Сила инстинкта. Том 2

Он не знал, сколько так пролежал на ней. Его нос уткнулся в шею, после которой шла пустота. Но это не отпугнуло Упыря. Наоборот, он с наслаждением вдохнул запах свежей крови, даже не думая подниматься. Этот сладостный запах будоражил все его чувства, каждую клеточку тела.

Полежав немного, он поднялся, застегнул штаны и взял лежащий рядом окровавленный нож. Затем пододвинул к себе отрезанную голову и двумя точными движениями выколол глаза. Теперь на их месте зияли две черные дырки.

Один деформированный глаз остался на лезвии ножа. Упырь вытащил его рукой в перчатке и отшвырнул в сторону. Еще раз посмотрел на отрезанную голову. Увы, девочка уже была не так красива, как еще пятнадцать минут назад.

Эйфория ушла, и только теперь до Упыря дошел весь ужас своего положения. Он поддался соблазну, и теперь не на шутку забеспокоился. Он один, весь в крови, словно мясник после утомительного рабочего дня. В таком виде на улице не покажешься, народ в страхе разбежится.

Что же делать?

Глава 38

Генерал Афанасий Степанович Мурзеев был в прекрасном расположении духа. Этот вечер он провел в высшей степени превосходно. Девка показала себя отлично – сопротивлялась, брыкалась и даже кусалась, что вызывало в нем истинное наслаждение. Но в следующий раз вызвать ее к себе получится не скоро, ведь послезавтра прибывает милейшая супруга, Ольга Никитишна, и тогда уже будет не до сладострастных утех. Хотя отчего же? Есть еще время, можно перед приездом позабавиться всласть. Эх, хороша эта Глаша, чудо как хороша.

Предаваясь этим приятным мыслям, он сидел в кресле и попивал ликер, когда вдруг в дверь постучали. Любопытно, кто бы это мог быть? Неужели эта девка вернулась? Чего хочет? Опять будет проситься взять ее замуж, глупая? Ладно, разберемся.

Мурзеев встал и побрел к двери. На пороге стоял крепкий мужчина в черном плаще с кожаной сумкой наперевес.

– Кудасов? – Искренне удивился полицмейстер. – Вы чего так поздно?

Иван Леопольдович поклонился и деловито отрапортовал:

– Ваше высокопревосходительство, срочное дело государственной важности. Отлагательств не терпит.

– Что может быть срочного в такое время? Не видите, отдыхаю я. Но извольте.

Пропустил статского советника в дом и запер дверь. Кудасов оказался в просторной и со вкусом меблированной зале, увешанной великолепными картинами. Хоть сам он и не особо разбирался в живописи, но не мог не обратить внимание на эти произведения искусства. Они действительно были чудо как хороши.

– Выкладывайте, что у вас, Кудасов, да поживее. Признаться, не в восторге я от ночных гостей.

Но Иван Леопольдович не торопился переходить к сути. Внимательным взглядом осмотрел зал, приметил накрытый стол с фруктами, шоколадом и ликером, посмотрел в окно. На дворе была тихая, спокойная ночь. Луна живописно освещала тюльпанный сад.

Мурзеев, одетый в просторный домашний халат, смотрел на незваного гостя с некоторым удивлением, которое быстро сменилось нетерпением.

– Может, хватит в молчанку играть? Говорите, с чем пожаловали.

Кудасов улыбнулся полицмейстеру, но как-то недобро, что не ускользнуло от внимания последнего.

– Буду с вами откровенен, Афанасий Степанович. Зашел поболтать, и ничего срочного у меня нет. Правда, пришлось обождать, пока ваша юная гостья не уйдет. А ведь славная девчушка, красивая, хоть и совсем молодая. Любопытно, она тоже явилась к вам на ночь глядя со срочным донесением?

Глаза Мурзеева покраснели от злости.

– Вы шпионили? Я вас не понимаю. Какое вам дело до моих гостей? Или говорите, зачем пришли, или убирайтесь ко всем чертям!

Статский советник сел в кресло, закинув ногу на ногу. Казалось, он совсем не замечает гнева главного полицейского города.

– Милейший Афанасий Степанович, мне отлично известно, как вы проводите свой досуг. Если не ошибаюсь, услуги заказываете у мадемуазель Жаклин, у которой пансион неподалеку? Слышал, девицы распрекрасные. А что, помоложе никого не сыскалось?

Здесь уже Мурзеев разозлился всерьез. Решительно подошел к сидящему чиновнику особых поручений и грозно сжал мощные кулаки.

– А-ну убирайтесь отсюда! Вон, немедленно! Вы забываете, с кем разговариваете!

Лицо полицмейстера перекосилось от гнева. Любой другой бы на месте Кудасова от страха вжал голову в плечи и немедленно ретировался, подальше от этого страшного человека, но тот даже глазом не моргнул.

– Сядьте, Афанасия Степанович. Не нужно на меня зубами скрипеть, в юшку сотрете. Возможно, вы привыкли всеми командовать, но со мной этот фокус не пройдет. Я вас не боюсь. И ваш чин можете засунуть, как говорят французы, в портмоне.

Мурзеев, вне себя от негодования, замахнулся пудовым кулачищем и готов был обрушить его на голову Ивана Леопольдовича, но тот его опередил. Перехватил кулак в воздухе, буквально в паре сантиметров от виска, и сжал кисть. Лицо полицмейстера перекосилось от боли и налилось кровью. Через несколько секунд он, не в силах более терпеть, приглушенно взвыл. Кудасов легко, будто играючи, выбросил руку вперед, и Мурзеев упал на пол, приземлившись на мягкое место.

– Будьте благоразумны, Афанасий Степанович, пока я вас не покалечил. А вздумаете дурить, у меня в кармане заряженный револьвер. Будьте уверены, я пущу его в ход. А теперь, если хотите говорить конструктивно, присядьте.

Лицо поверженного перекосилось от злобы. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

– Никто не смеет государственному человеку угрожать. Подсудное дело. Под трибунал захотели?

– Это уж после вас, многоуважаемый Афанасий Степанович. Так вы будете садиться или нет?

Хозяин дома встал и сел на то самое место, где и сидел до прихода незваного гостя. Кудасов тоже пересел, оказавшись прямо напротив своего собеседника.

– Ну что же, теперь поговорим. Но я буду краток. Мне абсолютно все равно, как лично вы относитесь ко мне. Но я прибыл в ваш город для ведения важного расследования, сами знаете какого. И уж если требовать от вас полного содействия никоим образом невозможно по причине всеобщей нелюбви к столичной власти, которую я имею честь представлять, то извольте хотя бы не мешать. Но вы, нисколько не скрывая, ставите мне палки в колеса, открыто демонстрируя свое пренебрежение. Это, конечно, ваше право, и я не имею официальных полномочий диктовать вам свои условия. То, что вы публично меня оскорбили при своих сотрудниках, я могу стерпеть. Я не кисейная барышня, чтобы брать близко к сердцу ваше ко мне негативное отношение, да и человек я, смею вас уверить, отнюдь не злопамятный. Однако же личная неприязнь не должна мешать нам служить государственным интересам. А интересы у нас едины. Вы же, уважаемый Афанасий Степанович, ставите свои личные амбиции выше благого дела по спасению Российской империи.

Совсем недавно произошло убийство известного в городе мерзавца Марчина Хавинского. По имеющимся у меня сведениям, это дело выводит нас на влиятельнейших людей, занимающих высокие посты. Кроме того, в городе действует серийный убийца, расправляющийся со своими жертвами поистине изуверскими способами. Впрочем, все это вам известно. И вместо того, чтобы помогать мне поймать этого садиста, используя весь свой авторитет и профессионализм, вы играете в игру под названием «Кто здесь главный». При каждом удобном случае подчеркиваете свое превосходство, приказываете делать то, что лично я считаю совершенно ненужным. Другими словами, связываете мне руки. В связи с этим я считаю вас помехой расследованию.

Еще никогда с полицмейстером не разговаривали в подобном тоне. Он уже много лет был полноправным хозяином в городе, а потому привык отдавать приказания, но никак не выслушивать упреки в своей адрес, пусть даже и справедливые. Но Кудасов говорил так спокойно, будто с хорошим приятелем. Чувствовалось, что он нисколько не боится гнева высокого полицейского начальника, и, видимо, у него были на то основания. В статском советнике подсознательно ощущалась большая сила, и Мурзеев понимал одно: вступать в открытую конфронтацию с ним весьма опасно. Поэтому успокоился и внимательно выслушал петербургского чиновника. Тем не менее, привычка командовать взяла верх.

– Слишком много на себя берете, ваше высокородие. Да, вас прислали в помощь нашему министерству, но это не значит, что вы можете так разговаривать с полицмейстером. Я думал, в Петербурге начальство больше уважают.

– Вы правы, Афанасий Степанович. Уважают. Но достойных. Вы же человек прогнивший изнутри и погрязший в страшных пороках. Вы получаете наслаждение, когда унижаете слабых, причиняете им моральную или физическую боль. Для этого, видимо, и пошли служить в полицию. Вы упиваетесь собственной властью, благо, никто в этом городе не может сказать вам и слова поперек. Но вы слабы, Мурзеев. Ведь только слабый может использовать свое положение ради того, чтобы накормить страшное чудовище, которое зовется «Эго». Вы бесчестный, мерзкий и жалкий человек. И как, скажите на милость, можно вас уважать?

Мурзеев вскочил с кресла и хотел броситься к шифоньеру, но в ту же секунду в руке Кудасова появился черный револьвер.

– Сядьте, ваше высокопревосходительство. Я не разрешал вам вставать. Предупреждаю, будете шутить, разговора не получится. Я просто выпущу вам пулю в лоб, а затем спокойно уйду. Благо, в доме мы одни, и мне никто не помешает.

Мурзеев громко сглотнул и опустился на место.

– Вы с ума сошли, Кудасов. Угрожаете мне расправой? Или шутите?

Но в глазах статского советника читалось полное спокойствие и уверенность, а потому Афанасию Степановичу стало по-настоящему страшно. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может так запросто прийти к нему домой и открыто угрожать.

– Итак, продолжим. Я бы мог допросить хозяйку пансиона и публично изобличить вас. Но кто мне поверит? Пожалуй, никто. Но есть у меня для вас один сюрприз.