Колумбийская балалайка

– Кто где был ночью?! Каждый рассказывает, где был ночью! – не унимался Михаил, в такт словам с силой хлопая ладонью по бетонной стене.

– Может, перестанете орать? Хотя бы в виде разнообразия. Люба права. Я здесь одна, кто может заниматься делом. Нужным, общественно-полезным. И все мне мешают. – Покинув свой пост у двери, Татьяна приблизилась к сбившимся в группу соотечественникам.

– Ты о чем это, лапа? – обратился к ней не кто-нибудь, а Михаил. По праву личного обладания.

– О том, лапусенок, что кто, кроме меня, владеет испанским? Никто? Тогда я вот что вам скажу. Нас сторожат два башибузука. Сидят на крыльце с той стороны, прислонившись к двери. Над дверью короткий козырек – говорю для тех, кто не разглядел, – и им, негодяям, не хочется на солнце.

– Думаешь, они нас подслушают? – хохотнул Миша и, улыбаясь, оглядел присутствующих.

– Милый, – проворковала Таня, – я думаю совсем о другом. О том, что я их могу подслушать. И я пыталась слушать, но из-за ваших воплей толком ничего не разобрать.

– Да зачем они нам?

– Барышня абсолютно права, – вмешался Борисыч. Он сдвинул кепочку на затылок и почесал залысину. – В нашем положении любая крупица информации лишней не окажется.

– Тогда валяй! – распорядился Миша. – Иди подслушивай!

– Спасибо, дорогой. Только вы уж потише, вполголоса как-нибудь.

Слегка пританцовывающей походкой самая молодая из заключенных направилась к двери.

– Леха, – осторожным голосом обратился к спутнику Михаил, – вырубил ты мотор или нет?

Алексей сморщился, как от лимона:

– Тебе не надоело? Завел шарманку – “кто да кто”, “вырубил – не вырубил”. Теперь-то чего. Приплыли. Вчера ужрались все. А ты панамца напоил.

– Слушай! – Вовик вдруг как ужаленный кинулся со своего сидячего места к Михаилу. – Ты ж не глядел в своем пакете! – Он поднял с бетонного пола и поднес к носу нового русского пластиковую сумку. – Может, там курево! Нехай рассыпанный табак. Замастрячим косячину…

Накопившийся грозовой разряд нашел громоотвод. Бывший благодетель вцепился в тощие плечи Вовика, протащив через камеру, вжал в стену. Плейбоевская майка угрожающе затрещала на Мишкиных плечах. Стиснув Вовику толстыми пальцами челюсть, Михаил испустил свой самый пронзительный за сегодняшнее утро крик:

– Прибью, пидарюга! Укатал ты меня, понял?! Козляра дешевый!

Борисыч проворно кинулся к сцепке, повис на плечах нового русского, попытался оттащить. Кепка слетела с его головы и упорхнула в угол, обнаружив под собой жиденькие растрепанные волосы мышиного цвета. Любка не то чтобы громко, но заверещала, Алексей отвернулся и сплюнул. Вовик, не противясь насилию, таращился на взбесившегося земляка и сипло дышал.

– Из-за таких, как ты! – не унимался Михаил, безуспешно отталкивая от себя цепкого Борисыча. Отчаявшись оттащить, старик втиснулся меж конфликтующими, встал живой перегородкой. – Макака! Говнюк! Урою! – сотрясало камеру.

– Хватит, хватит, – заклинал Борисыч, сдерживая напор.

Отодвинулась, скрипнув, заслонка дверного “глазка”, и в дырке показался человеческий глаз. Зрачок пометался туда-сюда, потом дырку заполнили губы и что-то прогавкали – отрывистое и нерусское, обнажая желтые зубы.

Послышался смех, и явления с воли закончились опустившейся заслонкой. Впрочем, смех слышали только Татьяна да Люба, чьи головы располагались рядом с “глазком”. Таня стояла, опираясь о дверь и скрестив руки на груди; прищурясь, наблюдала за возней вокруг шефа дефис любовника.

Борисыч с неутомимостью первой ракетки мира отбивал пухлые загорелые руки, пытавшиеся таки достать Вовика. На том, собственно, противостояние и закончилось. Нападающий неожиданно сник и, бормоча ругательства, плюхнулся на циновки. Сел, уперев локти в пальмы и кораблики на шортах, уронил лицо на сложенные “замком” кисти.

– Как вы достали, мудилы, – отчетливо услышали все.

Любка тем временем отошла от “глазка” и что-то нашептывала Алексею на ухо.

– Да ладно тебе, – вяло отмахивался тот, – с ума совсем сошла…

– Чего это он? Крышка отвинтилась? – отойдя от потрясения, спросил своего защитника Вова.

– Все мы взвинчены по вполне понятным причинам, – разъяснил Борисыч. Он пошарил глазами по камере, отыскал потерянную кепку и водрузил на прежнее место на макушке. Снова сдернул.

В камере настало затишье. Миша бормотал что-то себе под нос, мотая головой, упертой в кулаки, Вова растянулся на циновках и закрыл глаза, Любка шепталась с Алексеем, прижавшись к нему и поглаживая его руку, Борисыч мерил неспешными шагами темницу, о чем-то задумавшись. Сквозь неполноценное окошко вливался размеренным потоком свет, рассеивая тьму, доводя ее до состояния полутьмы или даже трех четвертей тьмы.

Михаил Сукнов

Придурка Вовика я подобрал в борделе. Ну не рассказывать же про это Таньке! Начнутся всякие глупости, понты, типа – значит, я тебе не нравлюсь. Расхнычется еще, баба ж; бизнес бизнесом, а может, влюбилась в меня, дура, надеется. Ну, по-любому ей не в кайф будет узнать, что я по шлюхам хожу. Да я бы, может, и не шастал, сдались мне эти шлюхи, уж давно все пробовано-перепробовано. Короче, были б дела, я б вообще по этому сраному городишку только туда и обратно. Но дела встали, скучно, блин. Сидишь, как дурик, в отеле, ждешь какого-то хмыреныша из столицы, суку панамскую, и охреневаешь поминутно. Тут хоть чем бы разогнаться. Хоть грязными панамками, мулатками шоколадного отлива. Я никак отмазываюсь, что ли?

Короче, захожу я в бордель и вижу этого придурка. Комната с баром, стулья, диванчики, мухи кругом, бабы полуголые, жирный вышибала в майке – обычные дела. А в углу на двух стульях лежит чувак, не похожий на местных папуасов, в шортах, ноги-руки свисают. Ну, думаю, захорошело какому-то туристу до отключки. Затрахали мулатки. И никто, что интересно, на него внимания не обращает, ходят мимо. Взял я стакан с пивом, сосу, к бабам приглядываюсь. А они вокруг вьются, лопочут, сеньор то-то, сеньор это. Думаю, выберу вон ту, толстожопую, шоколадную. Маленькая, плотненькая, главное – сразу видно, энергичная. Тут, наблюдаю, к чуваку на стульях подходит одна из шлюх, брезгливо так шлепает ладошкой по плечу, типа, ну что, очнулся ты, педрила, или как. И тот издает в ответ мычание. Шлюха обрадовалась, закричала, зовет вышибалу. Тот подошел, рыгая и пердя на ходу, и они давай вдвоем тормошить мужика, трясти и щипать. Ага, думаю, ясно. Клиент реально отъехал, они его добудиться не смогли, плюнули, пускай, дескать, поваляется, отойдет. Выносить на улицу, как хлам, не захотели – наверное, что-нибудь типа чести заведения взыграло. А сейчас видят, он подает сигналы жизни, и давай дожимать его побудкой. Ладно, мне-то что, думаю. Отворачиваюсь, подмигиваю моей толстожопой, мол, иди сюда, базар есть, и тут вдруг слышу здоровый русский матерок. Грамотно так посылают всех подальше. Оказывается, это чучело в шортах – наш человек! И вышибала со шлюхой уже подняли его на ноги и под ручки волокут к выходу. Тут меня что-то дергает: это наш ведь, русский мужик! Хоть поговорить можно. Я быстро плачу за теплое пойло, кидаю сверху столько же их фантиков – типа за моральный облом, топаю на выход. Бабы никуда не денутся.

Чувак в шортах торчит уже на улице, ошалело оглядывается. В дверях красуется, почесываясь, вышибала, чтобы, значит, перекрыть доступ назад. Я подгребаю к чуваку: “Пива хочешь, братан?” На “пиве” он включается. Давай, выдавливает, выпьем. Ну, пошли, сели под зонтики на улице. Я взял холодный “Туборг” в банках. И хорошо хоть, как зовут, спросил его до первой банки, а то и того бы точняк не узнал. Вовиком его зовут. Еще из дельного он успел сказать, как ему херово. Потом высосал три банки, не отрываясь. После чего его развезло, что тебя с литрухи “Пятизвездочной”. И он такое понес… Ну, типа, спрашиваю его: “Ты, братан, из какого города сам?”, а он лепит в ответ что-то типа: “Городок наш ничего, населенье таково… Эх, Самара-городок, незамужняя я, пожалей ты меня… Пей, друг, пока зелень из носа не закапает. Атомы с молекулами разберутся сами, куда на что разлагать”…

Плюнул бы я да ушел, на фиг мне дурдом такой, но тут нарисовался Леха. Подсаживается за столик мужик. Ребята, говорит, вы чего, в натуре русские?

Ну, разговорились, то, се. Про Леху я Таньке всю правду выдал, тут-то чего темнить. Леха – вообще-то правильный пацан, мареман. Байки всякие морские травил.

Тут я и подумал, что надо продолжить. У нас в номере, а то сил нет папуасов этих видеть. Устроить конкретный банкет с полным отрывом. Понятно, только одни русские… только они одни, блин… Может, и Вовка очухается. Ну, бросать его стопудово западло, с ходу загребут в ментовку панамскую, а он свой ведь, хоть и шизик…

– Ну потише вы там, не слышно ж ничего, – громко произнесла Любовь и снова прижалась ухом к двери.

– Да ты-то что в испанском понимаешь… – хмыкнул Борисыч. – Володя, а ты как тут оказался?..

Вова не отреагировал – как лежал, так и продолжал лежать. Миша пробурчал из-под кулаков что-то вроде: “Да пошли вы все…”

– Что там? – тихо спросил Леха у Татьяны, кивнув на дверь. Девушка недовольно нахмурилась и предостерегающе поднесла палец к губам.

– Я, между прочим, в Панаме уже полгода, кое-что понимаю, – неизвестно к кому обращаясь, буркнула Любка.

– Так! Идите все сюда! – Татьяна быстро отошла от двери к самому дальнему от “глазка” углу камеры. – Быстро!

Интонация заставила остальных сокамерников без вопросов и торможений собраться вокруг девушки. Один Вова не покинул циновку. Его грудь равномерно вздымалась, рот был приоткрыт – парень спал. По крайней мере, выглядел спящим. Не требуя обязательного присутствия Вовика, Татьяна начала, то и дело судорожно проводя пальцами по растрепанным черным волосам:

– Только не сбивайте меня вопросами, хорошо? Попытаюсь восстановить их разговор. Не перебивайте, я умоляю. В общем, сначала они говорили о пустяках, то есть только о своем, то есть ничего не касалось нас. Я половины не понимала вообще. Сплошные имена, клички, жаргон. Вот после того, как вы здесь разорались и они взглянули на вас в “глазок”, разговор перешел на нас. Сперва всякие идиотские шутки. Потом один спрашивает у другого: а чего нам по два часа торчать, когда их, то есть нас, продержат самое большее до вечера. Сделали бы смену по часу. Дескать, всяко Маэстро прилетит к вечеру. Он что, их всех с собой заберет, спрашивает второй. Нет, говорит первый, я слышал… В общем, где-то он там подслушал, что Маэстро нужен всего один из нас. Кто-то очень крутой. Остальные – мусор.

Так и сказал – мусор, а мусору место на помойке. Тут другой возражает, что если Маэстро нужен этот крутой, то он его заберет, а этих оставит. Ты что, очумел, говорит первый, чтоб Маэстро следы оставлял, свидетелей? Полная химчистка. И что мы с ними делать будем? – добавляет. А вдруг кто сбежит? А у Маэстро, раз сам прилетает, большой интерес, значит, к тому одному. Вот тут, – Татьяна сглотнула, – один другого спрашивает, а кто из этих, из нас то есть, Маэстро понадобился? Ха, смеется другой, про то знают только Маэстро да сам Падре, как его по имени… то ли Изебара или Эскобара, я не разобрала. Больше никто. Здесь они переключились на этого Эскобара, стали его обсуждать. Потом заговорили о… Не о нас… К нам больше не возвращались. Да разве этого мало! Любка, правда?

Последнюю фразу Татьяна почти прокричала.

– А я вообще ничего не поняла, у них акцент какой-то не такой… – хлюпнула носом Люба. – Да и какая разница, а?!

Татьяна пожала плечами и промолчала. Остальные тоже безмолвствовали.

– Что за поядрень! – взорвался наконец Миша. – Что это значит?!.

Аккорд третий