Отцеубийца

– Не бесчесть нас, Гиргола, – ведь ты мужчина, шапку носишь на голове.

– Да я здесь с согласия Онисе, он мне сам посоветовал ее похитить. Кого же ты защищаешь, чего требуешь от меня?… А теперь отойди подальше, не то, богом клянусь, на месте тебя уничтожу!

– Кого ты уничтожишь, баба ты подлая? – крикнул юноша, неожиданно выскочивший из чащи. Он схватил Гирголу за руки. – Отойди в сторону, если есть в тебе хоть капля мужества!

Это был Коба, возлюбленный Марине. Он шел на охоту в горы и, услышав шум и крики, свернул в лес.

Коба и Гиргола сошлись. Разгорелась борьба. Оба были сильные и ловко увертывались друг от друга.

Гиргола старался оттеснить Кобу к пропасти и столкнуть его туда. Коба понял этот коварный замысел, напряг все силы и свалил Гирголу. Он выхватил кинжал и занес его над врагом. Тогда один из людей Гирголы, подскочив сзади, ударил прикладом ружья по занесенной руке и Коба выронил кинжал. Гиргола воспользовался этим и вскочил на ноги. Между тем Коба быстро схватил левой рукой упавший кинжал и двинулся на того, кто помешал ему в единоборстве с Гирголой. Тот отступил и нацелился из ружья. Коба ловко подскочил к нему и, отодвинув левой рукой дуло ружья, изо всех сил вонзил ему в грудь кинжал по самую рукоять.

Тотчас же извлекши из раны кинжал, Коба огляделся по сторонам. Гиргола и его сообщники уже успели похитить Нуну. Вскочив на коней, они спасались бегством со своей добычей. Коба увидел всадников, мчавшихся по гребню горы. Он рванулся вперед, хотел их преследовать, но они были уже далеко. Он заскрежетал зубами в бессильной злобе.

– Подожди ты у меня, Гиргола! – пригрозил Коба. – Доберусь я до тебя! Пусть не растут у меня над губой усы, если я спущу тебе это!

Он вернулся на место боя, где лежал с искаженным лицом поверженный убитый враг.

– Зачем ты напал на меня, зачем заставил пролить свою кровь, несчастный? – с презрением глянул на него Коба.

И только теперь вспомнил он о своей любимой. Марине лежала в глубоком обмороке. В жаркой схватке Коба этого не заметил.

Он кинулся к ней.

– И женщин стали убивать! – он думал, что она ранена. – Какое настало время! – горько воскликнул он. – Лучше смерть, чем такая позорная жизнь!

Марине пришла в себя. Близость друга, который спасся от опасности и вот теперь цел, невредим и рядом с нею, так ее потрясла, так переполнила благодарностью ее сердце, что слезы полились у нее из глаз.

Она крепко обняла его, и в эту минуту ей казалось, что все беды уже миновали и нет больше горя на земле. Она целовала его, ласкала, вся замирая от счастья.

Увы, скоро пришлось им стряхнуть с себя блаженное забытье и вернуться к горькой действительности. Коба убил человека, а этого было достаточно, чтобы разлучить его с родиной, иначе ему грозила тюрьма или смерть.

Они ужаснулись тому, что произошло. Им следовало тотчас же расстаться, и как тяжко было для них это расставание?

Девушка кинулась догонять своих подруг, а Коба подхватил ружье и ушел бог весть куда…

И в тот же вечер, не посчитавшись с тем, что Нуну отказывалась от брака, сопротивлялась, не хотела стоять в церкви рядом со своим женихом, поп сочетал ее с Нинией теми узами, которые могла расторгнуть одна только смерть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Аршская крепость, прославленная своей неприступностью не только в истории Хеви, но и всей Грузии, как бы умышленно оградила себя высокими скалами, делавшими ее недоступной для человека, кроме как с одной стороны. Да и с этой одной стороны так трудно ее достигнуть, что один человек, преградив путь, может задержать на нем целое войско; тропинка, узким поясом обвивающая голую скалу, кое-где так узка, что даже одному путнику трудно пройти по ней.

Внутри ограды Аршского укрепления широко раскинулась прекрасная зеленая поляна, которая так щедро усеяна тысячью ароматных цветов и орошена такими студеными ключами, что кажется обителью бессмертных. Кругом в скалах вырыты пещеры, вполне пригодные для человеческого жилья. Укрепление это давно покинуто, никто в нем не живет, и только один раз в год сходятся туда люди, чтобы прославить знамя аршского святого Георгия, покоящегося в одной из пещер.

Несколько бурок сушилось на солнце, дым выбивался из расселин пещеры, – видимо, кто-то поселился в Аршской крепости.

Солнце уже клонилось к закату, когда из пещеры вышел мохевец с печальным и встревоженным лицом; он подошел к роднику, постоял там молча, потом, тяжело вздохнув, опустился на камень.

Его задумчивый, неподвижный взгляд выдавал душевную муку; лицо его непрестанно менялось, отражая быстро бегущие тревожные мысли. Он снова глубоко вздохнул, наклонился к роднику и стал пить, черпая воду ладонью.

– Что мне делать, ведь люблю ее, как же мне быть? – прошептал он и низко опустил голову.

Из жилья вышел другой человек и, почти бесшумно подойдя к первому, опустился рядом с ним.

– Ниния! – воскликнул он и положил ему руку на плечо.

– А! – вздрогнул Ниния: – Гиргола, ты?

– Да, я! – ответил Гиргола. Они помолчали.

– Что ж, не будешь больше смотреть за отарой? – спросил Гиргола и, не получив ответа, продолжал. – Убывает, брат, стадо, чем будем жить? Все наше состояние в этой отаре.

– Что я могу поделать? Пропади все пропадом! – сказал Ниния.

– Разве так можно?

– А что?

– Не целый же век рядом с бабой сидеть! Стыдно это, засмеют тебя!

– А, пусть бы вода унесла и стадо, и весь мир!

– Опомнись! – воскликнул Гиргола. – Чего тебе не хватает?

– Как мне быть, Гиргола? Я и сам не знаю, чего мне надо. Сгораю я, таю, сохну, а она не любит меня!.. Зачем ты нас поженил, взял на душу грех?… Помоги же мне теперь, исцели меня…

– Что мне с тобой делать, чем тебя исцелить?… Будь она моей женой, уж я знал бы, как с нею быть, а ты… Если сам ничего не можешь поделать, чем же я тебе помогу?… Сам ты баба!..

– А что мне делать! – ломая руки, воскликнул Ниния.

– Всыпал бы ей розог хороших, и, ей-богу, стала бы гибкой, как ясеневый прутик.

– Опять плеть, опять побои? – с невыразимой тоской произнес Ниния. – Разве я мало бил ее?… Не могу больше, сердце обмирает! Когда я ее бью, мне кажется, что бьют меня самого…

– Говорю же тебе, что ты баба… Раз ни на что не способен, так хоть за овцами бы смотрел… А я сам попробую, может, образумлю ее…

– Пойду, пойду, а что мне остается делать? Вот уж два месяца, как женился, а ни ласками, ни побоями ее не смягчил, даже близко не подпускает меня…

– Я же и говорю, что сам попробую, а ты уходи, ступай к стаду.

– Хорошо, хорошо.

– Когда пойдешь?

– Да вот прямо сейчас и пойду… К чему мне заходить в жилье?… – сказал Ниния и пошел к пещере. Он остановился у порога, взял мешок и палку, шагнул было к жилью, но махнул рукой и вернулся к брату.

– Гиргола, я ухожу и… как знаешь, только не очень приставай к ней… Понятно, что она меня не любит, она прекрасна, а я… я ведь урод, – сказал Ниния и, доковыляв к выходу из крепости, стал спускаться по тропинке.

Гиргола долго смотрел вслед своему уходящему брату. Трудно было разгадать, чего больше в его взгляде: презрения, жалости или, быть может, даже злорадства. Малорослый Ниния, горбатый и заика, за последнее время сильно исхудал и в самом деле был жалок. Его еще больше уродовали узенькие, безжизненные глазки на худом, истощенном лице.