая холодный воздух на бегу, мы что-то разжигали в лёгких. Автомат в положении «На грудь» через натянутый ремень с каждым шагом больно бил по шейным позвонкам, отдаваясь в мозгах.

Мы очень устали от того, что уже пережили. Очень устали от бега, но приходилось пересиливать себя. Постепенно мы растянулись более допустимого, уже не соблюдая дистанцию и интервалы. Кое-кто не выдержал темпа и остался позади…

Я тогда, как и все мы, из-за сплошного промерзания плохо понимал действительность, но, кажется мне, что Пётр Пантелеевич прогнал нас километра два вдоль взлётной полосы. Когда же развернулись обратно, ветер перестал бить в лицо, даже помогал бежать. И полоса в обратную сторону наклонилась в нашу пользу. И вообще стало значительно веселее – ведь возвращались! И мы заметили, что как-то отогрелись. Постепенно стали отходить даже пальцы рук в этих идиотских негреющих перчаточках. Мы повеселели. Посыпались проклятия и шутки. Жизнь возвращалась в нас. Наш отец, Пётр Пантелеевич, опять нас спас!

А потом мы снова ждали маршала, дежуря у взлетной полосы. И разные самолеты редко, но всё же взлетали и садились, обдувая нас потоками искрящихся льдинок.

И через два часа маршал не прилетел. Мы продолжали дежурить. И самолеты по-прежнему изредка садились и взлетали, дополнительно обдувая нас ледяным ветром. В промежутках между самолётами Зилы-снегоуборщики лениво, как казалось со стороны, скребли от снега длинную и очень широкую полосу, на которой даже большие самолёты казались букашками.

Маршал не прилетел и через три часа. А мы всё ждали, частично превратившись в лёд, и давно были не в силах на что-то реагировать. Самолеты по-прежнему иногда взлетали и садились, но только не тот маршальский борт, которого мы так долго ждали, проклиная и его, и всё на свете.

Казалось, мы кем-то умышленно брошены на погибель. Мыслей от общего переохлаждения давно не осталось. Они попросту замёрзли в заледеневшем мозгу! Но даже потом, через годы, я часто вспоминал тот случай и снова зло чертыхался от бесполезного возмущения.

Как же так? Никто о нас, замороженных живых людях, даже не подумал! Выходит, наши большие начальники только приказывать и научились, не отвечая за последствия своих приказов, за свою нерешительность или недомыслие! Как бы мы воевали, промёрзшие насквозь, если бы тогда это реально понадобилось? Мы бы и рады, но усилиями больших начальников оказались бы не в состоянии.

Ни одна сволочь (и как же называть их иначе?) не считала себя обязанной хоть немного подумать о людях, которые не капризничают, а которые бессмысленно погибают!

Никто из высоких начальников, прикрывавших почётным караулом свои высокоподнятые задницы, не позаботился, пребывая в тепле, о брошенном на морозе личном составе.

Неужели столь сложно было дать команду, чтобы мы ждали вылета, а ещё лучше, самого прилёта маршала Якубовского из Москвы хотя бы в здании аэровокзала?

Но для того, чтобы дать подобную команду, следовало думать не о том, как угодить маршалу, значит, следовало думать не о себе, а о людях, которые обязаны тебе повиноваться и все твои приказы, даже самые бессмысленные и бесчеловечные, исполнять беспрекословно.

Кто из высоких начальников тогда думал о людях? И не только о брошенном на погибель почётном карауле, а вообще, обо всех самых простых людях, не занимавших высоких постов. А ведь именно таких в советской армии насчитывалось несколько миллионов.

Заботиться о них не значило выступать с высоких трибун, сверкая многочисленными наградами, а значило заботливо создавать этим людям человеческие условия в повседневной жизни с ее обычными и самыми необычными трудностями. С холодом, с жарой, жаждой, с невозможностью выспаться или помыться! Создавать людям человеческие условия, чтобы они могли выполнять возложенные на них обязанности.

Много ли таких трудностей испытывали, как и мы, люди с генеральскими погонами? И какая от них польза нашей стране, если они давно служили не народу, а своим начальникам, оберегая тем самым своё собственное и вполне безбедное существование?

Мы для тогдашних командиров оказались лишь средством, способом, подразделением – чем угодно, но только не людьми, заслуживающими к себе внимания!

К чему я опять затеял этот разговор? Да всё к роли личности на определенной военной должности! Наш Петр Пантелеевич, если бы поднялся до больших должностных высот (чего с ним не случилось), вёл бы себя иначе. В этом я совершенно уверен и, думаю, так же уверены были все мои однокашники. Он в любой ситуации остался бы настоящим человеком, потому и о других людях бы не забыл!