Колумбийская балалайка

– А у меня в отеле остался. – Рыжеволосая Любка оглядела свой нехитрый наряд с таким видом, будто только сейчас заметила, что на ней всего лишь купальник.

– Михалыч, а что, это действительно пограничники? – Татьяна не отрываясь смотрела на моторки.

– Борисыч, – поправил старик.

– Да?.. А мне почему-то казалось…

До лодок оставалось метров сорок, и уже можно было разглядеть сидящих в них людей. В форме. Вооруженных.

– Черт их разберет… Но, Танюша, – вдруг сказал Борисыч и крепко взял девушку за локоть, – мне кажется, пока не стоит выдавать им, что вы хаблаете по-эспаньольски. Сделайте вид, что ничего не понимаете. Пусть Энрике общается.

– Это еще почему? – спросил Михаил.

– Ну просто на всякий случай…

Наблюдая за приближением гостей, Вова нащупал упаковку с пивом, отработанным движением разорвал, достал украшенную надписями и коронами жестянку, вскрыл ее и опрокинул в рот.

Метрах в десяти гости одновременно заглушили моторы, и оставшееся расстояние лодки бледно-зеленого цвета проделали по инерции. Первая несильно стукнулась о лодку русских, и один из сидящих в ней людей ухватился за оранжевый борт, чтобы не проскочить мимо. Вторая обогнула с другой стороны и замерла, покачиваясь на волне, чуть впереди.

В моторках сидели солдаты – по четыре в каждой. Латиносы, в камуфляжной форме с закатанными рукавами и множеством карманов, смуглолицые, коротко стриженные. Вооруженные лоснящимися на солнце, с рожковым магазином и пистолетной рукоятью, черными короткоствольными автоматами. Похожими на “Хеклер-Кох”. Никто в русских не целился, и это обнадеживало. Но на потерпевших кораблекрушение солдаты смотрели равнодушно, без всякого выражения. Как на неодушевленные предметы. И это было очень неприятно. До зуда под ложечкой.

Сразу стало ясно, что главный у них – вон тот жилистый крепыш в солнцезащитных очках-“каплях” на горбатом носу, нависающим над щеточкой коротких усиков. Уперев приклад автомата в колено и направив ствол в зенит, он лениво жевал тонкими губами разлохмаченный окурок сигары. В очках отражалось море.

Когда моторки остановились, взяв оранжевую лодку в клещи, главный латинос выплюнул окурок в воду и вполне дружелюбно произнес:

– Пор фаворе, транспассэ эста навиа!

– Чего ему надо? – напряженным голосом поинтересовался Михаил у Татьяны, забыв о просьбе старика.

Та наклонилась к своему шефу и негромко ответила:

– Чтобы мы перебрались в его лодку.

Борисыч в ответ на приглашение молча протянул вооруженному гостю свои документы. Тот охотно принял их и тут же сунул в задний карман брюк. Даже не открыв. Даже не посмотрев на обложку.

– Это пограничники? – встряла лохматая. – Спросите у него, они пограничники?

– И скажите, что мы хотим видеть русского консула, – хмуро добавил моряк Алексей. Значит, личности в оранжевой лодке латиносов не интересуют. Поняв это, он непроизвольно гулко сглотнул и прекратил копаться в вещах.

Татьяна отмахнулась от моряка и с вызовом о чем-то спросила у человека в темных очках. Тот усмехнулся, ответил односложно и сделал приглашающий жест рукой.

– Ну? – нетерпеливо пихнул секретаршу под локоть Миша.

– Он сказал, что… – начала было Татьяна переводить, и тут в беседу вклинился Энрике.

Потрясая запорожскими усами и брызгая слюной, он начал гневную, весьма эмоциональную речь, обращенную непосредственно к командиру латиносов. Он размахивал руками, попеременно указывал то на северо-запад, в сторону Панамы, то на зеленеющий берег, то почему-то на небо. Он ругался – это было очевидно для всех. Он чего-то требовал.

Жилистый тип в зеленой лодке слушал Энрике очень внимательно, склонив голову набок. Потом лениво направил ствол автомата в лицо капитану погибшей “Виктории” и нажал на спусковой крючок.

Все случилось так быстро, так буднично, что поначалу никто не понял – а что, собственно, происходит.

Очень громко треснул одиночный выстрел. В воздухе остро запахло порохом. Рыбкой блеснула на солнце и булькнулась в воду отработанная гильза.

А Энрике как куклу смело за борт – с такой силой, что фуражка слетела с макушки. Он рухнул спиной в воду, подняв тучу брызг, и закачался с раскинутыми руками. Вокруг головы быстро расплывалось розовое облако. Разлетевшиеся полы морского кителя заколыхались, потом, намокнув, мягко потянули тело вглубь.

Вова, успевший к тому времени опорожнить две банки с пивом, выронил третью из рук, так и не открыв. А потом растрепанная женщина завизжала.

Аккорд второй

Особенности колумбийского плена

Татьяна Симохина

Через две недели я возненавидела эту Панаму и ее панамцев. Жара, духота, везде грязь, немытые и небритые мужики, ничуть не похожие на Антонио Бандераса ни ростом, ни лицом, ни сексапильностью, а напоминающие скорее наших рыночных айзеров; женщины все – просто совсем не Марии, развязные, растрепанные, неухоженные и крикливые. А после того как однажды одна, без Миши, вышла в город, я дала себе слово покидать отель только в случае самой крайней необходимости. Миша пропал куда-то, и, совершенно заскучав в отеле, я поехала в центр – походить по магазинам. В маленькой лавочке под трескотню толстого, беззубого, да еще и старого панамца я копалась в пыльных кучах вещей и нашла одну премилую штучку. Брошку, сделанную из раковины с жемчужинкой внутри. Сама носить я ее не собиралась, подарю, думаю, Лариске, она любит всякие экзотические мелочи, и ей есть с чем ее надеть. Стоила она, как и все в этой стране, невероятно дешево. Местных денег, бальбоа зовутся, на тот момент у меня не было, и я предложила хозяину взятую из отеля самую мелкую купюру из тех, что хранились в номере: сто долларов. Лавочник перепугался, увидев ее, замахал руками, закричал, что у него нет сдачи, он не может разменять такие деньги, у него и в лучшие дни столько к вечеру не набирается. И посоветовал поменять купюру в обменном пункте через дорогу напротив. Что делать? Пошла. Но и в меняльной лавке, меняла, который, казалось, не мылся год, не наскреб такой прорвы бальбоа, равной долларовому стольнику. Я только хотела спросить, куда же мне идти на сей раз, как какой-то крутившийся в лавке оборванец (а такое слово подходит к большинству панамцев) выхватил у меня деньги и убежал. Меняла не мог сдержаться и хохотал как полоумный. После этой прогулки я почувствовала, что окончательно и бесповоротно устала от местной экзотики и решила до самого отъезда домой не выходить из отеля. Разве только если Мише понадобится, чтобы я его сопровождала.

После двухдневного отсутствия Миша наконец появился. И не один.

Мише тоже надоело здесь. Он рассчитывал закончить все дела в Ла-Пальма дней за пять-шесть, а потом закатиться со мной на недельку в Штаты; но какой-то местный чиновник застрял в столице, а без него подписать контракт оказалось невозможным. И мы попали в вынужденное заточение в этом скучном городишке. Даже на море уже не тянуло. Искупаться лучше в бассейне, на который выходят окна нашего номера, за три первых дня я загорела до нужного цвета и, если вновь захочется солнечных ванн, – просто выйду на балкон. А что еще делать на этом море-акияне?

Миша от скуки стал пить. Конечно, без пива и джин-тоника у него и так не обходится ни один день, но меня это нисколько не волнует – я ему не жена и никогда ею не буду. Даже если он и сделает предложение. (А у него, кажется, вызревает такая мысль. Уже несколько раз заводил какие-то странные разговоры об одиночестве, о том, что никто его не понимает, а я, как он полагает, в состоянии его понять. Дозревает мужик, но мне он совсем не нужен – несмотря на все его богатство.)

Миша может считаться богатым человеком не только по панамским меркам. Оптовые поставки продуктов из латиноамериканских стран в Санкт-Петербург, Ленинградскую, Новгородскую и Псковскую области; он один из совладельцев фирмы. Не трудно догадаться, что мужик денежный, это я знаю наверняка. О таком доходе, что он имеет, рядовой бизнесмен в порядочной стране может только мечтать.

Но я могу выдерживать Мишу недолго – лишь столько, сколько длятся наши с ним, слава Богу, нечастые поездки по странам Центральной и Южной Америки. Да разве еще вытерпеть раз в неделю свидание в родном Санкт-Петербурге. Если наше общение с ним затягивается – я начинаю нервничать. Хотя он мужик неплохой, не злой, не жадный, не хам. Но – очень простой. Неотесанный. А простота, как известно…

Может быть, я даже скоро порву с ним. Насовсем. Да и рвать-то особо нечего. Что нас связывает? Моя работа выездной переводчицей в испаноязычные страны с совмещением профессии гетеры да редкие свидания в Питере. Кое-какой капиталец я уже накопила, чтобы иметь возможность не спать с мужчиной исключительно ради новой командировки в Латинскую Америку и получаемого за это вознаграждения, пускай и приличного. Противно чувствовать себя шлюхой. А иногда нет-нет да и накатит такое чувство. Тем более в постели Миши… Нет, все в порядке, но, наверное, он не тот мужчина, с которым мне будет по-настоящему хорошо. Миша может славно, очень так по-мужицки, трахнуть. Сильно, напористо, подавляя полностью, растаптывая, насыщаясь жадно, безудержно. Каждой женщине приятно, когда ее так неистово желают и берут. Иногда хочется отдаться именно так. Но потом, насытившись, в следующих своих попытках Миша уже однообразен и скучен. Унылая смена позиций, словно выполняется какая-то обязательная программа, и монотонное, нудное совокупление. Фантазии ноль, нежности ноль, предварительной любовной игре, сколько я ни пыталась, мы научиться не можем. Правы те, что говорят: чем выше интеллект, тем интереснее мужчина как любовник. Впрочем, все это ерунда. Главное, нет и неоткуда появиться между мной и Мишей того чувства, что примиряет все…

Да, я говорила, что Миша от скуки стал пить. Крепкие напитки и помногу. Слава Богу, ничего страшного с ним не происходит, когда он напивается. Не буянит, не распускает руки, но все же, все же, все же… неприятное зрелище для трезвого человека. А я, разумеется, не составляла ему компании в неумеренном питии. Поэтому он стал пропадать из отеля на полдня, на день, потом на два… Уверена – шлялся по местным шалманам. Еще, я думаю, не преминул посетить здешних шлюх, попробовать панамской клубнички. Да и пусть, мне плевать. Не волнуюсь я и из-за того, что он может меня чем-то заразить. Слава Богу, Миша настолько боится СПИДа и сифилиса, просто панически, что в самом бесчувственном состоянии на автопилоте достанет презерватив.

Последний раз, пропав на два дня, Миша вернулся в отель не один. С ним пришли еще двое. Разумеется, никто из них не был трезв. Тот, которого, как выяснилось, зовут Вова, вообще с трудом держался на ногах. Впрочем, он и не стал на них держаться, а сразу обвалился в кресло и задрал ноги на подлокотники. Казалось, у этого Вовы оба глаза стеклянные – хотелось узнать, сколько же он выпил и почему не закусывал, но совсем не хотелось заговаривать с ним. Это напившиеся мужчины представляются себе неотразимыми орлами, когда на самом деле трезвой женщине они омерзительны. Вдобавок от этого Вовы несло потом, как от козла, волосы, конечно, немыты-нечесаны-нестрижены лет двести, а шорты и футболка измяты, будто он в них ходит не снимая с самого рождения. В общем, того еще типа приволок Мишаня. Наверное, соскучившись по отечественным бомжам.

Хорошо хоть второй гостюшка был поприятнее. Очень даже ничего мужчина. Высокий, загорелый, как серфингист, мускулистый. Лицо у него хорошее, женщинам нравятся такие, без всякой смазливости. Крепкий мужской подбородок, втянутые щеки. Правда, нос сломан, ну так это, можно сказать, лишний намек на мужественность. Глаза хоть и пьяные, а симпатичные. Серые, с лукавыми морщинками вокруг, как у Ленина, главное, не близко посаженные, как у крысы. Ненавижу мужчин, напоминающих крыс. Звали второго нашего приятеля Лехой. Он сам так представился, пожав мне по-мужски руку. Лехина ладонь – живого места нет – вся в мозолях, половина ногтей черные, прищемленные или отбитые. За последнее время я привыкла к ладоням пухлым и гладким.

– Танюха! Иди за телефон! – Вошедший и тотчас исчезнувший в направлении туалета Миша снова объявился, энергичный как всегда, и плюхнулся на пуфик около телефонного аппарата. – Сейчас гулянку конкретно устраиваем. Насчет выпивки подскажу, чего говорить. Закуси побольше заказывай, ну там, сообразишь сама, чего надо. Мы еще эту бабу позвали, ну, со второго этажа. Припрется сейчас. Гульнем по-русски. Видишь, Танюха, я уж думал, никого тут нет, а откопал и в этой заднице наших людей. Давай звони папуасам.

Я позвонила в гостиничный ресторан и сделала заказ. Они там, полагаю, решили, что мы сегодня в нашем номере будем кормить, более того, поить весь отель.

Едва я повесила трубку, Миша взялся рассказывать, где же он подобрал таких замечательных русских парней. Само по себе это действительно было любопытно, поскольку, кроме женщины Любы со второго этажа, ни на кого из соотечественников в городе мы прежде не натыкались. Плохо в Ла-Пальма с русскими людьми.

Сперва Миша отыскал Вовика. Тот в каком-то кабаке трескал спозаранку водку, почему Мишаня и заподозрил в нем русского человека. Подозрения оправдались. Они подружились за допиванием водки, потом отправились в другой кабак, громко разговаривая на родном языке. Русскую речь в их исполнении услышал прогуливающийся по улицам Леха и подрулил к ним. Те, понятно, взяли его в компанию. Одним словом, для россиян сегодня выдался благоприятный день. Его-то наши ребята и решили завершить достойно – славной попойкой в нашем номере.

Я не знала, радоваться мне этому или нет. С одной стороны – разнообразие, общение с соотечественниками. С другой – много я не выпью, а разговоры с пьяными людьми во мне всегда вызывают раздражение…

– Леха, – тем временем пояснил Миша, для пущей ясности показав пальцем на расположившегося на диване Леху, – он, блин, моряк. Отстал от парохода. Ну типа чего-то там в организме сломал…

– Аппендицит у меня был, – раздалось с дивана. – В день отплытия прихватило.

– Во. Пока валялся в госпитале, его пароход тю-тю. Ждет следующего.