Depress.io

– В каком смысле? Я что, съехал с катушек?

– Ну, у меня нет речевого аппарата, поэтому мне приходится делать вид, что говорю. Скорее, я просто настроил тебя на восприятие моего способа общения. Знаешь, люди думают, что они самые умные, венцы творения Бога, а на деле не понимают одной простой истины: они – лишь один из бесконечности способов и уровней восприятия реальности. У людей есть пять органов чувств, а у примитивных существ и куда меньше. Представь, что какой-нибудь низший организм просто не слышит тебя, потому что у него нет такого чувства – слуха. Значит ли это, что не существует испускаемых тобой звуков, общения, речи? Нет. Это лишь значит, что низшее существо не способно ее воспринять из-за своей ограниченности. А знаешь, что в этот момент в голове у такого ограниченного существа? Оно уверенно в том, что все, что ему доступно для понимания – предел. Оно живет в своей реальности. Если оно чего-то не слышит и никогда не слышало, способностей его мозга просто не хватит, чтобы вообразить себе то, что для него непознаваемо. Нельзя выдумать и выразить то, на что в твою архитектуру не заложено возможностей. Подумай, ты стоишь над муравейником и смотришь на него сверху с высоты полутора метров. Для тебя эти копошащиеся внизу существа видятся настолько тупыми и примитивными, что тебе смешно. А у них, между прочим, есть очень организованный и продуманный общественный строй, социальная лестница, система правления, градостроительство. Знаешь, кто ты для них? Просто атмосферное явление. Ты можешь помочиться на этот муравейник – у них пойдет дождь. Ты можешь раздавить одного из муравьев – для них это будет неизлечимая болезнь. Глупо жить и верить, что твое восприятие реальности – единственное возможное и верное, ведь даже в этот момент кто-то сверху стоит и смотрит на твой мир, поражаясь твоей примитивности. Ну так что ты сам думаешь, ты съехал с катушек?

– Даже не сомневаюсь.

– Ну и хорошо. А кто, по-твоему, сейчас с них не съехал? Просто кто-то признает, что он псих, а кто-то нет. Есть декоративная разница в том, куда ты будешь направлять свою психическую энергию: в метание калом или во что-то «возвышенное»; но реальной разницы в самой сути процесса нет: ни метающиеся калом, ни блаженные не занимаются чем-то, что приблизило бы их некой «истине», потому что истина была давно потеряна тогда, когда ты обрел свою форму.

– Форму?

– Ну да: родился. Знаешь, когда ты обретаешь какой-то способ восприятия этой реальности, какой-то набор органов чувств, ты тут же и закапываешь сам себя.

– Аа, понимаю, к чему ты клонишь, сукин ты сын. А это ты со мной сделал: перенес сюда? Где я?

– А это не я с тобой сделал, тебе самому это нужно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну я просто развлекался, плавал рядом, а ты взял и заглянул в мой глаз с определенным намерением. Ты думаешь, можно вот так просто заглянуть в глаз жадному дельфину без последствий? Ты сам знаешь, что тебе нужно, и для чего мы здесь.

– Не понимаю.

– Ну подумай сам. У тебя есть мысли, которые ты хочешь раскрыть. Делать для этого простой монолог скучно, поэтому ты из раза в раз заворачиваешь его в якобы какой-то сюжет, диалог. Но все равно все твои сюжеты – это просто дешевые декорации для того, чтобы ты снова высказался. Но в этом нет ничего плохого, потому что уже давно, со времен античной философии, известно, что истина рождается в диалоге. Особенно если это диалог с самим собой. Я здесь, чтобы дать тебе возможность высказаться. Ты сам этого возжелал.

От такого меткого объяснения вопросов у меня значительно поубавилось.

– А где это мы?

– Это место – дом жадных дельфинов.

– Почему жадных?

– Извини, но это очень большой секрет, вряд ли я когда-то смогу тебе рассказать.

– Ладно. Ты сам – жадный дельфин?

– Да. И ты тоже.

– Как скажешь. Вы, точнее, мы, дельфины, кстати, очень умные существа, у нас интеллекта больше, чем у львиной доли человеков. Знаешь, возможно, когда люди себя попереубивают, следующей волной доминирующего вида на планете будут люди-дельфины.

– Не спойлери.

– Да, прости…

– Может быть, перейдем к основной мысли?

– Да, пора. В общем, я хотел поговорить о смысле вообще этого всего, что с нами происходит; и мы сейчас находимся в довольно подходящем для этого месте, потому что, если верить ученым, жизнь появилась именно тут – в океане.

– Это абсолютно точно: она тут и появилась, я тебе говорю об этом как знающий.

– Ну вот. И у меня последнее время есть какое-то ощущение… как бы тебе сказать… что жизнь – это не выигранный марафон одним сперматозоидом из нескольких сотен миллионов, а наоборот, один сперматозоид, принесенный в жертву несколькими сотнями миллионов других. Как бы это не победа с шансом 0.00000001 или меньше, а, скорее, проигрыш с таким же шансом, отчего картина меняется драматически в десятой степени. Мы в тюрьме, созданной Демиургом, где почему-то каждый уверен, что он на свободе. Этот мир – настолько грязная помойка, что я убежден, что мы живем во вселенной законченных лузеров, каждый из которых проиграл с таким ничтожным шансом, что просто тяжело вообразить. Знаешь, произнося вслух сейчас вот эти мысли, у меня даже как-то просыпается сочувствие ко всем вокруг; легкая печаль накрывает из-за этих дурачков, которые верят, что они – победители.

– Воу-воу-воу, полегче! Почему ты называешь этот мир помойкой?

– А разве это не помойка? Мир населяют отвратительные явления, мерзейшими из которых на моем уровне восприятия являются люди. И я говорю это не без причины: все люди на планете – глубоко несчастные существа.

– Почему ты так считаешь?

– У меня есть множество причин так считать, но я назову тебе главные. Как ты думаешь, счастливый человек обладал бы такими отвратными качествами, как алчность, жестокость, себялюбие? А этими качествами, между прочим, обладает в разной степени каждый человек. Все люди стремятся к какому-то своему счастью, при этом неся с собой войну, разрушение, насилие, обман, воровство, убийства. Понаблюдав за этой жизнью достаточно времени, я могу уверенно сказать: для счастья много не надо; более того, для счастья не нужно ничего. Все вот эти помутнения рассудка, колебания, метания, которые составляют большую часть жизни «счастливых» людей – это и есть помойка, только у людей не хватает органов чувств, чтобы воспринять исходящий от нее смрад. Думаю, разнообразные философские учения и духовные практики – это и есть раскрытие того самого «шестого чувства», третьего глаза, которые позволяют во всей мере ощутить отвратительную вонищу, исходящую от этого мира.

– Слушай, звучит довольно токсично, будто бы у тебя такая ненависть, что ты готов… не знаю… устроить теракт какой-нибудь.

– А вот и нет. Устроить теракт означало бы, что мне есть хоть какое-то дело до этого. Когда в комнате начинает вонять пердежом, испущенным спящим батей, единственное, что хочется сделать – это убежать. Я не хочу быть причастным к делишкам этого мира. Всяким психам иногда начинает казаться, что они могут изменить суть происходящего вокруг, устроив теракт или, наоборот, сделав что-то «правильное», например, призвав к борьбе за свои права или против коррупции. Кому-то иногда чудится, что своими действиями можно повлиять, но они не понимают одной простой вещи: на иррациональный мир не повлиять никакими рациональными действиями. Тем, кто хочет «очистить» этот мир от человеческой грязи, я бы порекомендовал начать с того, чтобы очистить его от самих себя. Лично я никак ни на кого влиять не собираюсь, хочу, чтобы моя жизнь по отношению к этому миру была типа «я просто мимо проходил».

– Логично. А если не бороться за права и не устраивать теракты, то что тогда ты предлагаешь делать с этой жизнью?

– Вот это важный вопрос. Кстати, ты меня так хорошо чувствуешь, будто бы своими вопросами ведешь разговор по той самой колее, по какой текут мысли у меня в голове.

– Стараюсь.

– Ну так вот сам я вижу одну единственную проблему этого мира, решить которую получается, кажется, у очень небольшого количества существ – размножение. Если вдуматься, отчего вообще у людей начинаются вот эти метания по жизни в поисках счастья, нетрудно заметить, что эти активные телодвижения есть только тогда, когда есть само тело. Видно, что все эти «победители» с шилом в заднице не очень-то довольны своим положением, но не могут осознать это недовольство. Подумай сам: когда тебе плохо, что облегчит тебе страдания? Станет лучше, если кто-то тебя выслушает, разделит это с тобой. Есть даже такая фраза «Misery loves company», которая в Кембриджском словаре раскрывается вот так: «People who are unhappy like to share their troubles with others», или «Анхэппи пипл лайкают шейрить свои траблы с остальными», если по-русски. Так вот все эти анхэппи пипл даже не понимают причину своего несчастья. А причина-то одна – они просто живут. Несчастье, страдание, томление и боль – это природа жизни. Только многие люди почему-то воспринимают это в качестве какого-то внешнего, атмосферного явления, считая себя Одиссеем, способным противостоять шторму, вызванным гневом Посейдона. Те небольшие «победы», которые люди одерживают в борьбе против мельниц, заставляют их чувствовать свое всемогущество. У кого-то получается пережить пару штормов, отчего в них вселяется уверенность в своих силах и в том, что можно не только терпеть свое бессмысленное существование, но и еще испытывать некое счастье. Это затуманивает глаза людям, и они не видят, что шторм – это далеко не атмосферное явление; все куда проще: шторм – это они сами. Причины несчастья надо искать не вовне, а в себе самом. Человек всегда несчастен не потому, что внешние обстоятельства так складываются из раза в раз, а потому, что несчастье – это природа жизни. С чего вообще люди вдруг решили, что жизнь должна нравиться и вызывать радостные эмоции? Когда обвиненного сажают в тюрьму, это делают для того, чтобы он испытывал там дискомфорт. Наше отличие в том, что мы рождаемся в этой тюрьме, не зная своего приговора, протокол с которым находится где-то далеко вне этого мира, отчего чаще всего начинаем считать это место свободой. И из всех живых существ человеку повезло меньше всех, потому что он – это единственный вид, который может думать о несчастье. Если всякая ползучая, копошащаяся, летающая и плавающая поебота несчастье просто испытывает, ничего не понимая, то человек об этом несчастье пишет книги, записывает музыку и снимает фильмы. Понимаешь, все проблемы в мире есть только тогда, когда есть кому их воспринимать. Да сам этот мир существует лишь в нашем восприятии. Борьба за свободу и справедливость, отстаивание своих идеалов, стремления к успеху и развитию, одержимость идеями – все это лишь эмоциональные костыли, которые люди себе подставляют для того, чтобы не оставаться один-на-один с одной простой и печальной мыслью: существование – это боль по своей природе, и мы все отбываем свой срок. Подсознательно это понимают многие. И знаешь, что они делают? Они делят эту боль. С теми, кого порождают.

– В плане?

– Ну, рожают детей. Знаешь, есть такое понятие, выдвинутое великим философом Артуром Шопенгауэром, – «воля к жизни». Он говорил, что единственная цель жизни человека и любого животного – это расплодиться. Воля к жизни – это та самая херня, которая подсознательно заставляет самые убогие и мерзейшие билогические виды, включая людей, тараканов, червей, крыс, кротов, совершать наитупейшие действия – устраивать брачные пляски, оплодотворяться и взращивать потомства. Шопенгауэр сказал, что самые ущербные, богомерзкие и слабые держатся за эту жизнь сильнее всех, и что все браки и союзы обычно такое гавно потому, что люди из-за бессознательности выбирают себе в партнеры худшего из возможных кандидатов. Знаешь, почему? Потому что, с точки зрения генов и воли к жизни, полные противоположности порождают «усредненный» вариант, чтобы в мире не было перекосов. Так вот он еще две сотни лет назад утверждал, что, если подумать мозгом, нет совершенно никаких причин плодиться, потому что взращивание потомства – это жуткое и отвратительное действо, несущее с собой столько накладных расходов – материальных и моральных, – что в здравом уме на такое решиться просто нельзя. И это еще не беря во внимание тот факт, что порождение следующего поколения – это когда одна глубоко несчастная обезьяна просто взращивает другую, которая потом будет также глубоко несчастна. Знаешь, что изменилось за две сотни лет? Население планеты увеличилось в восемь раз. Это говорит лишь об одном: мозгом на этой планете не думает почти никто.

– А что, по-твоему, будет хорошего, если люди вдруг перестанут плодиться?

– Как минимум каждый доживет свою несчастную жизнь, после чего спокойненько себе исчезнет, не обрекая на несчастье другое живое существо. Это вопрос этики. Да и потом, я уже говорил, что мир – это лишь наше восприятие. Есть несчастье, когда есть ты сам, наблюдатель.

– То есть, если перестать плодиться, со смертью последнего существа, способного воспринимать этот мир, сам мир исчезнет, потому что его будет некому воспринимать?

– Да, именно! А с этим исчезнут и все проблемы. После смерти человек сливается с пустотой, из которой он и вышел. Представь, что есть спокойная водная гладь, потом в нее бросают камень, и начинаются колебания. Эти колебания – это и есть жизнь. До жизни была спокойная вода и после жизни будет спокойная вода. Даже в русском языке про смерть говорят «нашел упокоения» – избавился от того помутнения и морока, которые называются жизнью. Тут, кстати, один интересный момент, который мы с тобой обсудим позже, но для затравочки закину: люди боятся смерти, но они не боятся того, что их когда-то вовсе не было.

– Блин, интересно.

– Вот и я думаю, что интересно. Жалко только вот, что никто другой так не думает. Дети – это то, чем существа платят за свою животную похоть. Попробуй выдернуть какого-нибудь человека из этого помутнения, которое он называет жизнью, из его повседневной суматохи, и задай ему вопрос: «Зачем тебе дети?» Знаешь, я в качестве ответов столько эгоистичного и тупорылого бреда в жизни еще не слышал ни по каким другим вопросам. Думаю, неудивительно, что люди выдумывают весь этот бред, потому что подавляющее большинство рожденных детей – это самое обыкновенное следствие залета. Когда ты понимаешь, что пути назад нет, приходится начинать верить в свою ложь. Если коротко, обычно все сводится к тому, что человек себя считает настолько ахуенным, что всерьез думает, что этому миру нужен его помет в виде детей. Я уже говорил, что маленькие победы против себя самого, которые со скрипом одерживают люди, их одурманивают. Человек начинает тонуть в собственной гордости, важности и крутости, желая заделиться своей ахуенностью с этим миром. Есть такой феномен памяти, что она запоминает только лучшие моменты и забывает все худшее. Каждый человек, который причиной завести детей называет «восхитительность» этой жизни, наверное, просто забыл весь тот пиздец, через который ему пришлось пройти в детстве и приходится проходить каждый день. Я, кстати, не спорю, что жизнь порой просто восхитительна, только я эту восхитительность предпочту оставить в пределах своей жизни, после чего спокойненько сольюсь с вечностью, не обрекая на восприятие этой восхитительности кого-то другого. Тут, кстати, интересный момент об обречении живого существа на жизнь. Весь этот механизм порождения жизни – это насильное навязывание своих интересов. Не живое существо решает, появиться ему или нет, а оно по факту уже сталкивается с этой жизнью, когда свою волю изъявили другие эгоистичные существа. Знаешь, о чем это говорит? Да все о том же: жизнь – это насилие. Почему пустота с ничего не берет и не становится человеком по своей собственной воле? Потому что: А) ей нравится быть пустотой, Б) у пустоты нет воли, В) этой пустоты вообще нет. Когда нет пустоты, нет ни воли, нет ничего. Пустота – это идеал, в котором нет самого идеала.

– Как-то уже замороченно становится, пошла софистика, давай попроще.

– Да, ладно. Короче, людям свойственно помнить все самое лучшее. Но, знаешь, лично я никогда не забуду все то, через что прошел. За свою жизнь я нагляделся столько страхов и мерзости, что даже не могу допустить мысли о том, чтобы кого-то обречь на повторение этого пути. И это еще при том, что у меня было далеко не плохое детство, не такое, каким оно бывает у многих людей. Да, мы всегда жили в хорошей просторной квартире; да, при средних деньгах: на все прекрасно хватало, но без роскоши; да, меня не били родители и ни к чему, что мне нравилось, не обязывали; но, чувак… было столько всякого дерьма, которое в ментальном плане пыталось меня сломать. Родители пытались быть хорошими, и это не их вина, что их кошмарило от этой жизни, что сказывалось и на мне, и на моем братике. Этот наркотический угар нашего бати, пьянство матери. Как это могло происходить, несмотря на материальный достаток и на все прочие причины, которые, вроде как, делают людей счастливыми? Просто родители всегда ощущали суть этой жизни, а про ее суть я уже говорил. В чем их ошибка? В том, что они родили детей. Они могли бы и дальше пытаться бороться с самими собой, не обрекая на эту борьбу меня и моего братишку. Хотя единственное, что они сделали правильно после моего рождения – это родили моего братика: не знаю, что бы я сейчас без него делал. Когда на батю через десять лет развратной свиной жизни все же напало ощущение тщетности, и наступила пора отвечать за содеянное, он не выдержал и избрал самый легкий путь. Даже от этого его последнего дела мне тоже досталось. Сейчас, спустя девять лет, я до сих пор помню каждое его движение, как он одним рывком встал на подоконник и вылетел в окно нашей квартиры на двадцать восьмом этаже прямо у меня на глазах.

– Ого.

– Ага. Кажется, Пеннивайз нашептал ему: «Мы все там внизу летаем» – вот он и полетел вниз. А вспомнить школу: я был просто умственно отсталым. Я учился на тройки не потому, что был ленивым, а потому, что просто был retarded: моих умственных способностей не хватало, чтобы тянуть школьную программу. Я всегда боялся быть не таким, как все, быть отстающим. Эти страхи вдобавок усиливались из-за того, что я везде приходил с опозданием, потому что моя мама никогда никуда не могла отвести меня вовремя. Не знаю, наверное, у нее какой-то ментальный блок есть на то, чтобы прийти куда-то к нужному времени, иначе как можно объяснить то, что мы даже на самолеты опаздывали? Только с возрастом это чувство своего отставания я научился преобразовывать в мотивацию, отчего быстро добился этого приземленного успеха, о котором все мечтают. А что дальше? Я презрел этот успех и понял, что никогда и не был отстающим: просто общество, в котором я жил, навязывало мне страхи моей неполноценности. Так обычно бывает: ущербные люди пытаются убедить в ущербности окружающих. Вообще, мне страшно думать о процессе взросления. Растущий ребенок – это просто полная дичь, которой только хочется играть в компьютер и тычиться в телефон, общаться со своими неадекватными друзьями. Потом начинается период полового созревания со всеми вытекающими. Потом начинается постепенный выход во взрослую жизнь. Каждое из этих состояний сопровождается каким-то своим, особенным, помутнением рассудка. Хочу ли я кого-то обречь на то, чтобы пройти эту дорогу? Нет. Конечно, в ней было много всего прекрасного, но и говна на ней было достаточно. Если у меня есть выбор между хорошо и плохо, самой правильной опцией для меня всегда будет – ничто. Потому что и хорошо, и плохо – это помутнение, пребывание в состоянии. Ничто – это покой.

– Знаешь, во всяких культурных и исторических явлениях нередко поднимается тема божественности мужского и женского начал. Что их объединение порождает прекрасное – жизнь.

– Если ты не в курсе, это называется схоластика: когда средневековые философы оправдывали церковь в глазах неумытых крестьян всякими липовыми аргументами. В нашем случае – когда людям, читай животным, сначала хочется ебаться, потом они залетают, а затем уже они под это подстраивают всякие объяснения вроде божественности начал их гениталий. Обычное шулерство. Хотя, не буду скрывать, мне до сих пор не дает покоя осознание того, что вкусовое сочетание банана и папайи настолько восхитительно – а ты сам понимаешь, какие органы символизируют эти фрукты.