Вознесение

Вознесение
Александр Лемо

Крошечный сюрреалистический коллаж, в котором абсурд уживается с философией. Безжалостный поток сознания, чьи оттиски не оставляют главному герою ни единого шанса.

Вознесение

Александр Лемо

© Александр Лемо, 2018

ISBN 978-5-4493-1491-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Кем я был? Планом Мастера, ложной гипотезой, отсутствием доказательств, ошибкой в рассуждениях, идеей, растворённой в щёлочи.

Кто я есмь? Привидение, иллюстрация, вечный импульс, странное впечатление, пьяная гиль, тяжёлый бессмысленный выбор, чей-то безумный тревожный сон; но прежде всего и больше всего, я – чьё-то липкое воспоминание.

В качестве отправной точки я выбираю уютное подножье дуба, растущего в саду моего воображения. Я закрываю глаза, и его кожистые листья гостеприимно предоставляют мне тень. Колоссальная крона, в сравнении с которой я кажусь ничтожным осколком, нежно обнимает меня, и я чувствую, как сознание освобождается от мёртвых мыслей.

Милые мысли, за что я больше всего люблю вас, так это за то, что вы ничего не прощаете. Вы рождаетесь и указываете, чтобы однажды спрятаться, набраться сил и ударить вновь.

Моё ничтожество не тяготит меня, но дарит мне крылья и лёгкость. Моё тело возносится так высоко, что я могу видеть сказочный, построенный на рыхлом облаке город. Припудренная, сладкая, объятая сказочной дымкой Гоморра – царство изящных демонов, обманувших время, пространство и причинность. Стройте же исполинские башни, низвергайте на землю смертоносную серу, искушайте, мстите и царствуйте, царствуйте над смертью!

Жутко моё существование и к тому же всегда лишено смысла: бесплодное дерево может стать уделом его.

Пронзающий ветер и вездесущая соль – долго ли ещё ждать рассвета? Как жажду я рассвета и как жажду я поругания: песок суть моя клетка, а поругание суть побег. Холодно, дышится тяжело. Мой сад погружён в глубокий сон. Звезда служит мне маяком, но отчего светит она так тускло, будто кто-то шепчет там, уцепившись за мрачную твердь? Маркиз Фенекс, не утруждай свой детский голос – твои песни не для моих ушей! Спустись же и сбрось свои лживые крылья!

Антропоморфное уродство с козьей головой и смехотворными редуцированными крылышками преграждает мой путь. Его одежды украшены драгоценными камнями; рубин, топаз и алмаз, хризолит, оникс, яспис, сапфир, карбункул, изумруд и золото; всё, искусно нанизанное на нём, приготовлено было в день сотворения сада. Долго ли ты прятался, клеветник, за чередой огнистых камней? Ты предлагаешь мне сигарету? Я ворочу нос: моё тело – храм, и я отказываюсь осквернять его.

Что означает это фантастическое существо? Что означает этот мясистый, длинный, как водопад, язык, освобождающийся от оков полусгнивших зубов и устремляющийся наружу, проворно изгибаясь, чтобы превратиться в тугой узел? Получеловек бросает к моим ногам обрывок пергамента. С его тонких губ сползают слова: «Выходите, о дети, под звёзды и получайте сполна свою долю любви. Гори у них на лбу, о сиятельный змей!»

Что промелькнуло в этом мимолётном взгляде неживых глаз?

Что означает призрачный образ зеленокожей полубогини, не покидающий мою голову, и что означает муха, кружащаяся над её головой?

Я взглянул на клочок пергамента и ужаснулся: на нём изображено слово, которое так долго шепчет чей-то ангельский голос в моей голове. Майя! Оставь меня, смертного, и открой наконец бесконечные двери!

Я почувствовал чьё-то присутствие, чьё-то нежное, тихое, убаюкивающее дыхание за своей спиной, но обернувшись, ничего не увидел. Может, это было невесомое яблоко в яблоке или птица, оперение которой не имеет цвета?

Прозрачное, безмятежное, до неприличия чистое озеро спокойным пятном растекалось перед моими ногами. Я бы хотел уйти, исчезнуть, испариться, стать вибрациями, стать непроницаемым небом. Что мешает мне? Что тянет меня вниз? Ничтожество, отчего ты покинуло меня? Что вцепилось своими ловкими когтями в мою плоть? Чьё имя должно быть написано на беспокойной поверхности воды?

Мастер! Не твоим ли изящным рукам принадлежат эти детские шалости?

II

Дверь отворилась, обнажив ряд ступеней, ведущих в летаргический полумрак. Я начал медленно спускаться, осторожно нащупывая каждый шаг.

Случай, нежно взяв меня за руку, указал мне на гротескную резную дверь неделю назад. Я пытался уместить два грязных чемодана очередных постояльцев в крошечном лифте, рассчитанном на двух человек; и, когда лифт наконец отправился, мой взгляд упал на причудливую, сделанную уверенной рукой резьбу. Плавные линии, родившись, извивались безумными маршрутами, спешили навстречу другу, чтобы наконец слиться в единое целое, умереть и родиться заново; вся сущность этого портала внушала обжигающий трепет.

Я работал в отеле уже несколько лет и знал наизусть каждый угол, но космическая красота этого кусочка дерева всегда была скрыта от меня густыми облаками. Должно быть, дверь ловко ускользала не только от моего взгляда: коллеги недоумевали и крутили пальцем у виска всякий раз, когда я интересовался у них о её происхождении. Дверь будто и не существовала вовсе, в чём мне пришлось убедиться: она то исчезала, то появлялась, пробуждая во мне всё более живой интерес.

Темнота обволакивала моё тело, набивалась в рот, мешала дышать. Идти было невозможно, и я решил вернуться, чтобы взять фонарь и прийти в более подходящее время, когда моё отсутствие на рабочем месте будет не так заметно.

Поднявшись и тихо закрыв дверь, я вернулся за свою стойку. К счастью, за время моего отсутствия не прибыло ни одного гостя. Йоханна, моя единственная коллега, продолжала суетиться в небольшом закутке, который мы называли рестораном, убирая посуду после завтрака.

Если и было что-то возвышенное в этом отеле, то это, безусловно, его исключительное внутреннее убранство. Чёрный, красный и белый играли в прятки на стенах и потолке. Обрамлённые в тонике рамки чёрно-белые фотографии, обложки старых журналов, безумные картины, изображавшие самые нелепые сюжеты; армады зеркал, висевших на каждом углу, – все они шевелили сухими губами в тщетных попытках что-то сказать, но могли ли они?

Йоханна, расправившись с посудой, поспешила сообщить мне, что звонил директор и просил заменить фотографии, висевшие над стойкой администратора, на новую картину и спросила, не видел ли я чету Прело: несколько дней назад они покинули номер, забронированный только до полудня следующего дня, и до сих пор не вернулись. Супруги исчезли, оставив в номере впечатляющий беспорядок. Я ответил, что никого не видел; и мы принялись за фотографии.

Когда работа была закончена, я заверил Йоханну, что она может пораньше уйти домой и что я присмотрю за отелем: гостей было немного и не было никакой нужды в двух сотрудниках. Она не стала долго упираться и оставила меня в одиночестве. Я очень надеялся, что этим вечером ручка не исчезнет и я смогу наконец узнать, какую тайну скрывает эта невидимая дверь.

День пролетел, как секунда.

Вечером, когда гости вернулись в свои номера, я отправился навстречу неразгаданной тайне, но какой-то необъяснимый импульс заставил меня взглянуть на полотно над моей стойкой. Только в тот момент я потрудился разглядеть её: картина изображала шестикрылого серафима над пустошью. На секунду мне показалось, будто ангельские крылья движутся; но какой глупостью казалось всё в сравнении с тем, что откроется мне через несколько мгновений?

К счастью, дверь осталась на месте, и я, захватив фонарь, продолжил своё знакомство с безжизненными, стелющимися перед моими ногами бесконечной лентой ступенями. Показавшийся вскоре тоннель был таким низким, что мне приходилось сгибаться в три погибели, но, к счастью, он быстро привёл меня к просторному залу, освещённому редкими лампочками, свисавшими на проводах с потолка.