Цена Человека

Чётко поняв, что все проповеди на сегодня закончены, мы отправились бродить по тихим улицам ещё не проснувшегося воскресного города. Правда, ещё несколько раз за своими спинами услышали: «Идите с миром. Дети мои».

Первым делом мы решили не кощунственно избавиться от имевшейся у нас религиозной литературы, всё-таки там были библейские сюжеты и изображения Иисуса Христа, и опустили брошюры в большой почтовый ящик, висевший на крыльце попавшегося нам на пути общежития педагогического института: «Изучайте, девушки, а потом… „Сейте разумное, доброе, вечное“». После чего неспешной походкой побрели по серому асфальту, с хрустом разбивая попадавшиеся нам на пути осенние лужицы. Было хорошо. На улице было прохладно – не холодно – приятно. Небо было пасмурным, но не злым. Было так хорошо и спокойно, что можно было вот так плестись очень долго, даже не разговаривая друг с другом. Не встречая прохожих, мы миновали пару молчаливых дворов и вышли на такую же тихую центральную улицу города и в одиночестве брели уже по ней. Беззаботную городскую тишину нарушали редкие «уууууууууууууууууу» приносившихся мимо нас пустых троллейбусов. Дойдя до начала забора, расположенного в центральной части города небольшого завода, мы остановились. Я, склонившись и упёршись ногой в торчащую из земли какую-то железяку, бездумно всматривался в ещё спящие окна тянувшихся вдоль центральной улицы города пятиэтажек. Лётчик хрустел по расположенным вокруг большим, но неглубоким лужам. Женя, подперев кулаком голову, с умным видом пытался подобрать рифму к оказавшемуся ему необходимым в посвящённом Л. стихотворении слову «исподволь». Но после непродолжительного безрезультативно раздумья решил перенести свидание со своим вдохновением на вечер. И последующим своим молчаливым безмыслием слился с безмятежностью городской тишины. Оно продолжалось до тех пор, пока лёгким порывом прохладного ветерка в его светлую, умную голову не занесло проказную мыслишку. И с детским суеверием он решил попросить благословление на её воплощение у медной монетки, которую он достал из своего кармана. Должен был выпасть орёл. С орлом-то можно! Он и выпал. Тогда с этой же монеткой в руке он подошёл к свежевыбеленному заводскому забору и не спеша и ровно выцарапал на нем NIRVANA. После чего отошёл от забора на два шага, словно Левитан в процессе работы над своим «Пейзажем», оценивая будущий шедевр. С минуту подумав, определил, чего не хватает в шедевре, чтобы он стал именно шедевром. Снова подошёл вплотную к забору и нарастил верхние и нижние кончики букв N, нижние украсив при этом аккуратными стрелочками, превратив тем самым буквы N в две молнии. После этого «работой» своей он остался доволен. И мы снова побрели (на этот раз уже вдоль заводского забора) по нашей безмятежности. Время от времени Женя останавливал наш ход и оставлял новые восторги западной рок-культурой на свежевыбеленном и так подходящем для этого заводском заборе. Так появилась надпись Queen, затем Cream, затем (почему-то по-русски) Джими Хендрикс, затем Jim Morrison, следом за ним естественное The Doors, затем Led Zeppelin, Pink Floyd, AC/DC и Aerosmith. За компанию, да ещё в молодости, можно, наверное, и гвозди начать есть. Я подошёл к Жене:

– Дакось монеточку-тос.

И размашисто подытожил весь этот «рок-парад» легендарными The Beatles!. На этом забор и наше безмятежное утро закончились. Путь нам, широко расставив ноги, перегородили непонятно откуда взявшиеся два рослых сотрудника ППС. Старший из них, в звании сержанта («Вот он, настоящий Сержант Пеппер», – мелькнуло у меня в голове), подошёл к нам и саркастически произнёс:

– Ну что, молодёжь, заняться нечем? Пошлости на заборах пишем.

Женя, понимая, что мы всё-таки виноваты, всё же попытался как-то оправдаться:

– Пошлостей нет, товарищ сержант. Так – названия рок-групп.

– Да?

Интуитивно сержант понимал, что правонарушение мы совершили. Но в его голове все уличные правонарушители стереотипно делились на три группы: «распивающие спиртные напитки в общественном месте и находящиеся в состоянии алкогольного опьянения», «выражающиеся нецензурной бранью в общественном месте» и «наносящие друг другу телесные повреждения из хулиганских побуждений в общественном месте». Мы не дрались, алкоголем от нас не пахло, значит, нас следовало определять к «выражающимся». Сержант взял Женю под руку и пошёл с ним вдоль забора, но уже в обратном направлении. Вначале он прошёл мимо непонятного ему The Beatles. Затем настороженно мимо таких же непонятных Aerosmith и AC/DC, затем уже зло мимо Pink Floyd и Led Zeppelin и уже почти в отчаянии мимо The Doors и Jim Morrison. Как вдруг удача запрыгнула в руки сержанту! Он склонил голову над лицом Жени, глядя в упор в его глаза. Руку с выставленным указательным пальцем направил в сторону забора и, выделяя каждую букву в своих словах, спросил:

– А это что?!

– Что? – робко спросил Женя. «Это их не спасёт», – промелькнуло у него в голове.

– Это!!! Что?!! ХЕР-ндрикс кто написал?

«Роковая» ошибка Жени. Хендрикса тоже следовало написать английскими.

– В машину! – скомандовал сержант.

И мы безропотно подчинились ему. Сидя в машине, не спеша катящейся к отделению милиции, я несильно переживал о случившемся. Ну действительно, что мы, бывшие пионеры и лишь по воле судьбы случайно не ставшие комсомольцами, будучи к этому, в принципе, вполне идейно готовыми, такого сделали? Я представлял себе, что в отделении милиции с нами сейчас проведут профилактическую беседу, погрозят пальцем да отпустят по домам. В крайнем случае сообщат в школу и родителям. В са-а-амом уж крайнем случае дадут нам краску и кисточки и мы подобно героям Марка Твена закрасим свои художества. Для приближающейся на нас середины 90-х с её массовыми драками, рэкетом, погромами на рынках и заказными убийствами художественная роспись на заборе, на мой взгляд, ну никак уж не была достойна внимания милиции. К слову сказать, этот забор через несколько лет (каких лет – месяцев!) будет так и в таких выражениях исписан, что рядовой Х..Й будет на нем смотреться как буковки из прописи первоклашки-отличницы.

Заведя нас в отделение милиции, сержант передал нас и пару наспех нацарапанных бумажек такому же сержанту, только пониже ростом и поуже в плечах. Этот сержант подвёл нас к сваренной из массивных металлических труб клетке, официально называющейся камерой для административно задержанных, а в простонародье понятным каждому словом «обезьянник», открыл его массивную дверь и скомандовал:

– Заходим.

– Куда?! – возмутился я.

– Сюда! – проорал сержант. – А шнурки и всё, что из карман, сюда!!! – И сержант со звуком ткнул пальцем в стол, который располагался при входе в обезьянник.

К огромному недовольству сержанта, после того как мы вынули из нашей обуви шнурки и освободили наши карманы от содержимого, мы не положили всё это к нему на стол, а швырнули. Часть монет разлетелась по давно некрашеному полу отделения милиции. Одновременно с грохотом закрытой сержантом наотмашь двери обезьянника в наших головах прозвучала одна и та же мысль: «Послушали, бл..дь, проповедь».

Поскольку мы были доставлены в отделение милиции утром, мы оказались первыми обитателями обезьянника в этот воскресный день. Но поскольку жизнь вокруг шла своим обычным чередом с её «распивающими», «выражающимися» и «дерущимися», в одиночестве сидеть нам долго не пришлось. Вначале сержант закинул к нам двух алкашей, которые нагло опохмелялись прямо из горла возле входа в магазин и попались на глаза проезжавшему мимо них всё тому же «Сержанту Пепперу», который нёс свою службу в этот день в центре города. Потом привезли устроившую драку в пивном баре компашку. Потом каких-то кавказцев. Затем не говорящего по-русски узбека. Кого-то ещё, и ещё, и ещё. Несмотря на замкнутость бытия, настроение у временных обитателей обезьянника было хорошим и даже весёлым. Во-первых, потому, что они по большей части относились к категории «распивающие», а во-вторых, потому, что все понимали, что это состояние замкнутости временное, никто из них не был доставлен за совершение каких-либо серьёзных правонарушений, не в КПЗ же, мол, сидим (тьфу-тьфу-тьфу), через пару часов всем грозят незначительные штрафы и можно будет снова присоединиться к «распивающим», но только укрывшись в подъездах или квартирах. Веселья в обезьяннике добавляло то обстоятельство, что каждый из его временных обитателей, за исключением разве что не говорящего по-русски узбека, непременно считал свои долгом спросить у нас, за что мы тут сидим. «А вы, ребята, за что доставлены-то?» – «А на заборе писали». – «А что написали: „х..й“ или „ёб вашу мать“? Ха-га-га-га-га-га-га». В эти очередные приступы общего смеха мы опускали глаза вниз и сидели с понурыми головами. Лучше б на самом деле «х..й», что ли, написали. Не так обидно сидеть было бы. Из всех вынужденных гостей металлической клетки озабоченно выглядел только один мужик. Он прислонился к одному краю решётки и долго и задумчиво там стоял. Потом начал прохаживаться взад-вперёд и так же задумчиво встал уже у другого её края. Мыслями он был где-то далеко, явно не здесь. В какой-то момент он решительно подошёл к нам и жестом попросил нас склонить к нему поближе наши головы:

– Дёргать отсюда надо. Когда сержант следующего задержанного приведёт, – валим вертухая. Вы ребята здоровые. Поможете мне.

И он выжидательно присел возле двери в обезьянник. «Пипец, приехали», – пронеслось в моей голове. Вот нам сейчас только (особенно мне, собиравшемуся стать курсантом школы милиции) нападения на вооружённого конвоира не хватало. Выдернутые из нашего безмятежного утра каким-то глупым поступком, какой-то дурной детской шалостью, мы вот уже несколько часов сидели в компании урок и алкашей, а сейчас ещё и вертухая валить надо!

Но, к счастью, даже потенциальная возможность поучаствовать в какой-либо заварушке прошла мимо. Появившийся в следующий раз перед нами сержант привёл не очередного задержанного, а здоровую толстую, показавшуюся мне вульгарной тётеньку, на которой были милицейские майорские погоны.

– Где мои? – бодро кинула она свой вопрос в обезьянник, вкладывая в «мои» смысл – несовершеннолетние.

– Вот эти трое, – ответил на её вопрос сержант. – Давно сидят.

– Ну что, – гаркнула толстая тётенька, – цыплята! На цыпочках поцыпали за мной по одному все вместе сразу и не отставая!

Строго соблюдая выданную нам тётенькой-майоршей инструкцию «О порядке передвижения несовершеннолетних правонарушителей в здании отделения милиции», мы из уже изрядно надоевшего нам обезьянника переместились в её кабинет, где пахло зефиром и духами.

– Ну что, шантрапа, в школу не ходим, клей по подъездам нюхаем, прохожих вечерами грабим! – эпитеты «здорово» подходили ко всем нам троим.

Раскидав нас жестами по стульям в своём кабинете, от общей прелюдии она перешла к «индивидуальной работе с воспитуемыми». Первым попасть под её жернова выпало Жене. Тётенька-майорша достала из ящика стола протокол и, общаясь с Женей, начала его заполнять: