8 | Севера́. И приравненные к ним

Отчет о командировках в Нарьян-Мар и его окрестности

Решил мужик повеситься. Настроил петлю, навесил ее на крюк, намылил, просунул голову. Глядь – а на шкафу четвертинка, старая забытая заначка. Спустился, принял, опять полез в петлю. Сунул голову – а на шкафу чинарик недокуренный. Достал бычок, вышел на балкон, закурил: «А жизнь-то налаживается…»

Первая поездка

19 сентября

Господи! Куда только не занесет на день рождения! Вот, в Нарьян Мар угодил. Фатех Вергасов предупреждал меня, что это – дыра. А то я сам недогадлив, проповедеведец силиконодолиновский.

Непогода нас встретила такая, что даже в баню не пошли, а после размещений и первых визитов праведных скромно посидели с местной рыбой в спартанской гостинице «Печора» (традиция такая была – гостиницы называть по имени местной речки, если эта гостиница – одна на весь город). Первое впечатление от города – место съемок или прототип фильма «Облако-рай»: зачем строили? зачем живем? куда уезжаем? На центральной площади Ленин идет из бывшего исполкома (ныне окружная администрация) в бывший обком (ныне городская администрация) мимо безвкусной до крика православной церкви. Никаких других украшений из роденобетона в городе нет, да, может, и не было никогда.

Нарьян-Мар живет, неправильно, присутствует на карте в ожидании следующей идеи освоения. Возник он под лозунг пролетаризации национальных окраин – и эта идея выдохлась в первые же годы. Перевалка леса с реки на море и зэков в обратном направлении – азве это повод для города? Да и выдохлось оно со смертью Незабвенного.

Озирая местные тундровые пустоты, относящиеся к «староосвоенным территориям» явно по географическому недоумению, поневоле начинаешь думать: а что считать освоенной территорией?

1) прежде всего, наличие нескольких реализованных на ней проектов; движение поморов сюда из Новгорода, несомненно, было проектным и, как всякий первый проект, оно оказалось погребенным под последующими реализациями, давая им скорее мистическую составляющую, чем нечто явственное. Так, лихих ребят из Лукойла иначе как ушкуйниками и не назовешь. Вторая, Московская волна освоения, прошедшая судорогой острогов аж по всей Сибири и ударившая даже по тихоокеанскому побережью Америки (Форт Росс), оставила за собой мрачный след ссылок, пыток и казней. Здесь это запечатлелось в Пустозерске. Наконец, третья, советская освоенческая волна – я пока затрудняюсь дать ей общую характеристику, может быть, грабительская?

2) переход от импорта проектного материала к его экспорту; ну, Нарьян-Мару до этого не то, чтобы далеко, а до никогда

3) отсутствие проектов и идей освоения – по этому критерию Нарьян-Мар и весь округ – явно еще не староосвоенная территория.

20 сентября

С утра заструились в разные стороны по охуебинам местных улиц и дорог.

Сцена первая

Два бойких и симпатичных паренька, еще не дотянувших до звания молодого человека, но уже уверенных в завтрашнем дне – не то аванса, не то получки – и его хозяине, то есть, в себе, занимают на двоих вполне компьютеризированный и бойко телефонизированный кабинет в недрах окружной администрации. Одного зовут Комитет по делам малых народов, другого – Ассоциация тех же народов, словом, Панаев и Скабичевский. Ребята при примусе: они толковы, сообразительны, энергичны, образованы (территориальный менеджмент), мобильны, открыты и без пафоса любопытства «а ваши документики, я извиняюсь?». Комитет родом с Колгуева, хорошо знает свою ненецкую родню до прапрабабушки (а отец – из пришлых русских неизвестной национальности), Ассоциация – из боярского рода Виучейских, нечто вроде Рюриковича ненецкого народа. Он побывал в Канаде, посмотрел на декоративную жизнь тамошних поролоновых индейцев, мучительно выдумывающих себе, за неимением настоящих, проблемы и трудности. Оба ориентированы на норвежские, европейские и международные гранты и помощи, отлично понимая, а) что от России вряд ли дождешься реальных спасительных действий, и даже понимая, б) что представляют своим народом капитал всего человечества, которое не даст им погибнуть и загнуться в театральной мишуре псевдодикой жизни.

Некоторые этно-культурные подробности:

номадный круг ненцев невелик – 150—200 км

семейство или группа семейств живет в открытом контакте с другими группами, обмениваясь, главным образом, девушками и новостями

шаманство почти исчезло

женские сутки начинаются утром (приготовление еды на день), к женским функциям также относятся: воспитание детей, установка и разборка чумов и все прочее относящееся к внутреннему, очаговому миру

мужские сутки – с вечера, к мужским функциям относятся: олени, собаки, охота, рыболовство, перемещения и все, что связано с внешним миром

от снега полярные ночи светлы

и одиночество с луной

дорогу делают простой

в мир звонкий, чистый и пустой

эндемичных болезней и тяги к алкоголю нет (мнение о последней напасти опровергнуто практикой обширной общины, сбежавшей от советской власти за Урал и переждавшей там, пока эта власть не кончилась)

имеется две стадии (формы) деградации номадного уклада жизни: 1) часть семьи кочует, часть живет на месте, это напоминает «урбанизацию» по-украински и по-белорусски, где «горожане» содержат на свои деньги, но силами деревенской родни поросят, прочую живность и огород и 2) вся семья переходит к оседлости.

В округе возрождается – в разных формах! – идея фактории.

Реально существует проблема этнической самоидентификации из-за смешиваниями с русскими и комяками. В быту внутри семьи часто используются все три языка. Комяки гораздо предприимчивей и шустрей ненцев, переняли у них оленеводство и придали ему товарность, распространились аж до Кольского полуострова, в свое время оттяпали в Москве исконно ненецкую Воркуту с ее окружением, сейчас зарятся на местное углеводородное сырье.

Русификация территории началась, если я правильно понял, с установления национального округа (второго в СССР вслед за Коми-Пермяцким и первого на Севере) и появлением здесь бюрократическо-репрессивной инфраструктуры, идеологической инфраструктуры, учителей, врачей, транспорта, гидрометеослужбы и т.п.:

Данные переписей (тыс. чел.)

1926 год дан с островами и без островов. Сталинская эпоха привела не только к урбанизации в одной точке, но и к уничтожению коренного этноса коллективизацией, голодом, насильственной оседлостью и непосильным продналогом.

Две последние переписи позволяют судить о национальном составе округа:

В округе развит браконьерский туризм – барский (партийно-правительственный) забавы ради – сим балуются комяцкие, архангелогородские и местные власти, а также промысловый, вплоть до организованного на предприятиях забоя оленины, порой вместе с пастухами, вылова семги. Разбой ведется с помощью транспортных средств дальней и ближней связи (вертолеты, снегоболотоходы, моторки и т.п.). Это очень напоминает то, как в 60-80-е годы чеченцы на вертолетах добывали баранов в ненавистной для них Калмыкии, ставя под расстрел у кошары всю чабанскую семью.

Сцена вторая. Журналисты

Обошли все три редакции местных газет, но разговор состоялся только в одной – «Красный тундровик» («Наръяна вындер»). Газета выходит с 7 ноября 1929 года, сейчас имеет четыре полосы четыре раза в неделю. Летом тираж упал до 2 тысяч, сейчас – 4, по пятницам – 6. До сих пор самая читаемая газета. Главный редактор – достаточно конфликтная дама, нервно реагирующая на другие газеты, имеет заочное журналистское образование. Ее заместитель, из-за которого часть редакции отвалила, образовав новую газету, удит в Интернете, выгребая все, что вещает мир о вещах, близких местным.

Сцена третья. Посредники

В ЕВРе (есть в этой аббревиатуре что-то неуловимо сионистское) симпатичная и толковая молодая ненка бойко рассказала о своей посреднической фирме по скупке оленины и реализации ее мясокомбинату, геологам и др. потребителям. «Покупаем по рублю, продаем по три и на эти два процента живем» – так можно охарактеризовать ее манеру обращения с цифрами. База (фактория) находится в Красном, в 40 км к северу от Нарьян-Мара. Имеется грузовик и коротковолновая связь с обслуживаемыми «частными предпринимателями» (так теперь называются те, кто был просто оленеводом, потом единоличником, потом «фермером»). В сфере обслуживания – 40 семейств. Помимо скупки мяса, фактория снабжает их необходимым провиантом, оборудованием и прочим прикладом, ведет их финансы, обеспечивает ветеринарный сервис, в светлом будущем намеревается организовать централизованный забой скота. Объем деятельности сомнительно невелик – 750 тыс. рублей в год, но это может быть и результат чтения не той строки в отчете.

По литературе, местная тундра выдерживала более 200 тысяч оленей (в прошлом веке) при 10 тысячах оленеводческого населения. Сейчас этих оленеводов расплодилось до 20 тысяч, а стадо оленей – всего 160 тысяч, а не возможные 400. Но уже слышны голоса, что достаточно и 80 тысяч. Так как мировых аналогов нашему оленеводству нет, то и озираться и ссылаться тут не на кого.

ЕВР размещается на первом этаже заводоуправления Рыбокомбината. А на втором этаже состоялась беседа с главным инженером Александром Александровичем Хабаровым.

Сцена четвертая. Рыбники

Гл. инженер работает здесь с 1972 года и потому знает родное производство досконально. Завод стоит. В ожидании окончательного краха красят стены масляной краской. Изредка работают на давальческом сырье – коптят рыбу местных рыбколхозов, получая в качестве арендной платы часть готовой продукции, которая в значительной мере уходит на погашение долгов городу за свет и на прочие налоги. Городские чиновники отовариваются в фирменных магазинах комбината бесплатно, на запись.

Своего лова уже давно нет – все перешло к рыбколхозам. Уловы падают – и на море, и на внутренних водоемах в строгом соответствии с ростом разведочного бурения. Океанический лов в Гольфстриме (севернее Колгуева) стройно уходит контрабандой в Норвегию: ни тебе налогов, да и оплата в твердой валюте, ситуация абсолютно та же, что и на Дальнем Востоке. Навага уже 5 лет не подходит к берегу (в магазинах она, свежемороженая, тем не менее, лежит, удивительно дешевая и нежная, как провинциальная девочка в столице). Коптят, увы, на сосновых опилках. Все оборудование старое, допотопное. От нечего делать варят пиво на мини-заводе миасского производства (проблемы с солодом) и разливают местную минералку по бутылкам. Нарьян-Марского пива попробовать не удалось, но все эти «балтики» и «ярпивы» делают по одной идее: к квасу добавляют красный (темное пиво) или белый (светлое пиво) портвейн. Стоит и этот промысел на заводе. Кое-как телепается производство деликатесов и рыбной кулинарии.

К рыбзаводу примыкает банька для местной знати, на запоре и за колючим забором, естественно.

Сцена пятая. Архитекторы

У главного архитектора города Михаила Александровича (бывший военный строитель из Амдермы) – никаких идей о концепции города, а есть лишь ожидание руководящих перспектив по этому поводу. Город растянут и разбросан, как и все ГУЛАГ-поселения. Нарьян-Мар переваливал печорский лес на Архангельск морем, а в обратном направлении – тех, кто валил этот лес. В городе много недостроек и пустых дыр, заполненных нереализованными проектами. Стилистически город – хаос самых разных идей. Строительных трудностей город не испытывает, так как стоит на аллювиальном песке. Архитектор в восторге от лукойловского пенобетона (в 2—3 раза дешевле кирпича, может быть исполнен в широкой гамме теплоизоляционных свойств). По мнению городского архитектора, если добавить «социалки», Нарьян-Мар вполне может стать базой освоения для вахтовых нефтянников.

Тут, как всегда, архитекторы не хотят понимать, что строители никогда не станут представителями вторичных и третичных технологий. Их убогая судьба и мечта – стать после строительства ремонтниками построенного ими производства. А вторичные-третичные технологии это – финансисты, журналисты, программисты, проститутки и другие тонкие специальности.

Мы вышли на охлажденную площадь. Сильно прояснилось. По небу летели циклоны, боинги, духи – и никто из них не платит налоги в местную казну. Я слегка поежился – как тут развозить пиццу и кто бы ее тут стал заказывать? На балконах густо висит повесившееся белье – наверно, его меняют только раз в неделю, до того оно отсерело.

Сцена шестая. Музейные работники

Музей тотально заперт, но не закрыт – это манера такая. И встретили нас недоуменной жестикуляцией и с явным подозрением, но вскоре страсти поутихли и каждый занялся своим делом, кто продолжил музейничать, кто обложился книгами.