Становление

Коля с набитым ртом повелел:

– Чтоб трубы достали, и на новую точку встали. С забуркой не майтесь, сами справимся.

Макар, воспринимавший всерьёз даже явные шутки, раздражённо матюкнулся.

– Ага, раскатал губы. Нет уж, мы ещё побурим, а трубы вы тащите, а мы с утра и перевезёмся, и забуримся.

Коля не успел окончательно раздраконить простоватого собрата, у которого, от закипавшего гнева, уже напрягались скулы и начинали сверкать очи. В вагончик, сразу сделав помещение тесным, вместе с техноруком вошли ещё трое мужчин. Новичок украдкой рассматривал вошедших, угадывая, кто есть кто, и по-детски определяя характер – «злой – незлой». В степенном мужике, по сосредоточенному виду, неторопливым уверенным движениям, Мезенцев признал Иванова, мастера третьей бригады. Блондин с блёклым взглядом, сероватой щетиной на лице, в не по сезону расстёгнутой энцефалитке, был, очевидно, вторым бурильщиком. Ивушкин назвал его по фамилии – «Черных», Макар же обратился ласково – «Русачок». Из чего следовало, что технорук, в отличие от помбура, по какой-то причине не жаловал бурильщика. Обликом блондин напрашивался на определение – «серячок». В последнем, от которого несло соляркой, оставившей следы на круглом лице, угадывался тракторист, называли его то Игнатом, то Вогулом. Игнат снял вытертую солдатскую шапку, обнажив короткие чёрные волосы, прилипшие косицами ко лбу, и первым сунул руки под рукомойник. В облике Игната присутствовало неуловимое нечто, делавшее его схожим с пушистым домашним зверьком. Возможно, круглые карие глаза навыкате, округлый подбородок, тугие щёки или мягкие движение, или же всё вместе подспудно действовало на воображение, и при взгляде на тракториста представлялся хитрющий кот, тихой сапой пробирающийся в хозяйскую кладовую за лакомством. Сторожкий наблюдатель, украдкой рассматривавший новых знакомцев, поймал цепкий взгляд. «Кот» с не меньшим интересом приглядывался к самому новичку.

Ивушкин зыркнул на Макара, и тот быстрей заработал ложкой. Мезенцев почувствовал себя виноватым, – велено разгружать машину, которая возможно срочно требуется на базе, а он рассиживается за столом, – торопливо встал. Макар черпнул в последний раз ложкой, и, оставив чай на потом, поднялся с лавки, буркнул Мезенцеву:

– Ну, чо стоишь, идём разгружать.

Разгрузка вызвала у Макара раздражение и воркотню, а тяжеленный ящик с соединительными муфтами привёл к взрыву негодования.

– На кой хрен они эти муфты возят? Кого имя делать? Это на глубоких скважинах столбы муфтами собирают. А у нас кого? Начальнички, мать их, долбак на долбаке.

Из вагончика вышли Игнат с Ивановым, тракторист завёл трактор, и поехал вдоль по профилю. Иванов крикнул Макару, уже успевшему закурить сигарету:

– Иди за трактором, подцепишь подсанки.

Дождавшись возвращения трактора, влекшего на жёсткой сцепке небольшие металлические сани с коробом из листовой стали, в котором с независимым видом сидел Макар, мастер велел загрузить часть оборудования, чем вызвал у крикливого помбура новый взрыв эмоций.

– Это для второй бригады? Да я им чо, грузчик? Я им не нанимался, пускай сами идут и грузят. Вот, кажинный раз, то грузи им, то разгружай. Вот, у нас не буровая, а перевалочная база.

Причитания работяги, раздражённого необходимостью выполнять работу, выходившую за круг прямых обязанностей, не вызвали у мастера никаких чувств. Спокойно, словно рядом и не раздавались возмущённые матерки, Иванов велел Мезенцеву забрать рюкзак, добавив:

– Дальше на этом такси поедете.

Поддержание жизнедеятельности бурового участка, находящегося на удалении от базы, на котором персонал живёт здесь же, всегда требует выполнения разнообразных работ, связанных и с техническим обеспечением, и хозяйственными нуждами. На каждое телодвижение наряд не составишь, а делать-то надо. Макар, проработавший на буровых десяток лет, прекрасно это знал, но таков уж характер у человека, без брюзжания и шагу ступить не мог. Но в восприятии Мезенцева за ним прочно утвердилась характеристика скандалиста и рвача.

Ивушкин отказался от еды, и, сидя у столика с радиостанцией, пил чай. Поглядев на Мезенцева, закидывающего за плечо рюкзак, выплеснул недопивки под печь на песок, и споро вышел следом.

У работавшего на холостом ходу трактора стоял Игнат со сбитой на затылок шапкой, и сетовал на судьбу.

– Заколебала эта дорога. Только и знаешь, туда-сюда, туда-сюда, уже голова от тряски отваливается. Не мог ты, Данилыч, с утра приехать. Я час, как со второй с перевозки вернулся, и опять колотиться.

Ивушкин, которого остановил каким-то вопросом Иванов, закончил разговор с мастером, нетерпеливым жестом правой руки прервал причитания тракториста.

– Ладно, не ной, сам съезжу.

Игнат от удовольствия, снял шапку, пригладил пятернёй волосы, ушёл в вагончик.

Трактором Иван Данилович управлял уверенно, но резко. Пока ехали по профилю, изредка потряхивало на оставшихся кое-где стволах деревьев, уже порядком измочаленных гусеницами тракторов и полозьями саней. Когда же через километр свернули на лезущую в гору каменистую дорогу, Мезенцев нашёл сетования Игната вполне справедливыми. Сила у сотки была немереная, трактор швыряло на камнях и выбоинах, звон патрубков катавшихся по металлическому кузову вплетался в рёв двигателя. Руки Ивушкина уверено двигали рычаги фрикционов, лицо было бесстрастно, словно с комфортом катил в «Жигулях» по всесоюзной трассе, а не пробирался на безрессорной железяке по козьим тропам. Через полчаса перевалили через гребень отрога, дорога стала мягче, но с облегчением Мезенцев вздохнул, когда свернули на профиль и впереди замаячил расцвеченный лампочками копёр.

Из буровой доносился глуховатый рокот дизеля, обе створки двери были распахнуты настежь, виднелся грязный вращатель, лежащий на полу фарштуль. На широком трапе громоздились короткие обсадные трубы. Ивушкин ругнулся:

– Опять в тыщу засели, хоть милиционера ставь, чтоб гонял.

Обитатели вагончика никак не могли не слышать рокот подъезжавшего трактора, но приезда начальства не ожидали. Иван Данилович ошибался, в карты никто не играл. Ночная смена отдыхала. Старший читал потрёпанную книгу, младший курил, пытаясь сотворить из дыма кольца. Сосредоточенность написанная на лице его говорила о важности занятия, но из вытянутых трубочкой губ вылетали не кольца, а округлые клочки дыма. Дневная смена сидела за заставленным грязной посудой столом и пила чай. У рослого парня в заляпанной рыжей глиной робе, появление начальства не вызвало никаких эмоций. У его товарища выражение лица неуловимо изменилось, приобретя признаки неуверенности и растерянности. В глаза бросалась не сама растерянность, а усилия, с которыми она скрывалась. Поздоровавшись, он тычком безымянного пальца поправил очки, закурил болгарскую сигарету, вытряхнув последнюю из лежавшей на столе пачки. Из пачки выпало три сигареты, и одну очкарик протянул Ивушкину, но тот от сигареты отказался, и, усевшись монументом на табуретку, закурил собственный «Беломор». Обведя обоих ироническим взглядом, язвительно спросил:

– Что уже наработались? И давно сидим?

Здоровяк и ухом не повёл, инсинуации начальства его словно бы и не касались. Очкарик отёр тыльной стороной ладони пот со лба, и с ухмылочкой, не вязавшейся с минутной растерянностью, принялся многословно объяснять:

– Зашли только, Иван Данилович. Передохнуть, чайку попить. Вон, Олег уж на ногах не стоит. Замаялись с обсадкой, не идёт ни в какую.

– Да я вижу, работать – мёрзнем, чаи гонять – потеем. Что на скважине, толком рассказывай, – сердито потребовал Ивушкин, глядя на очкарика твёрдым, раздевающим взглядом.

Тот поёжился, деревянным жестом поднёс ко рту сигарету, глубоко затянулся, выпустил дым в потолок, блюдя достоинство, вздохнул.

– Забурились в одиннадцать. Я бурил, Олег перевозку заканчивал, сани цеплял, отцеплял, – в пространных объяснениях сменного угадывалось желание скрыть туманом слов что-то неприятное для него, за что его непременно отругают. – Направление воткнули четыре метра. Всего уходки 12 метров, обсадили – восемь. Вот, восемь метров затолкали, и дальше встало. И с расходкой пробовал, и с вращением, встало и всё. Я виноват, не идёт, если? – закончив объяснения сменный, выжидательно смотрел на начальство.

Рентгеновский взгляд Ивушкина читал мечущиеся мысли, проникал в подоплёку событий, прикрываемых словоблудием. Очкарик как ни пыжился, чувствовал себя неуютно, часто облизывал губы, взгляд его пугливо отскакивал, встретившись с глазами технорука.

– В общем, онанизмом занимаетесь. Тебе, Валера, сколько раз объяснять, обсадка в глине должна идти вслед за забоем. У тебя скважину затянуло, и твои двенадцать метров коту под хвост.

– Ага, чтоб трубы забородило? – задиристым тоном воскликнул сменный и нервно загасил окурок в банке из-под тушёнки.

– Ты, когда буришь, какую расходку делаешь? – вздохнул Ивушкин, вынужденный повторять прописные истины.

– Ну, двадцать-тридцать соток.

– Вот именно. Так с чего трубы забородит? Ладно, идём на буровую.

Смена, предвкушая неприятные для себя минуты, предводительствуемая техноруком отбыла на буровую, на нового члена бригады никто не обращал внимания. Мезенцев потоптался у печки, отнёс рюкзак в дальний угол вагончика и отправился следом, знакомиться с местом работы.

Представшая перед глазами картина, повергла в тихий ужас. Цепные ключи, вилки в беспорядке валялись у устья скважины. Пол, вращатель покрывали лужицы и кляксы красноватой глины, перемежающихся на гидроцилиндрах с грязными потёками масла. Щитки лебёдки и пульта, как ненужные предметы роскоши валялись у стенки тепляка. Свободное пространство у гидрораспределителя занимала промасленная ветошка, из-под которой вытекала тёмно-коричневая струйка. Грязные лампочки освещали тепляк тусклым красноватым светом. Место работы производило удручающее впечатление. Где-то на Марсе составлялись разработки по научной организации труда. За все свои три производственные практики подобного надругательства над оборудованием Мезенцев не встречал. В железорудной экспедиции, проводившей работы в промышленном районе, где проходила последняя, преддипломная практика, последующая вахта не принимала смену, не только из-за пролитого раствора на буровой, но из-за грязи на трапе. Чистоту станка можно было проверять едва ли не носовым платком. Вид буровой вызвал оторопь.

Очевидно, Ивушкин гневливо высказывался именно на тему грязи и беспорядка. Валера поправлял очки при каждом слове, нёс бессмыслицу о занятости, бесполезности ограждений, слесарях, которые должны вовремя производить ремонт. Олег равнодушно поддакивал.

– Порядок наводить техничка должна. Смена кончится, ключи приберу, а пол пусть техничка моет, я не обязанный.

Ивушкин смотрел волком, ничего не отвечал. Скинув короткий полушубок, велел сменному:

– Добавь оборотов.

Валера, обрадованный окончанием выволочки, вьюном скользнул за спиной технорука, двинул рычажок у топливного бака, дизель ответил мощным рокотом. Иван Данилович медленно повернул пластмассовое колёсико дросселя. Мезенцев глянул на манометр, перевёл взгляд на дрилометр. Давление в гидросистеме определялось по наитию. Стрелка на манометре безвольно повисла головой вниз и тряслась в унисон с содроганиями станка, на дрилометре застыла посередине шкалы, и стояла как приваренная. «Господи, как же тут работать? – сама собой возникла мысль. – Колдовать, что ли?» Станок, между тем, вставал на дыбы, дизель не рокотал, а ревел, как смертельно раненый зверь. Ивушкин, выдержав пару минут, и удостоверившись, что вниз трубы не идут, сбросил давление, успокоив двигатель. Заглянув на устье, сплюнул, бросил язвительно сменному:

– Как же ты, не подсоединившись, расходку делал и вращение давал? Подсоединяйтесь.

Матерясь сквозь зубы, Олег вышел наружу, и полез под тепляк. Валера опустил в проём переноску, подал ключи. Пока помбур, установив на трубы переходник, выбирался из-под тепляка, сменный, открепив нижний патрон, завернул шпинделёвку в переходник. Ивушкин велел закрепить оба патрона, и, сопроводив свои действия тяжким вздохом, Валера исполнил указание. Подготовительные работы были выполнены, и Иван Данилович принялся упражняться. Станок стонал, вставал на дыбы, падал на колени. Из-под гаек гидроцилиндров, из пульта ручьями текло масло. Подобное издевательство мог вынести только тяжеловесный ЗИФ-650А, у нового станка непременно что-нибудь да лопнуло, оторвалось, сработал предохранительный клапан. У бедолаги, над которым изгалялся Иван Данилович, предохранительный клапан во избежание нежелательных эксцессов, очевидно, был завёрнут до упора. Но не выдержал и ветеран. Кончились упражнения технорука неожиданно. На пульте лопнула трубка, и упругая струя ударила Ивушкину прямёхонько в лицо. Приторно запахло горячим маслом. На несколько мгновений технорук застыл изваянием, затем качнулся влево, отжал фрикцион. Валера втянул голову в плечи, присел, и сбавил обороты дизеля. Перед Ивушкиным уже стоял невозмутимый помбур с комом чистой ветоши, и заботливо вытирал начальству лицо. Ивушкин, едва не оттолкнув Олега, забрал ветошь, вытер лицо, шею, геологическую куртку, надетую поверх пиджака. Удалив кое-как масло, оглядел себя, рывками стянул куртку, бросил на рундук.

– Пиджачок-то, Иван Данилович, тоже того, – проговорил Олег, и совершенно искренне добавил: – Жалость-то, какая!

Позже, пересказ этой сцены с совершенно необходимыми в подобных случаях добавлениями, украсил фольклор Глухарного участка.

Непредвиденный казус не лишил Ивана Даниловича самообладания, лишь утишил гнев. После масляной ванны технорук словно помолодел, – кожа лица блестела и лоснилась.