Страсть и бомба Лаврентия Берии

– Какую миссию? – спросил Даниил. Но уже не получил ответа, так как в то же мгновение оказался на Земле. На том самом месте, с которого началось его духовное путешествие.

И снова Божий мир распростерся перед ним в своей первозданной красоте.

Он стоял у ограды одного из сквериков, окружавших храм Христа Спасителя, и вслушивался в мощный благовест колоколов.

И было это в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот двадцать первое. В Галактике Млечный Путь. Рукав Ориона. Солнечная система. Третья планета от звезды по имени Солнце. Называется Гея (Земля).

II

«Все горит, кипит и пенится. Горячая получилась ночка. Запомнится навсегда. Никогда не думал, что Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков – эти, можно сказать, «небожители» – могут так резко и остро выражаться. Н-да! А как выступал Жданов! Конечно, сильно помогло в «разборе полетов» и заявление Журавлева. Вовремя я его нашел. Ну что ж. Коли не по Сеньке шапка, то дадут Сеньке по шапке! И то дело – зажрались, товарищ Ежов. Потеряли берега. После сегодняшней ночи ясно, что Николаю на должности не удержаться. Значит, придется тащить этот воз мне. Расчищать авгиевы конюшни. Я, конечно, не Геракл, но сделаю, что смогу. А сделать предстоит немало…

В первую очередь надо разобраться с аппаратом. Засорен он, замусорен… Затем остановить эту вакханалию с репрессиями, бесконтрольными убийствами…

Коба – тонкий политик! Не зря он показал мне письмо Хрущева, в котором тот просит еще увеличить лимит на расстрелы. И свою резолюцию: «Уймись, дурак!»

Значит, надо понимать, чувствовать настроение вождя. А это ох как непросто… Ежов увлекся, не понял. Да и натура у него!..»

На этом ход мыслей Лаврентия Павловича был прерван. Его большой черный «паккард» проехал во внутренний двор здания на Лубянке и застыл у двери. Услужливые руки адъютанта мягко открыли дверцу. И «без пяти минут» нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия проскользнул в открытую дубовую дверь подъезда.

На дворе стояла осень 1938 года. Новый рабочий день незаметно вливался в старый и тянул за собой нескончаемые дела.

Лаврентий Павлович важно прошествовал через приемную, где сидел секретарь, и прошел к себе в кабинет.

Кабинет на Лубянке был таким же, какими были тысячи подобного рода кабинетов по всей огромной стране. Тоталитарный режим на то он и тоталитарный, чтобы все было единообразно и подчинялось строгим правилам.

Так что рабочие места вождя и наркома отличались друг от друга только размерами.

Ну, может, еще количеством обслуживающего персонала.

А так – все строго ранжировано в зависимости от места владельца кабинета на иерархической лестнице. У всех: комната, обитая деревянными панелями из карельской березы, мощный стол с приставленным к нему столиком для посетителей. Рядом длинный и огромный дубовый для совещаний. Два ряда стульев. Красный ковер на полу. Все солидно, надежно, на века.

Это начальники могут приходить и уходить, а мебель и огромный металлический сейф в углу – символы незыблемости власти – всегда остаются. Вместе с начальниками меняются портреты царей и вождей на стенах, а также содержимое металлического сейфа – дела, которые в нем хранятся.

Берия разделся, повесив верхнюю одежду во встроенный шкаф. Остался в кителе и новенькой, недавно сшитой гимнастерке.

Прошел в комнату отдыха, где стояли кожаный диван и кресла. И с удовольствием посмотрел на себя в зеркало. Там он увидел худощавое восточное лицо с высоким с наметившейся лысиной лбом, умные проницательные миндалевидные глаза, закрытые блестящими стеклами пенсне, придававшим его лицу какую-то «змеиную» интеллигентность и делавшим его взгляд похожим на холодный зеркальный взгляд кобры.

Лаврентий знал, что этот взгляд внушает людям страх. И это ему нравилось.

Но особенно нравилось ему сейчас то, что он видел в собственном одеянии. Недавно вождь присвоил ему звание комиссара госбезопасности первого ранга, и его парадный китель теперь украшала красная петлица с вышитой звездой и четырьмя ромбами. На сегодняшний день в его ведомстве не было никого, кто носил бы такую же звезду и особый нарукавный знак.

Поэтому он так важно и медленно прошествовал через приемную. Чтобы все обратили внимание на его новые регалии.

* * *

Берия, как хороший «дирижер», взял с собой в Москву из Закавказья и свой «оркестр», который мог «сыграть любую музыку».

Первая скрипка в нем, конечно, был Всеволод Николаевич Меркулов, «Меркулыч», как ласково называл он своего доверенного помощника.

Вторым числился Богдан Кобулов. С Богданом его связывали особые отношения личного свойства.

Еще с ним приехали сюда, в столицу, Деканозов, Мешик, Гоглидзе, Влодзимирский, Мамулов. И разные люди помельче калибром. Такие, как Борис Александрович Людвигов – аккуратный, всегда подтянутый сухарь, начальник его секретариата, помощник Федор Васильевич Муханов, адъютант Рафаэль Семенович Саркисов, водитель-охранник Сардион Николаевич Надарая.

В общем, все красавцы как на подбор. А с ними он, Лаврентий Павлович Берия. Как дядька Черномор.

Вот с этой командой он и прибыл сюда, чтобы, как говорится, «решать вопросы». А вопросов столько, что голова идет кругом. И не знаешь сразу, за что хвататься.

Но он не привык пасовать. Ни тогда, когда расправлялся с оппозицией в Закавказье, выкорчевывая троцкистов, ни тогда, когда поднимал Грузию, одновременно сажая чайные и мандариновые плантации, строя новый Тбилиси…

Берия походил по кабинету взад-вперед и попытался внутренне уложить в относительно строгий порядок те задачи, которые поставил перед ним вождь, назначая и направляя его во «внутренние» органы государства.

Первое, что необходимо сделать, – это «зачистить» и заменить центральный аппарат, который достался ему от Ягоды и Ежова. Люди эти свою миссию выполнили. И теперь, когда меняется функция госбезопасности, когда на смену «революционным, пламенным чекистам» должны прийти государственные служащие, от слишком ретивых придется избавиться. Не зря же мудрый Иосиф Виссарионович всегда говорит: «Кадры решают все!» Надо набирать новых. Тех, кто не будет шарахаться, умствовать, поддерживать разные линии, а будет держаться одной – линии вождя.

Коба уже поставил задачу Георгию Маленкову. И тот обязан помочь ему. Подобрать из молодых, энергичных комсомольцев, коммунистов новый состав.

Конечно, никто не может до конца разгадать ход мыслей Джугашвили. Но кое о чем он, Лаврентий, догадывается. Многие недоумевают, не понимают: отчего вдруг так обострилась борьба? Вроде уже двадцать лет прошло после революции. А он все ищет врагов. Ведь всё! Победили! И даже деревню раскулачили!

А того они не понимают, что сейчас и пошло самое опасное. Самое страшное. Не Троцкий и не троцкизм стали главной опасностью. А перерождение кадров. И наиболее ярко оно проявило себя в тридцать шестом году. Тогда было решено принять новую, можно сказать, социалистическую Конституцию СССР. Конституцию, самую демократическую, самую передовую в мире, гарантирующую все права трудящимся и обеспечивающую настоящую социалистическую демократию. В этой Конституции предусматривались прямые, тайные выборы во все органы советской власти. А главное – кандидатов в советы могли выдвигать не только парторганизации, но и другие, беспартийные образования. Это подрывало монополию партийных функционеров. И по словам самого Иосифа, такие: «Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти».

Сталин понимал, что, проводя такую реформу Конституции, он нажил немалое количество недоброжелателей в правящей верхушке. Они уже были при власти и, конечно, не хотели бороться за нее на выборах снова и снова.

И номенклатура не дала ему этого сделать.

Еще одной причиной, по которой поднималась новая волна репрессий, была гражданская война в Испании. Она недавно закончилась. И закончилась поражением республиканцев. В огромной степени причиной этого поражения стала так называемая «пятая колонна», которая подняла мятеж в самое критическое время.

Вождь сделал далекоидущие выводы. Начнись война в СССР – не повторит ли она испанского сценария?

А то, что война рано или поздно постучится и к нам, – в этом сомнений нет. Ведь она, Вторая мировая, уже идет полным ходом. Люди стараются, делают вид, «прячут головы в песок». Нет! Войны нет! А она началась с 1 октября 1938-го. Началась с того момента, как немцы вступили в Судетскую область и оторвали кусок Чехословакии. (Чехи сразу обосрались. И подняли ручки кверху.) В этот же день в войну вступили поляки – захватили другую часть Чехии.

А вот теперь в дело вступили и венгры, которые сейчас, в ноябре тридцать восьмого года, прибирают к рукам южные районы. «Так что дело пахнет керосином, – думал Лаврентий Павлович. – И похоже, Коба, понимая это, решил подстраховаться – ликвидировать тех, кто может во время схватки ударить в спину нам… И конечно, он понимает, что взялся за великое дело. Переустройство мира и… человека. А для этого нужны другие люди. Нужны другие люди. Не эти революционные болтуны, которые только и знают, что шептаться за спиной… Да что они умеют? Я на таких в Грузии насмотрелся… Уря! Уря! Сплошь демагоги. Нужны новые, грамотные, молодые строители социализма…»

Берия отошел от зеркала и подошел к окну. Даже самому себе он не хотел признаться и боялся этих несвоевременных мыслей. Даже мыслей…

«Как Коба изменился после убийства Кирова!.. Очень изменился. Видно, понял простую вещь. Каждый из этих чекистов, которые стоят на каждом углу в Кремле, может в любой момент выстрелить тебе в спину… Страх! Предательство… Не это ли еще одна причина репрессий… Очень похоже, что это так!

Обсуждают, прикидывают. Потом заговор. И хочется, и колется. Но и убить боятся. А власти хочется. А он это чувствует. Как он вчера вскинулся, когда обсуждали работу НКВД. И то, какие там люди подвизаются. Прямо ночью назначил своего телохранителя Николая Власика на место арестованного Дагина начальником первого отдела Главного управления государственной безопасности. Передал ему всю полноту ответственности за свою жизнь и жизнь высшей власти нашей страны. За пять минут передал. Видно, испугался…

Да ну их к черту, эти мысли. Они до добра не доведут! Рабочий день уже в разгаре…»

Лаврентий Павлович еще раз поглядел в окно, посмотрел на широкую, покрытую брусчаткой площадь перед зданием на Лубянке, на виднеющиеся на той стороне приземистые московские здания. И, вернувшись к столу, нажал кнопку звонка.

Через секунду в дальней от стола стене кабинета открылась дверь. На пороге появилась подтянутая аккуратная фигура в военном кителе – его начальник секретариата Борис Александрович Людвигов.

– Что у нас, Борис? – спросил первый заместитель наркома.

– Вы вызывали! К вам Меркулов Всеволод Николаевич. С докладом. По делам во внешней разведке.

– Ну, пускай заходит!