Звук. Стихотворения и поэмы

от светлоты объявшей нас.

«Не шуршится листопаду среди сосен…»

Не шуршится листопаду среди сосен,
всякий звук – как залпы Флёрова под Оршей.
Слишком тихо, слишком сонно, слишком осень.
Начитаться бы стихов сейчас побольше.

Слишком листья, чтобы прятать их по книжкам,
в каждой луже, впрочем, стынет по сугробу.
Что-то слишком в этой жизни стало «слишком»,
но пока не чересчур, и слава богу.

Лишь на даче чересчур печного жара,
под столом пустой запас боеприпасов.
Это с вашей стороны земного шара
слишком Пушкин, а у нас один Некрасов.

Вся Россия дышит как-то по-сиротски,
но не слишком – скоро станет всё, как надо.
Я брал книжку, мне казалось, это Бродский,
а всю ночь читал «В окопах Сталинграда».

Между сосен бородою чешет ливень,
гром гремит, как залпы Флёрова под Оршей…
Кот съел рыбу и как будто стал счастливей,
небо плачет всё печальнее и горше.

Бог с тобой, я не закончу, как Есенин,
хоть мы тоже не жалеем и не плачем.
Просто выпал день таким осенним —
слишком осень, и никак уже иначе.

Венера

На белых досках сарая увеличительных стеклом
было выжжено «Рождение Венеры» Боттичели.
А на сосне возле дома покачивалось под суком
кресло о трёх ножках —
качели.

В солнечный день после дождя
сосна махала креслом, словно кадилом,
а Венера рукой прикрывалась и ёжилась
полушутя:
«Надо же, вот и дождичком окатило!»

В июле стояла жара.
Зной лип как мазь,
и всё живое забивалось в щели.
Лишь Венера, собрав на затылке волосы и смеясь,
в ситцевом сарафане запрыгивала на качели.

Одуванчики, лопаясь, ей кричали: «Слезай!
Голова закружится. А вон люди идут – полундра!»
И всё чаще от смеха и солнца
янтарно-радостная слеза
проступала в глазах у Венеры в эту пору полудня.

Ведь каждый вечер,
лишь в воздух вздымалась звездная взвесь,
к ней спускался в лысеющем
нимбе
обернувшийся раненым лебедем Зевс
и клялся, что рекою Стикс,
что устроит её на Олимпе.

И в назначенный час (час дня без минут)
белый «москвич» забрал чемодан
и две сетки поклажи.
И Венера уехала поступать в институт.
А сарай к осенний дождям был покрашен.

Кактус

Сдвинул шторину вбок,
подвязал машинально тесемкой.
Воскресенье. Зима.
И весь день лишь в еде да спанье.
– Кактус! Ух ты! Цветёт!
(За окошком позёмка
пронеслась холодком по спине).

Кактус, весь он, как сувенир из круиза.
Только в комнате стало словно пыльней и пустей.
Нужно, нужно скорей к чёрту
выключить телевизор
и убрать, наконец, перекрученную постель.

Быстро под подмести,
раскидать всю посуду из мойки
и одеться скорей,
и в троллейбус вскочить кольцевой.
– Слышишь, я за тобой!
И чтоб все наши дрязги замолкли!
Возвращайся домой. И немедленно!
Кактус зацвёл.

«Лист оконного стекла в раме ветхой…»