Цена Человека

Сегодня я хочу предложить тебе прогуляться ещё по одной такой тропинке. Я хочу рассказать тебе одну забавную историю, которая произошла со мной и моими школьными друзьями в дни нашей юности. Когда мы были молоды, наивны, романтичны и азартны ко всему новому.

Я бережно раздвигаю перед тобой ветки широкого кустарника, растущего на границе леса. Взору твоему предстаёт начинающаяся от твоих ног лесная тропа. Проходи! Не бойся. Здесь тебя никто не обидит. Этот лес твой. Смелей!

* * *

Как-то утром, учась уже в старших классах, я шёл в школу. На улице за мной с большим баулом, как оказалось позже, наполненным целиком религиозной литературой, увязался невысокий, средних лет мужичек, с виду напоминавший еврея. Всю дорогу, как я ни старался от него отвязаться: и прибавлял шаг, и останавливался, он не отрывался от меня. В итоге со своей навязчивой болтовнёй он не только дошёл со мной до школы, но и зашёл в школу и вместе со мной ввалился в наш класс, где тут же переключился на моих одноклассников и продолжил уже для них свою импровизированную лекцию о каком-то сектантском течении то ли «Людей Солнца», то ли «Детей Солнца», одновременно раздавая моим одноклассникам огромное количество имевшейся у него литературы, которая в основном состояла из иллюстрированных брошюр с вольным толкованием библейских сюжетов. Первым уроком у нас была алгебра, в кабинете которой и собрался наш класс. Наша учительница математики Валечка, так мы её ласково называли, торопливо дописывала на обратных сторонах раскрывающейся доски задания контрольной работы. Прозвенел звонок, сигнализирующий о начале занятий, и мы расселись по своим местам. Валечка распахнула доску с заданиями и… к своему великому удивлению и нашему неприличному смеху, обнаружила, что в классе, где должна была начаться запланированная контрольная работа, вовсю… увлекательная лекция! Мужик, увязавшийся за мной, попав в класс, начал и активно продолжал «пропаганду» своей доселе неизвестной нам секты и не собирался останавливаться и уходить! Он продолжал свою, правда, не очень связанную эпизодами речь. Говорил о Боге. О «настоящем» Боге. О «единственно правильном» Боге, которого он сейчас нам предлагал. Почему, правда, именно его Бог был единственно правильным, понять из его речей было невозможно. Повторяя свои несвязанные речи вновь и вновь, он явно не собирался покидать наш класс и из своего баула выкладывал на наши парты всё новые и новые «кустарные экземпляры» иллюстрированных библейских сюжетов.

Валечка, с которой вот-вот могла случиться истерика от такого невиданного нахальства, очень вежливо обратилась к этому неожиданно появившемуся у нас в школе с утра «проповеднику»:

– Понимаете, это школа, а не церковь. У нас сейчас урок. Контрольная работа. Вот, – и она указала на исписанную заданиями классную доску.

Мужичок неторопливо повернулся к доске и вдруг неожиданно для нас и особенно для Валечки резко сделал в сторону доски фехтовальный выпад. И, выкинув в сторону написанных мелом вариантов контрольной работы наряженную руку, да ещё с торчащим из сжатого кулака указательным пальцем, громко произнёс:

– Это! Их не спасёт!

Валечка заплакала, выбежала из класса, а мужчина продолжил свою «проповедь». Правда, ненадолго. Через несколько минут Валечка уже без слёз, но с красными глазами и с директором школы вернулась обратно. Директор школы – мужчина, тоже вежливо, но очень настойчиво объяснил незваному и неожиданному гостю, где он находится, для чего это заведение предназначено, а где надлежит читать «проповеди». Мужчина ретировался, напоследок выложив на первые парты ещё несколько иллюстрированных брошюр.

Контрольная как началась, так и закончилась, а мы: я и ещё несколько моих одноклассников, принялись изучать оставленные брошюры. Ни из большого верования, ни из большого интереса к религиоведению, а так – просто из-за того, что мы были молоды, большей частью даже юны и всё новое, возникающее на нашем жизненном пути, привлекало нас именно своей новизной. Мы были готовы безгранично познавать весь этот необъятный мир и безгранично пускать его в себя. Прочитав, а где-то просто пролистав брошюрки, мы обратили внимание на то, что в КАЖДОЙ из них между первой и второй страницами лежала небольшая бумажечка. На которой было написано: «Вск. 8:00 ДК им. „такого-то“. Проповедь. „Дети Солнца“». Брошюрки увлекли нас, но одной перемены нам не хватило, чтобы подробно изучить их. Эх, хорошо бы, если бы сейчас следующим уроком была какая-нибудь химия, где можно было бы профилонить и, спрятавшись за большими ящиками для колбочек и реактивов, разложиться на покрытой белыми кафельными плитками парте брошюрками и отправиться изучать неожиданно появившееся перед нами религиозное течение. Но следующим уроком была литература, а пропускать эти уроки мимо себя я не хотел. Ну можно, конечно, и на литературе было пофилонить, если б там была, например, «Война и мир» Л. Н. Толстого. Я не встречал в своей жизни ни одного человека, который бы прочитал «Войну и мир» так – для себя, для удовольствия, а не потому, что это требует школьная программа. Может, я просто не в той среде жил всё это время, но факт есть факт: таких людей я не встречал. Если ты, дорогой читатель, спросишь меня, а я сам читал «Войну и мир» для удовольствия или для школьной программы, я отвечу тебе искренне и просто: не читал.

Как-то после окончания учебного года я открыл список рекомендуемой к прочтению летом литературы и обнаружил там это объёмное произведение. Сходил в библиотеку, взял там четыре пухлых тома и разложил их на своём письменном столе. Три тома стопкой положил на край стола, а четвёртый, который «первый», раскрыл перед собой. Прочитал несколько страниц русского текста, который постоянно зачем-то прерывался французским, закрыл книгу и положил этот четвёртый, который был хронологично первым, том сверху лежавших на краю стола остальных троих. Оценил взглядом эту объёмную горку томиков и решил: «Нет, Лев Николаич, извини, но это уж вы как-нибудь без меня». Собрал томики в пакет и, к сумасшедшему удивлению библиотекарши, у которой между мной, бравшим роман Л. Н. Толстого, и мной, сдающим этот роман обратно, никого не было, принёс их обратно в библиотеку. Круглые глаза библиотекарши словно говорили: «Вот это скорость чтения! Вот это любовь к „толстовщине“!»

– Желаете ещё что-нибудь взять?

– Нет, знаете, мне пока вот это прочитанное осмыслить надо. Я к вам лучше в сентябре зайду.

– Хорошо. Заходите обязательно.

Ну, слово «филонить» ко мне и к другим моим одноклассникам, если мы не были заняты на уроке, собственно, этим уроком, в прямом его смысле подходило плохо. Если мы не были заняты каким-то не очень интересовавшим нас уроком, то только потому, что в это время расширяли границы своего познания в другой более заинтересовавшей нас области. На уроке вместо неинтересного кому-то на тот момент учебника, ну, к примеру, биологии, могли оказаться томики уже появившихся тогда в продаже, но трудно доставаемых Солженицына или Бродского. Могли читать «Подростка Савенко». «Ой, мамочки!» – воскликнул я, когда прочитал первые две страницы «Савенко», книги, которую любезно дал мне почитать мой одноклассник Женя. Но с уговором: если не успею прочитать на уроках в школе и возьму домой, – не показывать родителям, потому что это книга не его и даже не того, кто дал ему почитать, и даже не того, кто дал её почитать тому, кто дал её почитать Жене. «Филонить» можно было и с контрабандным музыкальным журналом пятилетней давности, привезённым чьим-то старшим братом из загранкомандировки. Или, усевшись специально с Женей на заднюю парту, расставить магнитные шахматы и на практике проверять «Мою Систему» Нимцовича, пытаясь в расположении «врага», на поле е5, соорудить форпост в виде поддерживаемого пешкой атакующего белого коня.

«Филонить» можно было, наслаждаясь не только познанием нового, но и наслаждаясь своими чувствами и эмоциями. И на уроках, отведённых на прохождение патриотического романа-эпопеи, я наслаждался ею. Я хитро садился на заднюю парту, чтобы она была от меня впереди справа. И наслаждался игривым хвостиком её русых волос, а если она поворачивалась в сторону учительского стола, то и её острым носиком и её прелестной щёчкой. Я наслаждался возможностью спокойно в течение целых сорока пяти минут просто видеть и всем сердцем лицезреть девочку, в которую я был влюблён. Я был в неё влюблён с того момента, как несколько лет назад пересёк порог нового для меня класса, с новыми для меня одноклассниками и увидел её, сидящую на третьей парте среднего ряда. И с тех пор вот уже несколько лет я не имел возможности рассчитывать даже на её брошенный в мою сторону взгляд. Буду откровенен, мне и после этого доводилось влюбляться и любить. Но никогда и ни к кому я не испытывал таких чистых чувств, как к тебе, любимой в годы моей юности моей одноклассницы. Никогда и ни в каких, даже в самых тайных и сокровенных мечтах я не касался тебя никакой пошлостью, я даже за руку тебя не брал. И сейчас эти чувства в виде застывшего, оторвавшегося от ветки прекрасного жёлтого листочка покоятся между страницами книги моей жизни, где-то у её начала. И когда я в ностальгических порывах листаю эту книгу, со страниц, между которыми хранится этот высохший листочек, доносится нежный аромат прекрасной школьной осени.

А вообще, хорошо, что, когда мы проходили «Войну и мир», наша учительница русской литературы, обладательница стройной фигуры, запомнившаяся мне в пиджачке, элегантной юбке и в красных на высоких каблуках сапожках, заболела. И эти уроки провели у нас пожилые полные «классные дамы», которые, поочерёдно сменяя друг друга, неизменно на протяжении всех отведённых им 45 минут урока восторженно восторгались восторгами от прочтённого ими семьдесят пять лет назад произведения великого русского писателя.

Но «Войну и мир», слава богу, мы уже прошли, а наша прекрасная учительница больше не хворала. И сегодня на уроке она должна была разложить перед нами переливающийся в красоте всех своих красок «Гранатовый браслет» А. И. Куприна. А что ещё читать и чем ещё восхищаться влюблённому подростку, как не прекрасным произведением о чистой, пусть и безответной любви. Поэтому изучение иллюстрированных брошюрок пришлось пока отложить.

К концу уроков ажиотаж от утреннего неожиданного визита в наш класс эксцентричного «проповедника» приутих. Но тем не менее трое из нас: я, Женя и ещё один наш одноклассник, имевший прозвище Лётчик, решили следующим воскресным утром встретиться возле обозначенного в бумажечках ДК. Чтобы затем втроём посетить проповедь солнечных детей. Что уж мы хотели услышать там для нас нового, мы не знали. Но сама возможность присутствовать на проповеди (!), до этого неизвестного нам и привлёкшего к себе внимание своим харизматичным лидером религиозного течения, вызывала в нас троих живой интерес.

Чуть раньше назначенного времени я подошёл к назначенному месту встречи у Дома культуры первым. И стал ожидать своих таких же любознательных товарищей. На улице стояла поздняя осень с её замерзающими по ночам лужами. Улицы города были пустынны. Царила спокойная и уютная атмосфера воскресного утра. Ожидая своих товарищей, чтобы как-то скоротать время, я, ловко «упав» на асфальт, принял упор лёжа и энергично на одном дыхании отжался 20 раз. После получения аттестата о среднем образовании я решил, что буду поступать в имевшуюся в нашем городе Школу Милиции, а основным вступительным экзаменом там была физическая подготовка. Поэтому к обязательным в любую погоду ежедневным утренним трёхкилометровым кроссам я прибавлял занятия в спортивной секции и при каждом удобном случае: отжимания, подтягивания, приседания. Резво вскочив из упора лёжа, я заметил шагающую в сторону ДК фигуру Лётчика, одетого в кожаную куртку, отдалённо смахивающую на косуху. Лётчик был худощавый парень среднего роста. По причине плохого зрения он носил большие и несколько старомодные роговые очки. Главной особенностью его внешности, особенностью, особенной для 90-х годов, когда наш провинциальный город был наполнен гопотой, словно улей пчёлами, были длинные волосы, которые он сзади собирал в хвост резинкой. Такая его «особенность» была словно красная тряпка для быка, когда Лётчик на своём пути, особенно в безлюдном месте, встречался со стайкой «бандерлогов». И не раз и не два в уличных схватках на кулаках ему приходилось доказывать своё право быть таким, каким он хотел.

Его манера носить длинные волосы, которая поначалу была предметом насмешек в нашем классе, со временем превратилась в объект уважения Лётчика в наших сердцах. Лётчик был таким, каким он хотел быть. Был собой при любых, пусть даже самых сложных и непростых обстоятельствах. Чего бы ему это ни стоило. А ещё он бредил программированием и мечтал купить дорогой компьютер последней модели.

– Привет.

– Привет. Женёк ещё не пришёл?

– Вон – за тобой идёт, – указал я за спину подошедшему Лётчику.

И действительно, следом за Лётчиком в том месте, где он был мною замечен две минуты назад, появился Женя.

Женя был высокий юноша со спортивной от рождения фигурой. Блондин, с греческими чертами лица. Но не внешность была главной достопримечательностью Жени. Главным было то, что он был на-а-а-и-и-икруглейшим отличником. От русского языка и до физкультуры. Не было предмета или параграфа, который бы он не знал на пять. Причём складывалось такое впечатление, что с этими знаниями он просто родился. Вроде мы все сидели на тех же уроках, у тех же учителей. Так же делали домашние задания, может быть, даже кто-то скрупулёзнее, чем он. А – бац! Женя всё равно знает урок лучше всех. Четвёрка, полученная им за контрольную работу, сенсационной новостью разлеталась по классу. «Акела промахнулся», да и только! Он с лёгкостью шёл, да нет, летел к своей золотой медали, отлитой специально для него ещё в классе пятом или шестом. Он был из тех учеников, которые заставляют стесняться их учителей. Дав подробный ответ по заданному параграфу у доски, он мог потом ещё задать учителю вопрос, который возник у него в ходе изучения данной темы. И учитель с университетским образованием, если не знал ответа на этот вопрос, сразу попадал впросак. А если Женя ещё и сам выдавал ответ на этот вопрос, найденный им при изучении дополнительной литературы, то мог запросто посадить учителя в налитую им лужу. Поэтому после подробного Жениного ответа у доски учителя торопились сказать:

– Женя, пять. Молодец. Садись.

А ближе к окончанию школы бывало, что общение учителей с Женей получалось вообще фельетонно-коротким:

– Женя.

– Да, я. К доске?

– Нет. Садись – пять. Я знаю, что ты знаешь.

Иногда казалось, что Женя не мальчик, а созданный профессором Громовым Электроник – «всё знаю, всё умею, всё могу». Он был всеобщим любимцем, гордостью школы и примером для подражания. Но Женя, которому, конечно, льстило такое вполне оправданное отношение к нему со стороны окружающих: учителей, одноклассников, да и всех остальных учеников, с ролью Электроника согласен не был. Он хотел быть вполне живым, потому что романтизма и лирики в нём было не меньше, чем у остальных. И он откровенно это показывал. В первую очередь тем, что в старших классах он начал открыто писать стихи. И, к величайшему восторгу нашей эффектной учительницы русской литературы, собирал из них самодельные рукописные сборники. Хотя, впрочем, если выдернуть Женю из школьной программы, он был таким же, как и все мы, рядовым подростком. А может, даже не таким же, а ещё более тонким и ранимым. Ну, вот он и подошёл.

– Привет.

– Привет.

– Привет. Идём?

– Идём.

Мы дружно направились к входу в ДК. Я подошёл к одной из стеклянных, закованных в алюминий дверей. Дёрнул её на себя. Дверь была закрыта. Подошёл к другой двери, дёрнул. Закрыто. К следующей – закрыто. Все двери широкого фасада ДК оказались закрытыми. Через двойное остекление фасада было видно, что в большом фойе Дворца культуры было пусто, ни души. И тут я поймал себя на мысли, что, пока я ждал своих товарищей, я не видел, чтобы хоть кто-то зашёл или вышел из ДК. Ни через парадный, ни через служебный вход. Дворец культуры сегодня был попросту закрыт и не работал. А какая в неработающем ДК может быть «проповедь», да и кто на неё пришёл? Но, решив, что ситуацию, раз уж мы пришли, надо выяснить до конца, я стал посильнее с шумом дёргать оказавшуюся ближе ко мне дверь, пытаясь позвать кого-нибудь из дежурившего в ДК персонала. Через несколько минут в фойе ДК появилась воинственно настроенная маленькая пожилая женщина-вахтер, которая сразу же принялась грозить в нашу сторону кулаком.

– Что? Что надо? – прочитали мы по её губам. Расслышать хоть что-то через двойное остекление было тяжело. По жестикуляции и крикам женщины было видно, что у неё вчера вечером, а может быть, уже и сегодня утром произошёл хорошенький разговор с бутылочкой портвейна. Нормальное, в принципе, явление для человека, дежурившего в выходной день в пустом закрытом помещении.

– Проповедь у вас здесь!

– Что?

– Про-по-ведь!

– Не слышу! Что?

– Про! По! Ведь!

– Что?!

Как-то надо было переходить на язык жестов, и я, повернувшись к женщине, показательно перекрестился и вознёс руки к небу.

– Что-о-о?

– Проповедь! – уже зло выпалил я.

Затем мы уже все вместе стали жестами объяснять грозной бабуле, какое мероприятие, согласно указанным во вложенных в брошюрах бумажечкам, должно было сегодня утром состояться в неприступно охраняемом ею Дворце культуры.

Женя возносил к небу руки. Я открывал и читал в руках воображаемую Библию. Лётчик, стоя на коленях, крестился перед очумевшей бабулей и бил перед нею поклоны. Потом он лёг перед нею на спину и изобразил, что держит в руках воображаемую свечку. Безрезультатно. Тогда Лётчик, понимая, что на языке жестов объяснить крутящей возле виска палец и махающей кулаком в наш адрес вахтёрше нам ничего не удастся, решил прибегнуть к помощи иллюстрации. Он достал из-за пазухи одну из оставленных в классе «проповедником» брошюр. И титульным листом, на котором был изображён проповедующий, сидя на большом камне, Иисус Христос в окружении собравшихся у его ног учеников, развернул перед её лицом. Женщина в синем халате долго и внимательно изучала рисунок. Потом перевела взгляд на длинноволосого Лётчика, долго и внимательно изучала уже его, а затем разразилась истошным криком на весь пустующий в это утро Дворец:

– Идите на х..! П..дарасы!!! – это, несмотря на двойное остекление фасада ДК, мы расслышали хорошо.