– Кто там, православные? Помогите! – громким шепотом взмолился Иаго.
Неизвестные вздрогнули от неожиданности и переглянулись.
– Тс-с! Это мы! – тихо ответил один из них, подойдя ближе к окошку.
– Наши, православные! – едва сдерживаясь, шептал Иаго.
– Иаго, ты? – спросил снаружи неизвестный.
– Это – я, я! Но ты-то кто же?
– Слава твоей воле, святой Гиваргий! – произнес один из неизвестных, снял шапку и перекрестился.
– Ты не узнал нас, Иаго! – обратился он к узнику. – Я – Коба, твой побратим!
– Коба! – изумленно воскликнул Иаго! – Откуда ты, брат, как сюда попал?
– Потом все расскажу, а теперь собирайся, бежим отсюда! А ну, давай! – обратился Коба к товарищу. – Поскорей разберем стену!
– Развяжите мне руки, я помогу вам отсюда! – попросил Иаго.
– Да что ж это я? Ты ведь связан, – спохватился Коба. – Повернись к окну, я перережу веревки кинжалом.
Иаго с трудом поднялся на ноги, Коба просунул в окно кинжал и перерезал веревку на руках у узника.
– А теперь сам возьми кинжал, освободи и ноги!
Иаго потянулся за кинжалом, но онемевшие, затекшие от веревок руки не повиновались ему.
– Что с тобой, отчего не берешь? – нетерпеливо спросил Коба.
– Не могу, руки не действуют! – печально ответил Иаго.
– Отдохни, отдохни немного, руки окрепнут и сила к ним вернется. А ты что мешкаешь? – обратился он к товарищу.
Оба усердно принялись за работу с ловкостью, доказывающей, что не первый раз занимаются они таким делом.
Через несколько минут щель была настолько расширена, что они сумели через нее вытащить узника, и тут же, под стеной, принялись распиливать железные кандалы на его ногах.
Только успели они с этим покончить, как послышались шаги идущих в обход караульных.
– Идут! – прошептал Торгва, и все трое стали напряженно всматриваться в темноту.
Они ясно различили приближавшихся солдат. Штыки поблескивали при свете луны. Солдаты шли медленно, вразвалку, беспечно перешучивались и смеялись. Здесь они ниоткуда не ожидали опасности; ведь скала с этой стороны была, по их мнению, неприступной.
– Караульные! – прошептал Коба и достал из чехла ружье.
– Дайте и мне ружье, уложу хотя бы одного из них, а там будь что будет! – попросил Иаго. Он едва стоял на ногах, но зов свободы, ненависть к несправедливости и страх перед нечеловеческими муками удесятерили его силы.
– Не надо! – шепнул Торга а. – Зря погибнем. Лучше подадимся за угол и оттуда на них налетим. От неожиданности они собьются в кучу, передние сомнут задних… Убегут – хорошо, а нет… Их всего лишь пять человек. Что нам?!
– За скалу, за скалу! – послышался тихий, как дуновение ветерка, шопот Кобы, и все трое мгновенно исчезли за выступом скалы.
Отряд тяжело ступал подкованными железом сапогами. Все ближе подходили они к трем товарищам, которые поджидали их, сжимая кинжалы в руках и сурово сдвинув брови.
Стена скрывала их от солдат, но и без укрытия невозможно было разглядеть как бы сросшихся со скалой самоотверженных друзей.
Ночь была восхитительная – спокойная, светлая, даже ветер не шелестел, казалось, будто природа ласково убаюкивала своих детей, а луна выглянула только ради того, чтобы вдоволь налюбоваться этой безмятежной красотой. Вдалеке стонал бессонный соловей, время от времени повторяя свои ласково-тоскующие призывы.
Солдаты подошли к скале, за которой сидели Иаго и его друзья.
– Давай закурим! – предложил один из солдат.
– Не мешало бы! – охотно согласились остальные, отложили в сторону ружья, усевшись в кружок.
– Вчера командир в деревню меня посылал, – начал один, набивая трубку.
– За курами, – подхватил другой.
– Ну вот, пошел я, стал по деревне бродить, – продолжал первый, – спрашивая кур у одного, у другого. Никто не продает…
– Решили, значит, не продавать нашим, – пояснил другой. – Проклятые!
– Одно слово, басурманы! – добавил длинноусый ефрейтор.
– Думаю про себя, – продолжал рассказчик, – я вам покажу… Да и свернул в один двор. Смотрю, разгуливают по двору индюки. Я зацепил одного палкой. На лай собачий вышла баба, бросилась ко мне, лопочет что-то на своем языке. Я схватил индюка, она ко мне, и давай мы тащить птицу каждый в свою сторону, чуть пополам не разорвали, и смех а грех, ей-богу… Рассвирепела баба и хватила меня палкой. Ох ты, чортово отродье. – Думаю: – Ну, смотри теперь, что будет, и шлеп на землю, растянулся, будто дух вон… Сбежался народ, окружили меня, а я лежу, не дышу. Думают, убила меня баба, сердятся на нее, бранятся, а на меня все водой брызгают, в чувство приводят. Страшно им, – за убийство ответ будут держать строгий. Вот открыл я глаза да и хвать одного мужика, который поближе стоял. Ах ты, – говорю ему, – такой-сякой, ты царского слугу искалечил, кто ты есть такой?… Мужичонка простой, и только. Пойдем к начальнику ответ держать! А он побледнел весь, упрашивает меня отпустить его. Долго упрашивал, а потом дали мне трех индеек да семь кур, и тут только оставил я их в покое…
– Молодец! – одобрили остальные.
– А если бы они пожаловались на тебя начальнику, что бы ты тогда сказал?
– А я сам начальнику рассказал.
– И что он?
– Похвалил, поблагодарил и смеялся от души. Как же иначе, начальник купить поручил, а те не дают, что было делать?
Все с интересом слушали, одобряли рассказчика, видно было, что каждому хотелось бы быть на его месте. Все ждали с набитыми трубками, чтобы один из них зажег спичку, которая, видимо, отсырела у него в кармане. Он долго чиркал ею, наконец высек огонь, и пламя осветило всех, и не успело оно погаснуть, как у всех потемнело в глазах.
Трое из солдат приподнялись, но тут же свалились замертво на землю. Иаго и его друзья ждали удобной минуты для нападения. Они выскочили из засады как раз в то мгновение, когда пламя от спички осветило сидевших. Они так точно рассчитали расстояние и удар кинжалами, что ни один из них не промахнулся.
Два оставшихся в живых солдата, отчаянно зовя на помощь, побежали к тюрьме.
Страстное желание Иаго сбылось – он отомстил врагу за свои муки, но это напряжение лишило его последних сил, ноги подкосились, голова закружилась от слабости, и он рухнул на землю.
Хоть одному я отомстил! – подумал он.
В суматохе и волнении друзья Иаго забыли, что он слаб и не может поспеть за ними. Они спохватились, когда были уже довольно далеко.