Ксенос и фобос

– Акт вскрытия, к сожалению. Дмитрий Карасев погиб под колесами грузовика на Соликамском тракте. Ночью.

Дашку как кирпичом по голове стукнуло. Тяжесть навалилась сверху, не давая поднять голову, щеки раскраснелись, на глаза навернулись слезы. Ей не то чтобы было жалко малознакомого парня, но свой материал, такой логичный, такой выстраданный…

– А Ирка? – просипела она сквозь кашель, внезапно перехвативший горло.

– Вот вода, выпейте. У Ирины Кириенко нервный срыв. Мать увезла ее из города. Вы же знаете, что она уже брала один раз академический отпуск?

– А-а-а… А отец ее? Я же ходила к ним! Там никого не было! – она вспомнила, как никто не отвечал ей ни на звонки телефона, ни на регулярное нажатие кнопки домофона.

– Отец Ирины, полковник Кириенко, недавно погиб при исполнении служебных обязанностей, – он помолчал, глядя на опущенную голову неудавшейся журналистки. – Ну, и что нам теперь с вами делать?

– Я же не знала, – она прошептала это, чувствуя, что если попытается чуть громче, то не выдержит, разрыдается.

– Эх, Дарья Александровна, Дарья Александровна… Даша… Вы же умная, красивая девушка. Ну, чего вас вдруг потянуло на эти «исчезновения», – подчеркнул он интонацией. – Не разобрались. По верхам нахватали. Домыслили. Придумали. Написали. Сдали в газету. А если бы это опубликовали, а? Вы подумайте, подумайте…

– Я не хотела, – и все-таки она не выдержала. Слезы потекли по щекам, размывая несмываемую, если верить рекламе, тушь. Ей так было жалко себя!

Молодой – капитан? он назывался капитаном, вроде? – молча сидел за столом, ожидая возможности продолжения разговора. Наконец, через пару-тройку минут Дашка справилась с собой, достала из рюкзачка пачку салфеток, вытерла глаза, высморкалась, подышала тяжело, смотря в сторону. Потом попробовала все же поспорить:

– И что, и вот никаких совсем исчезновений нет в городе? И все врут, значит, люди?

– Ну, почему же. Есть. Каждый год есть. Сотни и тысячи в каждом крупном городе. Но в большинстве случаев находятся вполне объяснимые причины. Раньше или позже находятся. Или раньше, или позже, но все становится понятным и загадки все разгадываются. Вот, как в вашем случае, например. Вы-то сами кого винили в своей статье? Инопланетян, КГБ или медиков?

Дашка опять залилась краской:

– В статье инопланетяне у меня.

– Ну, вот. А у нас против ваших инопланетян – документы. И знаете еще, сколько по весне вытаивает из-под снега таких «исчезнувших»? Очень это неприятная работа, по весне разбираться, кто и от чего умер зимой. Хорошо, что это не моя работа.

– А что – ваша? – зыркнула Дашка исподлобья.

– А моя – чтобы паники не было. Чтобы вот такие материалы не публиковались. Чтобы людям травмы не наносились моральные. Чтобы такие девочки, как вы, не попадали в историю. Как вы думаете, после такой статьи, если бы она выщла, – что делать маме Димы Карасева? А?

Он помолчал, дописывая что-то в стандартном бланке.

– Вот, подпишите еще здесь. Это протокол беседы. Прочитайте и распишитесь. И тоже в конце – расшифровку подписи подробно.

Дашка пробежала короткий текст о том, что была предупреждена о необходимости более критично относиться к фактам, еще о том, что ей были предъявлены документы, доказывающие ее неправоту, и о том, что она согласилась с этими документами, схватила со стола простую шариковую ручку и быстро подписала.

– Я… Вы понимаете, я же…

– Да, понимаю я все. Но панику вы могли поднять не малую. Причем, совершенно на пустом месте. Ох, Даша, знали бы вы, как теперь трудно работать с вами, журналистами.

Еще через пять минут она стояла на площади, запрокинув голову и ловя горячими щеками редкие снежинки. От предложения «подбросить» ее обратно в редакцию она отказалась, и теперь пошла пешком вниз по проспекту к трамвайной линии, ругая себя, на чем свет стоит. Вот, ведь дурища-то… И она, дура такая, еще Корнилова пугала, что в другую газету отнесет материал. И еще трусом обзывала старика… Надо будет извиниться перед ним, а с ближайшего гонорара купить бутылку «генералу». И попросить у него какую-нибудь настоящую тему. Хватит уже заниматься самодеятельщиной. Надо браться за нормальную работу.

– Вопрос исчерпан, – докладывал в это время капитан непосредственному руководству. – Тема исчезновений на ближайшее время в молодежке закрыта. Мы занимаемся с другими изданиями, радио и телевидением. Так точно. Паники не допустим.

Глава 4

Шпионом обычно называют того, кто добывает информацию о противнике либо различными тайными способами (подсматривание, подслушивание, в том числе с использованием специальных технических средств), либо путём внедрения на стороне противника, то есть представления себя как его сторонника, либо сочетанием обоих этих путей.

В русском языке слово «шпион» имеет негативную коннотацию, связывающую его с неэтичным поведением (подслушивание, подсматривание, вхождение в доверие и злоупотребление им, коварство, обман). Глагол «шпионить», помимо базового значения – «заниматься разведывательной работой», имеет ещё одно: «наблюдать, подсматривать с плохими намерениями».

Материал из Википедии – свободной сетевой энциклопедии

Виктор с самого приезда в этот город чувствовал какую-то странную неуверенность. Буквально с того момента, как он спустился по ступенькам плацкартного вагона, идущего дальше, в нефтяные и газовые места. С момента, когда под толстой подошвой зимних «гриндерсов» хрустнула щебенка, проглядывающая сквозь раздолбанный асфальт на перроне, он чувствовал неудобство и неуверенность. А это был верный знак, что все идет не так, как должно было идти, как надо. Или, что могло быть еще хуже, что его просто ведут.

Он проверялся. Все-таки этому учили их неплохо. Но ни разу не сумел определить слежку. И отсюда вытекало два возможных варианта: во-первых, он мог просто устать и от этого чувствовать какую-то неуверенность и беспокойство, а вот, во-вторых, что хуже всего, он мог быть под полным контролем, когда в слежке участвуют десятки и сотни людей, машин, технических средств. Такую слежку можно определить только со стороны, да и то, имея тоже технические средства и десятки помощников. А он, сам объект слежки, никогда не сумеет показать пальцем на следящего – просто не выделит его из толпы.

Виктор еще раз глянул сквозь стеклянную витрину кафе на Октябрьскую площадь, по которой сплошным потоком сквозь мокрую метель («Вот же погода здесь! То мороз, а то вдруг метель – а снег мокрый!» – подумал он) двигались автомобили, посмотрел направо, откуда пришел сам, потом налево, вверх на Компрос («Придумали же, как в столице почти – Твербуль и прочее, но только там так называли в старые хипповские времена, а тут – все говорят Компрос»), слез с высокого стула и побрел на выход.

Со стороны он выглядел, наверное, обыкновенным студентом стоящего через площадь политехнического института. Среднего роста, даже невысокий на фоне сегодняшней молодежи, худощавый. Куртка с капюшоном, перчатки с обрезанными пальцами, теплые черные зимние джинсы с подкладкой, высокие шнурованные ботинки, за плечами плоский рюкзачок – вот только под капюшоном не было видно седины, выдающей его совсем не студенческий возраст. Ну, так, в аналитическом отделе министерства молодых лейтенантов не было. Все были в званиях, все были с опытом, да еще с каким!

В этот город, в Молотов, в очередную командировку, его послали не совсем обычным образом. Комиссия из работников службы собственной безопасности вылетела самолетом за два дня до него. А его, майора Кудряшова Виктора Степановича, старшего специалиста аналитического отдела, пригласили в эту службу телефонным звонком.

Виктор шел вверх по Компросу, автоматически отмечая встречные лица, иногда отворачиваясь от снега, слепящего глаза, и проверяя тех, кто шел сзади, и все раздумывал над событиями, которые не нравились ему с самого начала, а теперь не нравились все больше и больше.

Сам вызов в СБ для любого работника их системы был звоночком: мол, что-то у тебя не так. Однако его из приемной вежливо провели сразу к начальнику, который встретил на середине кабинета, пожал руку, предложил устраиваться за столом, и сам сел напротив. За боковым столом, для совещаний.

– Виктор Степанович, – с ходу начал всегда угрюмый лысый полковник, совсем недавно сменивший ушедшего на пенсию генерала. – Мы очень нуждаемся в вашей голове.

– Ха, – нервно передернул Виктор плечами, – рэзать будэте, да?

– Ха-ха, – так же угрюмо произнес полковник. – Могу еще раз – ха-ха, ха-ха. Нормально так, хватает?

– А вы думаете, когда вызывают к вам – это нормально?

– Ну, если вам нечего бояться – считаю, вполне нормально.

– Ой, да бросьте вы – нечего бояться! Ваша служба, как инквизиция, святее римского папы и выше любого закона. Если надо – у любого грехи найдете.

– Брейк, – поднял ладони перед собой полковник. Он подошел к своему столу, наклонился к микрофону переговорного устройства, и, нажав кнопку, скомандовал:

– Кофе, лимон, коньяк, шоколад. У нас гость.

Полковник, чуть прихрамывающий – говорили, что ранение в ногу он получил на совсем другой работе и по другому ведомству тогда проходил, не успел еще вернуться к боковому столу, как уже открылись высокие светлого дерева двери и плечистый парень в сером костюме вкатил блестящий лакированным деревом («Вот ведь, не нержавейка простая у них,» – подумал еще Виктор, почему-то отметивший это) сервировочный столик, накрытый белой салфеткой с кружевной каймой.

– Спасибо, Алексей. Кстати, познакомьтесь. Алексей – Виктор, – повел рукой полковник.

Они пожали руки, внимательно рассматривая друг друга: если в таком месте предложено познакомиться – это неспроста.

– А теперь, Лёш, организуй нам один час свободы.

– Но, товарищ полковник…

– Час, Лёш, всего один час. Я очень прошу. Возьми все на себя.

Алексей бесшумно притворил за собой дверь, а полковник, откинув салфетку, предложил: