Это было в Одессе

Томсон добавил, припоминая:

– Кроме… кроме двух…

– Кто такие?

– Один индус. Другой ирландец.

– Как имена?

– Индуса зовут Абиндра. Ирландец – О’Тайль.

Карандаш полковника Гавварда аккуратно отметил на бумаге имена.

Затем он сказал:

– Я думаю, Томсон, надо удвоить караулы на судах.

– Сделано.

– Следить за подозрительными.

– Сделано…

Кулак полковника Гавварда стукнул по столу в третий раз.

– Будь я не Гаввард, мое имя хорошо известно во многих местах, если я не заставлю отозвать отсюда Маршана и не оставлю инициативы за нами! Годдем, моя двадцатилетняя служба тому порукой…

Томсон сказал, выпуская клуб дыма из трубки:

– Еще бы…

* * *

В шесть вечера Сергей Казарин заехал за Анной Ор, как было условлено: они должны были поехать кататься за город. Анна Ор была немного бледна, она сослалась на головную боль…

Глаза его были опущены, когда он сказал:

– На воздухе головная боль пройдет.

Его голос был ровен и спокоен.

Со стороны никогда нельзя было бы подумать, что эта пара людей: очень красивая черноглазая стройная женщина в нарядном манто светло-палевого цвета, в широкой шляпе с нависшими над глазами полями и гусарский офицер, садящиеся в автомобиль, что эти люди были обуреваемы самыми противоположными мыслями…

Когда автомобиль вылетел на широкое шоссе за городом и, мягко покачивая, понес их в обагренную закатом даль, Анна Ор сказала почти ласково:

– Я, правда, не должна была поехать кататься…

– Вы ведь не заняты сегодня?

– Съемки нет.

– А других дел тоже нет?

– Почем знать…

Шофер дал гудок: навстречу ехал пикет, охрана побережья.

Мельком взглянув на всадников, исчезнувших в сумерках, Казарин сказал рассеянным голосом:

– Какие могут быть дела у киноактрисы?

Заметив улыбку актрисы, он извинился:

– Простите, конечно…

Автомобиль мягко понесся по берегу моря. Слабый шум прибоя заставил Анну Ор повысить голос:

– Вы, конечно, про себя подумали: кино, любовники. Но это не так просто…

Она искоса взглянула на своего спутника: он показался ей неожиданно постаревшим и усталым. Сквозь спокойное холодное выражение лица этого вылощенного гусарского офицера проступило, показалось актрисе, какое-то чужое, никогда до сих не виденное лицо другого человека…

И голос был тоже чужой, голос, ответивший мягко, почти грустно:

– Нам всем приходится много работать. Что делать: такая судьба, такая эпоха… О нас будут говорить: пушечное мясо истории… О нас будут писать…

Он прервал самого себя, и прежний Казарин, спокойный, уверенный в себе и хладнокровный, наклонясь к Анне Ор, сказал, улыбаясь:

– Но, во всяком случае, любовные истории занимают у вас много времени. Этого вы не можете отрицать…

Она запротестовала, смеясь… Тот, чужой, который на мгновение выглянул из-под казаринской маски, взволновал ее странным, незнакомым волнением. Актрисе показалось, что на мгновение она прикоснулась к чему-то огромному и важному, к какой-то огромной, неведомой ей тайне, это прикосновение было почти реальным… Но длилось только один момент…

«Странный человек», – пронеслось в голове актрисы.

Они замолчали, покачиваясь в автомобиле, и отдались каждый своим мыслям…

Только две фразы были еще сказаны за все время прогулки.

Когда автомобиль въехал обратно в город и понесся по Пушкинской улице, Казарин кивнул на двухэтажный дом:

– Французское командование…

Анна Ор мельком взглянула на стоявших у ворот солдат в французских кепи.

Вторую фразу сказала она, когда Казарин помог ей выйти из автомобиля:

– Вы не должны дурно думать обо мне… Я…

Наклоняясь и целуя ее руку, Казарин сказал вполголоса: