Век Филарета

Александр Павлович в тридцать пять лет неожиданно вдумывался в вопросы, казавшиеся давно решёнными: о Боге, о судьбе, о человеческой воле. К счастью, рядом находился князь Голицын, с которым можно было говорить обо всём вполне откровенно.

Князь горячо поддержал государя в таком настроении и предложил ему прочитать Евангелие. Александр Павлович впервые открыл Святую Книгу и ежевечерне читал по нескольку глав (во французском переводе де Саси, ибо церковно-славянский язык был ему труден).

Бородинское сражение, ожидаемое всеми с таким нетерпением, не принесло победы русским. По врагу был нанесён удар сокрушительный, но едва не лишивший Россию армии. Потери были огромны.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, цесаревич Константин Павлович, верный Аракчеев и канцлер граф Румянцев умоляли просить мира. Александр Павлович без колебаний сей совет отверг, заявив, что скорее отпустит бороду и отступит в Сибирь, но мира с Наполеоном не заключит. В роковую минуту император проявил твёрдость, которой от него не ожидали. В нём говорило не только самолюбие, оскорблённое вероломством Бонапарта, но и нечто большее. Он и сам не мог ясно сказать, на что надеется, но некое внутреннее чувство побуждало его действовать так, а не иначе, и рассуждения барона Штейна, утешения князя Голицына, доводы генерала Витгенштейна лишь укрепляли это чувство.

Москвичи оставляли свой город. Владыка Августин предложил настоятелям и настоятельницам монастырей выехать с ним в Вологду, захватив с собою сокровища ризницы. Владыка Платон отказывался уезжать, уверяя, что враг в Троицу не войдёт. Однако в начале сентября примчавшийся Евгений Казанцев и другие монахи почти насильно вывезли его в Махрищенский монастырь, хотя принуждены были вскоре возвратиться в Вифанию… И точно, французы в лавру не вошли. Посланные Мюратом за сокровищами, польские уланы заблудились в тумане, неожиданно павшем на землю, и вернулись с пустыми руками.

Враги грабили Москву. Нашествие «просвещённых европейцев» оказалось сродни татаро-монгольскому. В Москве большая часть церквей оказалась разграблена и сожжена. Некоторые храмы были обращены в казармы для войска, а иные – в конюшни и бойни. Не редкостью было поругание над святыми иконами и священными облачениями: с икон сдирали золотые и серебряные оклады (их собирали в Успенском соборе и переплавляли в слитки), рубили и жгли; святые престолы употребляли вместо столов и на иные надобности; священнические ризы надевали пьяные гусары и разъезжали в таком виде по улицам. Оставшиеся в столице священники с опасностью для жизни сохраняли церковное имущество, нередко обличали врагов в их кощунстве. Иные приняли смерть от меча неприятеля.

Протоиерей Вениаминов был убит на паперти своей Сорокосвятской церкви за отказ отдать французам ключи от храма. Дьячок Иоанн Соколов за убиение шести французов был пойман и бит без пощады, поставлен под расстрел, но сумел бежать с тремя лёгкими ранами. В Зачатьевском женском монастыре сгорели все кельи и внутренность церквей, но написанный на дереве образ Христа не сгорел в пламени. Немало совершилось в те дни явных и неявных чудес, пока не исполнились мудрые слова: «Не в силе Бог, а в правде».

Владыка Платон тяжело переживал все события. В сентябре его каждый день возили молиться в Троицкий собор лавры. Вечером 10 октября владыка дремал в своём кресле, но вдруг вскочил и закричал:

– Вышел! Вышел!

Его не могли понять, пока он не объяснил:

– Французы уходят! Слава Богу, Москва свободна, и я теперь умру спокойно.

В тот день он долго молился, исповедался у своего духовника старца Аарона, который постоянно был при нём вместе с Евгением Казанцевым.

– Знаешь ли, – сказал он ночью Евгению, – я всегда боялся смерти. Где-то в глубине гнездился страх… а нынче его нет. Об одном только думаю: доколе пришествие моё здесь продолжится?.. Ты напиши Филарету. Я хочу, чтобы он сказал надо мною последнее слово, подобно Григорию Богослову над гробом своего друга Василия Великого. Напиши…

Силы старика угасали. Он ещё мог вывести своё имя, что делал каждодневно для проверки твёрдости руки, но ничто его не интересовало и не волновало. Шумно дыша и заходясь подчас в неудержимом кашле, он лежал на постели и слушал чтение Евангелия.

Вечером 10 ноября он сказал старцу Аарону:

– Сегодня всё решится.

И тихо отошёл в иной мир утром 11 ноября.

По сожжённой и разграбленной Москве служили панихиды. Велика была печаль, но люди понимали, что Господь продлил жизнь московского архипастыря для того, чтобы по молитвам праведника решать исход идущей битвы двух сил.