Дом геологов. Произведения 1992 года

Мои глаза покраснели от ярости. Но всякий, знающий Румелинскую доброту, скажет вам, насколько я отходчив! Я долго думал, какими словами обругать Креша, и не найдя таких страшных слов, выдавил:

– Неужели ты не боишься возмездия за свои преступления?

Креш посмотрел на меня тонко и проницательно. Никогда более я не видел у Креша такого трезвого взгляда.

– Нет! – сказал он – Не боюсь!

Конечно он боялся возмездия от меня, но понял, что я не о том спрашиваю.

– Мертвецы здесь сами наказаны! Эти несчастные нарушили заповеди и были посажены в тюрьму. Это было их первым наказанием. Потом их похоронили отдельно, на тюремном кладбище – и это стало их вторым наказанием. Они блуждают впотьмах на том свете – и это третье их наказание. Наконец, их разрывают и выбрасывают на свалку. Делают это ханыги – может быть, дети и внуки мертвецов! Преступление входит в самый генный состав рода преступника, потомки его берут на плечи его грех! И ты хочешь, чтобы я боялся таких забитых мертвецов? – Креш насмешливо взглянул на меня.

Мы немного постояли молча, любуясь, как роса оседает на кладбищенских травах. Я подумал, что и страх наш, и все житейское мелко и пусто перед великим таинством смерти.

– Знаешь что – примирительно сказал я Крешу – Хватит с нас и задатка! Давай не будем возвращаться в вагончик!

Мы ушли, обостренно понимая, что земля по сути – огромное кладбище, и что ходим мы среди миллиардов трупов людей и животных…

* * *

Румелин умолк. Креш, лукаво усмехаясь, потягивал дым сигареты.

– И это все? – увлеченно спросил Погорелец.

– Нет! – усмехнулся Кирилл – Мы добрались до дома, разошлись по квартирам и уснули. Утром Креш пришел ко мне за своим любимым огуречным рассолом, а уже вечером все газеты города были наполнены статьями о зверском убийстве и расчленении трех рабочих на старом кладбище…

Незримые во тьме плыли тучи за окном. Ночь уходила, истекала, таяла…

IV

А утром плохо выспавшиеся Румелин и Креш отправились на экзамен. Они опоздали на полчаса, но, невзирая на это, битый час поджидали учителей. Те, наконец, пришли – флегматичная Янаева и бородатый интеллигентный педагог, прозванный Беримором. Они впустили группу экзаменующихся в кабинет географии и, рассадив их, принялись копошиться на учительском столе. Изредка они поднимали глаза, взгляды учителей и учеников встречались, выражая взаимный страх. Румелин, потирая небритую щетину, оглядывал родные стены кабинета и мысленно прощался со всем: и с географическими рефератами старательных школьников, развешанным по стенам, с потрескавшейся штукатуркой, с батареей, о которую его однажды в шутку ударили головой. Он прощался и с застекленными шкафами, расставленным у задней стены. Шкафы стояли пустые: выбиваемые стекла в них регулярно заменяли, но с растаскиваемой физической и метеорологической аппаратурой было сложнее… А ведь Румелин помнил времена, когда она наполняла чрево шкафов. За окном, брызгавшим солнечными бликами, благоухали мальва и жасмин, ежегодно вытаптываемые, но не вытоптанные, и странно было Румелину страдать в ожидании билета. Учителя копошились неимоверно долго, и Румелин подумал, что их необходимо поторопить. Не долго думая, наметанным жестом он с треском вырвал листок из одного реферата. Креш, сидевший у застекленных шкафов, понимающе отворил их дверцу… Кирилл чиркнул спичкой – и вот уже пылающий бумажный ком подобно метеору, пронесся через класс и упал на полку. Креш невозмутимо закрыл шкаф… Когда едкий патлатый дым заполнил внутреннее пространство, Румелин вздохнул удовлетворенно. Дым бился о стекло, выползал из щелей, заставляя надсадно чихать задние ряды. Но географы так оживленно что-то обсуждали, что не заметили происшествие. Между тем кто-то из братьев по разуму Румелина и Креша вытащил бумажку из шкафа и выбросил ее на подоконник. Огонь полыхнул с новой силой, стал менее видим, но более осязаем. Краска на раме окна коричневела и корчилась, прибавила своего неповторимого аромата – такого, что даже страдавший насморком Беримор почуял неприятность. Он прищурил подслеповатые близорукие глаза и спросил подозрительно:

– А что это паленым пахнет?

– А это мусор на улице жгут! – одновременно ответили Румелин и Креш, глядя при этом на Беримора наивными лучистыми взглядами. Янаева пошла по запаху и обнаружила догорающий реферат.

– Воды! – устало попросила она и захлопала по подоконнику мокрой тряпкой.

– Прошу! – указал Беримор на свой стол – У нас все готово!

Зависла тяжелая тишина, нарушавшаяся тонким, сдерживаемым писком: кто-то кого-то тыкал в ногу иголкой. Среди такой атмосферы всеобщего страха, среди звенящего безмолвия поднялся Румелин. Он прошел между рядов в облаке суеверно-ободряющих возгласов и взял билет. Так же невозмутимо он вернулся и сел готовиться. За ним пошел Креш, за Крешем потянулись и другие. Румелин готовился полчаса, то и дело таская листки с учительского стола. Он деловито записывал все, что мог вспомнить по географии, и когда все познания иссякли, он отправился сдавать. Подсел он к Беримору, справился у него о здоровье жены и детей, о рыбалке, о плавании в закрытых помещениях. Беримор, встречая собачьи-преданный и умильный взгляд Кирилла, терялся, отвечая невпопад. Поняв, что беседа не клеится, Румелин стал отвечать билет.

– Мой вопрос об Урале – начал он уверенно, как будто Беримор собирался с ним спорить – Уральские горы расположены на Урале, который служит также местом локализации Уральских возвышенностей…

Учитель, внимая монотонной речи, задумался о предстоящем отпуске, о теплом, пенящемся у ног море… Точно уловив этот момент, Румелин ловко вставил:

– Невозможно понять Урал без рассказа о Китае… – и соскочил на пересказ энциклопедической статьи о Китайской республике.

– Покороче! – вяло и робко буркнул Беримор.

– Хорошо! – отреагировал Румелин – Я опущу 15 минут вступления!

И продолжил рассказ с того места, где его прервали. Он сыпал тяжелыми терминами, действовавшими на педагога словно снотворное. Беримор задремал. Румелин продолжал нести околесицу, а учитель сползал все ближе и ближе к краю стола. Румелин, не прерывая рассказа, слегка подтолкнул его, стул выскочил из-под Беримора – и оба они – стул и Беримор – рухнули на пол. Откуда-то сверху сорвался глобус и тяжело взорвался вблизи учителя. Ошеломленный Беримор вскочил, ползал на четвереньках и искал очки. Румелин же продолжал, не прерываясь:

– Растительность Урала зелена и, несмотря на скудность свою, обильна…

– Хватит, хватит! – замахал руками педагог – Я вижу, что ты знаешь… Сейчас посмотрю твои конспекты…

Беримор искал очки, не подозревая, что они под ногой Кирилла. Румелин же поднимал его с колен и тыкал ему в лицо бессмысленными конспектами. Беримор сделал вид, что рассматривает их, хотя понимал их не более, чем иероглифы. Потом, когда он объявил их хорошими и ставил в ведомости пять, Румелин проталкивал очки его под отошедший плинтус. Когда ему это удалось, он ушел с сознанием выполненного долга, закрыл за собой дверь и стал подслушивать. Он услышал речетативное бормотание Креша. Постепенно бормотание оживилось, сорвалось на крик. Румелин слышал, что кричали Креш и географы. Потом кто-то из них топнул ногой, хватил стулом об пол. Затем раздались торопливые шаги, и Кирилл едва успел отскочить от распахнутой пинком двери. Вышел Креш и хлопнул дверью так, что она чуть было не слетела с петель. После этого он сурово оправил галстук.

– Чего ты разбушевался? – испуганно спросил Румелин.

– Того… – злобно ответил Креш – Будут мен тут… четверку! Мне – четверку! Мне!

* * *

Проводив Креша и Румелина на экзамен, Смайк вышел на утреннее безделье. Он уселся на лавочке во дворе, достал из кармана баночку сметаны и ложку. Вслед за ним из подъезда выбрался Радик, отягощенный родителями – в обвислых трико, с недельной щетиной, взлохмаченный и опухший. Он закурил, не глядя на Смайка, уселся на лавочку.

– Родители даруют нам жизнь – философски заметил Смайк – И всю оставшуюся жизнь раскаиваются в содеянном!

Он доел сметану и огляделся по сторонам: двор был пуст, только в одном его углу царило оживление: там, возле девятиэтажного дома стоял грузовик с прицепным фургоном, вокруг него сновали грузчики. Руководил ими красноносый магазинный грузчик Дядя Веня.

– Шиповы съезжают! – сказал Радик Смайку – Они давно уже мечтали: двор им наш не нравился и вообще…

– Похоже, он им и теперь не нравится! – взволнованно сказал Смайк в ответ. Радик поднял глаза и перекрестился.

– Ох! – воскликнул он, схватив Смайка за плечо – Да это ведь нас бить бегут!

По просторам двора, огибая качели и песочницы, неслись мускулистые братья Шиповы: один размахивал шваброй, другой крутил над головой валиком от дивана. Они бежали так быстро, что с трудом остановились.

– Слушайте, мужики! – неровным голосом заговорил старший – Помогите погрузить! Просто приперло нас! Уж помогите, пожалуйста!

Младший дрожавшими руками всунул в руки Смайка и Радика какие-то деньги. Лениво поплевывая, геологи поплелись за Шиповыми. Оказалось, что Шиповых приперло в самом прямом смысле: они стаскивали пианино, на лестничной площадке оно застряло и придавило одного грузчика. Другие старались выручить собрата, но безуспешно. Припертый грузчик подавал слабые признаки жизни. Смайк и Радик налегли, и пианино пришло в движение.

– Держи! Держи, мужики! – заорал Дядя Веня, но было уже поздно: пианино сорвалось и с грохотом понеслось вниз по лестнице. Дядя Веня остался с ним один на один, попытки остановить его напоминали попытки остановить локомотив, и дядю Веню, издававшего нечленораздельные вопли, выбросило за перила. Там разбилась бутылка, которую дядя Веня всегда держал в кармане, и осколки ее вонзились в бедное тело грузчика. Между тем пианино продолжало неуправляемое движение, всей неимоверной тяжестью своей врезалось в стену, ударило в электрический щиток, выбило пробки, обесточило лестничную площадку и развалилось по частям. Летели искры замкнувшейся проводки, стенал дядя Веня. В квартирах замолкло урчание холодильников и рык кофемолок.

– Вот это по-нашему! – шепнул Смайк Радику. Радостно было видеть, как открываются двери и из них выглядывают головы встревоженных обывателей! Какая-то старушка в рваном халате выскочила из квартиры.

– Что же вы, ироды, делаете? – заголосила она протяжно – У меня же в холодильнике мясо!

– Ты, подруга, вали отсюдова! – взвыл дядя Веня, сжимавший в руке окровавленное горлышко бутылки.

Грузчики стали обкладывать подругу матом, она испугалась и убежала. Дядя Веня поднялся наверх и помог грузить пианино по частям. Потом пришлось тащить диван. Смайк предложил поставить его в лифт, куда диван в вертикальном положении входил. В этот момент один из грузчиков почувствовал определенный зов природы, и решил исполнить его за хорошо скрывавшем все диваном. Другие грузчики забили лифт чайниками и какой-то посудой, и Смайк при всеобщем одобрении окружающих нажал на кнопку первого этажа. Грузчик за диваном закричал, двери, смыкаясь, загудели, и все это слилось в единую безобразную какофонию. Лифт и до того был испорчен, а тут его к тому же перегрузили. Он взвился, словно конь, на которого взвалили верблюжью ношу, понесся на девятый этаж и, выплеснув тем самым последнюю энергию, застрял. Грузчика, конвульсивно старавшегося натянуть штаны, придавило диваном и обсыпало тарелками. Он кричал, толпа грузчиков поспешила ему на помощь, но открыть лифт не смогла.

– Выпустите меня! – кричал придавленный – Мне тут дышать нечем! Я задыхаюсь!

Полтора часа он задыхался, но, несмотря на это, подоспевшие ремонтники вытащили его живым. Он испустил длинный матюг, и дядя Веня облегченно сказал:

– Ну, жить будет!