Заклятие шамана

Николай Иванович конечно же налил.

Всё было хорошо, и даже очень. Я цедил армянский коньяк тридцатилетней выдержки и вспоминал свою молодость. Коньяк этот залили в бочки в одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году. Славное было время! Время надежд, время предчувствия свободы. Мне было тогда двадцать семь лет. Я был здоров и энергичен, полон надежд и упований. Мне мерещились неоглядные дали и всё казалось достижимым. Полёты на Марс, личное бессмертие, какие угодно рекорды, слава, деньги, красивые женщины – всё уже было как бы моё (то есть твёрдо обещано внутренним чувством). Но лишь теперь я понял, что это было сиюминутное чувство сродни опьянению (если только молодость можно назвать опьянением и если избыток сил и восторг души можно сравнить с помешательством). Теперь я протрезвел, стал рассудительным и умным. Но, боже мой, как хочется снова впасть в этот юношеский маразм! И я задумчиво тянул из рюмочки терпкий армянский коньяк. А когда рюмка опустела, попросил ещё. Николай Иванович пытливо глянул на меня и молча наполнил рюмку до краёв.

– Вы мне всё больше нравитесь, – сказал он вдруг.

– Ого! – воскликнула секретарша. – Что я слышу? Это что-то новенькое! А я, стало быть, тебе уже не нравлюсь? Ну-ка, отвечай!

– Ну что ты, Верочка! – всплеснул руками Николай Иванович. – Ты у меня вне всякой конкуренции. Я ведь не в этом смысле.

Секретарша широко улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы. Видно, здорова она была изрядно. Сильная, гибкая, выносливая. И, судя по всему, совершенно без комплексов. Повезло Николаю Ивановичу с секретаршей.

В голове у меня уже шумело. Пить с утра я не привык. Тем приятней было это головокружение, эта теплота, что медленно разливалась по телу. Стало покойно и радостно. И я позавидовал Николаю Ивановичу. Впервые в жизни подумал о том, что ошибся с профессией. Нужно было идти в науку! Сидел бы теперь в какой-нибудь лаборатории, варил бы кофе по утрам и целый день копался в каких-нибудь научных отчётах. Никто тебя не донимает. Не нужно каждую секунду думать о смысле жизни и что-то там из себя выдавливать. Жизнь коротка и прожить её нужно как можно тише, чтобы не было никаких потрясений, ни личных, ни общественных. Хорошо бы начать всё сызнова. Ей-богу!

– Что-то вы загрустили! – Снова передо мной стоял Николай Иванович. – Это на вас так коньяк действует. Не ваш напиток.

Я молча кивнул.

– Вы правы. Больше не буду пить. – Опустив голову, я стал припоминать что-то важное… – Вы, кажется, хотели рассказать мне о чём-то. Я вас слушаю.

Николай Иванович оборотился к секретарше:

– Верунчик, я тебя отпускаю. Можешь идти домой. Всё на сегодня.

Секретарша встрепенулась.

– Как это всё? А эксперименты?

– Завтра проведём.

– Но ты же сам меня торопил. Я жидкий гелий через весь город пёрла, как законченная идиотка. Это что за новости?

– Ну извини. Видишь, ко мне человек пришёл. У меня очень важный разговор!

Секретарша зыркнула на меня своими глазищами.

– Ах так! Значит, он тебе важнее, чем я?

– Верочка, не капризничай. Я тебе вечером позвоню. Ну же, давай не бузи.

Секретарша поставила на столик рюмку со следами помады. Поднялась с оскорблённым видом. Сделала два шага и мотнула головой.

– Адью, мой птенчик!

– Мерси! – церемонно поклонился Николай Иванович.

Секретарша помедлила ещё пару секунд и наконец вышла.

Не выдержав, я рассмеялся.

– А вы неплохо вошли в роль. Можно подумать, вы эту Верочку всю жизнь знаете. А ведь сами мне вчера сказали, что впервые увидели её пару дней назад.

Николай Иванович развёл руками.

– Я сам удивляюсь! Оно всё как-то непроизвольно получается! Такое чувство, будто я всё это видел в далёком сне. А теперь вспоминаю. Иной раз вовсе не думаю, что говорить. Такое странное чувство, даже не знаю, как это объяснить. Вот вы играли когда-нибудь в театре?

Я отрицательно помотал головой. Николай Иванович быстро кивнул и продолжил:

– У меня такое чувство, будто меня выпустили на сцену, и я знаю, что всё это ненастоящее; но вдруг всё стало взаправду, и предназначенная роль как бы вошла в меня, стала моей новой сутью. Понимаете?

– Не вполне.

Николай Иванович подумал секунду, потом отмахнулся:

– В общем, всё это неважно. Я вот что хотел у вас спросить, только ответьте, пожалуйста, честно!

Я кивнул с преувеличенной важностью.

– Постараюсь.

Он вдруг придвинулся ко мне.

– А это самое… какая теперь у вас тут власть?

– В смысле?

– Ну кто сейчас генсек?

– Какой ещё генсек? Их давно нет. Упразднили в девяносто первом. У нас теперь демократия.

Николай Иванович выпучил глаза.

– Может, у вас и коммунистов нету?

Я замялся.

– Ну, не то чтобы уж совсем. Есть, конечно, но они уже не те, что были.

– Что значит, не те? Я что-то не понял.

– Да я сам их не пойму. То они были интернационалисты, то вдруг отчаянными патриотами заделались. Ленина раньше превозносили, теперь у них кумир Сталин. Частную собственность допускают. А ещё в Бога верить разрешили.

Николай Иванович изумился.

– Да что вы! Вы не шутите? Коммунисты в Бога уверовали?

– Ну, не все, но многие. Принимают верующих в партию и вообще… теперь они уже не руководят.

– А кто ж тогда руководит? – Он быстро подошёл к окну, откинул штору. – То-то я не вижу лозунгов. То на каждой подворотне висели, а то совсем ничего. «Верной дорогой идёте товарищи…», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… А? Ведь было?