Пастырь

– В низине можно схватить!

– Можно… – согласился Онисе.

– Так ты ее, к тому же, и красивой считаешь? – осторожно спросил он.

– Кого? Маквалу? Звезда, с неба сорвавшаяся, – вот кто она!

При этих словах Онисе потерял всякую власть над своим сердцем, стон вырвался из его груди.

Бежиа снова испытующе глянул на него.

– Что с тобой?

– Должно быть, и вправду в низине схватил лихорадку! – сдался на этот раз Онисе. – А мне что-то не очень нравится ваша хваленая Маквала! – небрежно бросил он.

– Что? – удивился Бежиа, – нездоров ты, потому и болтаешь глупости. Ее красота всех с ума сводит, а ты говоришь, – не нравится?

– Нет, не нравится! Муж ее вернулся, что ли?

– Нет… его зимнее пастбище зноем повыжгло, он спустился пониже, нового ищет.

– И жену оставил одну?

– Совсем.

– Как он решается ее одну оставлять?

– Отчего же?… Она – женщина надежная: кого избрала, тому и верна.

– Возможно, да только женщине всегда трудно одной.

– Уж не сидеть ли мужу весь век с женой! Когда же дело делать? Не годится так. А за Маквалой нет надобности присматривать, никто не собьет ее с пути, – убежденно заключил Бежиа. – Вот и сейчас она одна на мельнице, – дожидается помола.

Онисе вздрогнул. Глаза его засверкали.

– Как ты сказал? – он схватил Бежиа за плечо.

– А что такое я сказал? – растерялся Бежиа.

– Ты правду говоришь, что Маквала одна, совсем одна осталась на мельнице… Говори скорей! – Онисе охрип от волнения. Испуганный насмерть Бежиа извивался у него в руках. Он ничего не мог понять.

– Ей-богу, правду говорю! – жалостно оправдывался он.

– Совсем одна?

– Одна, одна!

– Хорошо! – Онисе отпустил Бежиа. – Ступай теперь своей дорогой. Да смотри, держи язык за зубами… Никому не проговорись о том, что встретил меня здесь, не то, бог свидетель, ничто и никто тебя не спасет!

Бежиа поклялся, что будет молчать. Он взвалил на плечи свои пожитки и, попрощавшись с Онисе, зашагал своей дорогой.

– Постой! – остановил его Онисе.

– Что еще? – испуганно оглянулся Бежиа.

Онисе подошел к нему вплотную и спросил, понизив голос:

– Она на мельнице?

– Да!

– Одна?

– Одна!

– Никого к себе не ждет? – допытывался Онисе, пронизывая взглядом бедного пастуха.

– Я сам проводил ее туда. Зерно отнес на помол и оставил ее одну.

– Прощай, Бежиа, прощай! – вдруг заспешил Онисе. – Только, братством тебя заклинаю, помни, о чем я просил тебя, забудь о нынешней встрече. Как будто ты и не видал меня вовсе и ничего не слыхал обо мне…

– Ну, так вот что, Онисе, – скажу тебе прямо, – если бы я расстался с тобой так, как давеча, обиженный тобою, я, пожалуй, рассказал бы кому-нибудь о нашей встрече, об обиде своей. А теперь – пусть эта пуля пронзит мне сердце, если я выдам тебя.

С этими словами он вынул пулю из гнезда газыря и протянул ее Онисе.

– Пусть умрет Онисе, лишь бы тебе долго жить, – и Онисе дал ему взамен свою пулю.

Этим нехитрым обычаем скрепили они свое братство и отныне обязались быть верными друг другу в радости и горе.

И тотчас же острый выступ скалы скрыл их друг от друга, и каждый пошел своей дорогой, думая о своем.

9

Около полуночи Онисе достиг спуска в Снойское ущелье. Высоко в небе ярко пылала луна, в ущелье таился туман. Омытый лунными лучами, он расстилался мягким ватным плащом. Онисе зашагал вниз по спуску и сразу же укутался в туман. Луна как бы скрылась за облака, но сумрак все же был пронизан ее лучами, и легкий, рассеянный свет озарял окрестность. Отяжелевший воздух слегка колыхался от ветра и обдавал свежестью разгоряченное лицо горца.

Густая белая пелена скрывала алмазно-сверкающих богатырей. Временами порывы ветра разрывали эту пелену, и тогда то тут, то там из белизны вставала черным видением огромная, недосягаемая глазам вершина.

Иногда над высоко взметнувшейся горой вспыхивал венец из звезд. А туман то вздымался, словно боясь прикоснуться к земле, то жадно приникал к долине, вновь и вновь притягиваемый ее красотой.

Все кругом непрестанно менялось, все было неверно и зыбко, но уверенно шагал Онисе, нетерпеливо всматриваясь в ложбину и не понимая, близко она или далеко, потому что тропинка, по которой он шел, петляла и извивалась.

Ветер всколыхнул, разорвал туман, погнал его клочьями вверх. Перед Онисе распахнулась долина, по которой спокойно вилась река Сно. По берегам вразброску чернели маленькие мельницы, плетенные из лозняков. В сумраке они терялись среди валунов.

Тоскливо забилось сердце. Еще быстрей зашагал Онисе. Он не щадил себя, но путь казался томительно долгим, шаги – тяжелыми, медленными. Всей душой, всей страстью своей устремился он к знакомой мельнице. Ожидание встречи с любимой кружило голову, но тревога неизвестности терзала грудь. А что, если в этот час, в час, когда сердце Онисе озаряет священное и чистое пламя любви, что, если в этот самый час Маквала дарит ласки другому, чтобы залить ядом сердце Онисе?

Всей силой своей души Онисе рвался вперед. Как девушке жених, как рыбе вода, как птице воздух, – так непреложно желанна была ему маленькая избушка где рдела его роза, где таилась его горлинка. И в то же время невыразимый страх рвал его сердце на тысячи клочьев, ноги подкашивались от отчаяния и ужаса, от неизвестности. Ураган чувства бешено кружил его бедное сердце, и нечеловеческая сила несла его вперед.

Вот луч света из окна мельницы ударил в лицо Онисе. Горец вздрогнул, застыл на месте, как вкопанный. Он тяжело переводил дыхание, не смея ступить ни шагу вперед. Не горячей ли пули испугался он, не удара ли кинжала в сердце? А ведь Онисе не слыл трусом!