1 | Плато. Диалоги

будешь ты в любви права»

– Это хорошо, как сказка, – говорю я и делаю вид, что засыпаю. Теплая ладонь ложится мне на глаза и становится счастливо. Я сладко плачу и действительно засыпаю, сквозь кисею сна ощущая блуждающую ласку легких рук.

– Тебе приснилась тогда твоя смерть.

– Нет. Любовь.

Мы лежим теперь в совершенной темноте и видим только друг друга – больше ничего не существует.

– Это одно и то же. Любовь – это тренировка смерти, прижизненная попытка наших душ вырваться из теснин тела. Смерть – это акт любви, способ вырваться из любви себе подобных к любви Совершенного.

– Наверно. Ты очень умный и я ничего не понимаю, что ты говоришь.

– Не умный, а ученый. Умный говорит понятно. Мне трудно быть понятным, поэтому я лучше расскажу тебе разговор двух действительно умных людей, которые будут тебе понятны.

– А о чем они говорили?

– О том же самом, о любви и смерти. Конечно, я смогу передать этот их разговор только в той мере, в какой запомнил. И постараюсь не подменять их слова своими. Но память моя уже стара и слаба, она истощена и обессилена совестью. Только праведники и святые имеют чистую память и чистую совесть. Моя же память устала. Так слушай.

А л к и в и а д: мой милый старый Сократ, солнце уже садится. Не пора ли нам возвращаться домой?

С о к р а т: не спеши, мой мальчик. На вечерней заре так слышны и различимы прекрасные звуки небесных кифар; давай еще понаслаждаемся их мелодией. прижмись ко мне крепче, мой мальчик, дай мне насладиться упругостью твоих грудей, куда до них пышным и вялым сосцам женщин! Дай мне испить твердость твоих ягодиц, куда до них пышным женским седалищам! Дай моей руке испытать нежную твердость и горячую упругость твоего скакуна. Дай утолить мне мое горестное одиночество в твоей сомкнутой тайне!

А л к и в и а д: ты неутомим, учитель

С о к р а т: это ты вдохновляешь меня, неутомимо твое вдохновение меня. Ты – как бог, дарящий силы вдохновения и наслаждающийся работой, а не плодами вдохновения.

А л к и в и а д: нежны и чутки твои руки, Сократ, сладки и призывны речи, мягки толчки твоего орудия во мне. Научи меня.

С о к р а т: наука любви подобна науки смерти. Как науки они суть одно и то же.

А л к и в и а д: как это?

С о к р а т: что ты чувствуешь, мой мальчик, когда засыпаешь?

А л к и в и а д: мне кажется, в это мгновение моя душа отлетает от меня в какие-то неведомые дали.

С о к р а т: тебе верно кажется. Ведь сон, Гипнос – брат бога смерти Танатоса. Засыпая, мы ненадолго умираем, наши души покидают бренные тела и знакомятся с тем миром, куда потом отлетят насовсем. В этом полете их сопровождает сын Гипноса Морфей – он представляет эти миры в сновидениях. Тяжел и бесплоден сон без сновидений.

Душам людей, творящих зло, Морфей шлет кошмары мрачного Аида – в этом ему помогает его тетка Немезида, богиня мести и отмщения. Души людей, свершающих Добро, посещают елисейские поля блаженства и забытья. В Аиде время бесконечно, в эмпиреях оно отсутствует. Поэтому кошмары тянутся так мучительно долго, счастливые же сны нам кажутся мгновенными и легкокрылыми.

А теперь ответь мне на другой вопрос, сынок, и мы проясним вместе сходство любви и смерти.

А л к и в и а д: спрашивай, учитель, я постараюсь ответить на все твои вопросы, как бы неожиданны или трудны они ни были.

С о к р а т: я всегда ценил твое прилежание, Алкивиад, но более я ценю твою память и совесть, что, собственно, одно и то же. Мы часто, забыв что-то, начинаем сочинять и выдумывать, вместо того, чтобы честно сказать себе и другим: «я не помню». Мы боимся казаться непомнящими, потому что свершили что-то дурное, нехорошее, и память тут же мстит нам, вычеркивая из себя не этот – другой поступок, другое воспоминание. Если бы мы не совершали дурных дел, наша память была бы совершенной и полной, а наша совесть чистой и в ней не было бы зачеркнутых мест. У злодеев и душегубов совесть черна, она вся – в провалах зачеркнутой памяти. Мгновенно совершаемое злодеяние уносит годы воспоминаний, застит детство и юность. Именно поэтому, большинство злодеев безродны и беспамятны. И величайшие злодейства оборачиваются проклятием родителей и отречением от детей: «забудь» – в горе и гневе говорят они – «мое имя и меня и не вспоминай более никогда!». А на суде эти убийцы и злодеи почти всегда на вопрос, кто они, отвечают «я – сирота», не чтоб разжалобить суд и закон, а в подлинном забытии рода своего.

А л к и в и а д: я встречал праведных старцев, которые отчетливо помнят свой род до седьмого колена.

С о к р а т: блаженным же открыт их род и дальше. И еще грядет человек, род которого будет открыт от первого до Него и от Него до последнего, которым Он и будет. Дважды придет Он и Собою замкнет все поколения. Но имя Его нам не дано знать.

Вопрос же у меня к тебе такой.

А л к и в и а д: я весь внимание.

С о к р а т: ты уже познал любовь. Ответь мне, что испытывал ты, когда страсть затихала?

А л к и в и а д: обычно – забытье.

С о к р а т: а не напоминало ли это забытье сон?

А л к и в и а д: как будто.

С о к р а т: а не путал ли ты любовь со сновидением?

А л к и в и а д: иногда мне действительно казалось, что я сплю и происходящее – сон.

С о к р а т: а чем любовь отличалась в эти мгновения от сна?

А л к и в и а д: учитель! я вспомнил! Во сне я всегда один, а в любви нас двое!

С о к р а т: вот видишь, мой милый Алкивиад, твоя память действительно чиста и честна. Любовь – это сон двоих и это как бы совместная смерть.

А л к и в и а д: но это всегда легкий и возвышенный, блаженный сон, полет на райские поля забвения.

С о к р а т: мой мальчик, только для тебя и таких, как ты. Ты познал только светлую страсть и возвышенную привязанность душ. Мне жаль говорить тебе об этом, но знай: есть низменные, грязные страсти, продажная любовь, похоть насилия, любовь к истязаниям и наслаждение собственной болью и собственным унижением. Эта любовь черна. Она ведет в Аид и насильника и его жертву, и истязателя и истязуемого, и визжащего в восторге от удара кнута и держащего этот кнут, и торгующего любовью и покупающего ее. Они вместе погружаются в злобный мир бездн и души их чернеют при жизни, становятся настолько тяжелыми и бренными, что, покидая в смерти тела, не возвышаются к небу, а бродят средь нас, мятежа нашу жизнь, прося прощения или требуя возмездия.

А л к и в и а д: как страшно.

С о к р а т: не бойся их. Они касаются своими невидимыми призрачными руками только тех, кто близок им, кто сопричастен таким же темным страстям.

А л к и в и а д: выходит, и сон и любовь – лишь тени смерти?

С о к р а т: нет, мой дорогой Алкивиад. Сон – лишь видимость смерти и любви. Высшие проявления любви и смерти – во сне или очень похожи на сон. Любовь и смерть – две великие сути, перед которыми оказался бессилен даже Зевс.

А л к и в и а д: расскажи мне про это, ты никогда мне раньше не говорил этого.

С о к р а т: давно я слышал эту историю, от Демитиллы, подруги и наставницы моей матушки. Повивальные бабки знают и хранят много секретов и тайн. Даже не знаю, в целости ли сохранился во мне тот давний рассказ.

А л к и в и а д: обними меня покрепче, может, часть моей молодой памяти перельется в тебя и вернет тебе старые воспоминания, а я постараюсь никогда не забывать твой рассказ.

С о к р а т: так слушай.

Это в наши дни бог смерти – Танатос и бог любви – Эрот. А были истинные времена, когда это были богини – Танаис и Эрос. Они были сестрами и жили в уединении от всех богов, на прекрасном одиноком острове Фиброс, что значит – Жизнь.

Прекрасны были юные богини, одна мать и в один миг родила их от великого древнего бога времени. Вечная молодость юных богинь смущала даже обитателей Олимпа, поддерживавших свое бессмертие амброзией и нектаром – этим же ничего не надо было, только любоваться друг другом.

Юные девы редко являлись людям и те жили подолгу и безмятежно, зачиная новых людей, как новый урожай – лишь по нужде и необходимости.