Взглянуть и… увидеть?

– Почему люди идут за вами, адмирал?

Несколько мгновений тишины, и он отвечает. По губам его проскальзывает жёсткая полуулыбка.

– Я воплотил в жизнь желания своего народа, Палач. Мы доминируем в данном секторе пространства, наша культура преобладает, и нет врага, который бы мог серьёзно угрожать нам. Каждый, сражавшийся рядом со мной, получил по заслугам. И каждый гражданин Федерации знает, что его ждёт долгая счастливая жизнь, любящая жена, здоровые дети, внуки и правнуки. А мятежники… когда-нибудь они все войдут в наш рай на земле. Или умрут, в своих жалких попытках пытаясь жить так, как хотят, а не как должно. Мир создавался не мной одним, но мой вклад в него наибольший. Ты можешь забрать у меня жизнь, но моего мира тебе не отнять, Палач.

Кинжал легко входит в щель между забралом и нагрудным щитком. Последний судорожный вдох, небольшая конвульсия освободившегося навеки тела.

– Я не палач, – скупо роняю я в широко раскрытые глаза. – И твоему миру осталось существовать не так уж долго. Всего лишь пока не придёт Тот, кто вправе.

Я отворачиваюсь и делаю шаг вперёд, чужой кровью выжигая на пульте свой Знак.

По кораблю стылым дуновением ветра проносится неощутимое предчувствие скорой беды. Огоньки на пультах мигают разноцветными красками, но в многоцветье преобладает красная гамма. С тихими щелчками один за другим отключаются регенераторы воздуха. Едва различимое гудение двигателей становится чуть громче. На мостик, переступая через обломки, врывается команда мобильной пехоты. Шесть киборгизированных, покрытых поглощающей хамелеоновой бронёй тел разлетаются по шести непересекающимся направлениям, выцеливая меня чёрными жерлами плазменников.

Мёртвая рука адмирала всё ещё удерживает кнопку, и сигнал тревоги тонким звоночком распространяется вокруг глухих чёрных шлемов. Я выполнил то, что должно, и пора уходить. Но у меня ещё осталось немного времени. И я шагаю сквозь за мгновение до того, как маленькие шарики сверхплотной плазмы превращают помещение мостика в ад.

* * *

Я иду сквозь, не заботясь о том, куда.

Огнеупорный пластик грузового трюма огромного контейнеровоза. Холод центральной палубы безжизненного линкора. Прижавшаяся к бетону трава, отчаянно пробивающаяся к солнцу сквозь трещины в покрытии взлётного поля. Межзвёздная пустота, заполненная маленькими капельками расплавленного металла; мгновение назад здесь был лёгкий ракетный крейсер «Неукротимый». Выщербленная плитка заброшенного кафе; во все стороны до горизонта – безлюдная степь да серая потрескавшаяся лента автодороги. Несколько покрытых копотью зданий с чернеющими провалами выбитых окон; серая стена с протянутой по верху колючей проволокой, по углам вышки с пулемётами.

Резкие холодные порывы ветра, зло кружащиеся в воздухе колючие снежные хлопья, опускающаяся, давящая сверху холодная бездушная мгла, или наоборот нестественно-жаркий поток ниоткуда. И везде – ни единого, даже самого слабого звука. Затишье. То самое мгновение, что предшествует беспощадно-жестокой буре. Мир ждёт. Мне пора уходить.

Холодный неуютный зал с сырыми, покрытыми плесенью стенами. Глухой низкий потолок давит сверху. Равномерно разбросанные опорные балки. Тусклый мерцающий свет от нескольких гаснущих ламп. Глухой, идущий из ниоткуда, шум, похожий на могучий рокот прибоя или змеиное шуршание камнепада. Каждые несколько секунд пол ощутимо содрогается. Единственный выход завален, из пролома неспешно течёт тонкая струйка грязно-жёлтого песка. Ей некуда торопиться. Воздушная бомбардировка. Бомбоубежище. Ещё несколько ничего не значащих, странных, почти смешных слов.

В одном из концов зала, там, где мигают серые лампы, сидят люди. Дети. Несколько десятков сбившихся в кучу, прижавшихся друг к другу подростков. Грязная порванная одежда, спутанные волосы, безнадёжность на замызганных лицах. Двое… нет, трое взрослых в серо-зелёной форме с голубыми полосками на погонах. Один из детей смотрит в мою сторону. Там, где стою я, темно, но он меня как-то видит. Он смотрит на меня, и мой взгляд встречается с отчаянным взглядом маленьких зелёных глаз. Отчаяние, безнадёжность, предчувствие чего-то близкого, но слишком страшного, чтобы осознать. Плотно сжатые губы. Давно высохшие слёзы на худых щеках. Пять, может быть шесть лет. Не хочется знать точнее.

Новое сотрясение, сильнее предыдущих. Вакуумные бомбы наконец-то нащупали цель, и там, наверху, сталь и бетон защитных сооружений научились гореть. Лампы мигают в последний раз и гаснут. Толчок. Ещё один. И ещё. Опорные стойки не выдерживают, и огромная слоистая масса земли, перекрытий, бетона, песка и пластали начинает стремительно проседать. Лёгкая и быстрая смерть. Всего лишь несколько мгновений, пока тонны и тонны породы плющат хрупкое органическое тело, жадно впитывая буроватую влагу.

Маленький отчаянный взгляд, прорезающий тьму подобно фотонному выхлопу субзвездолёта.

Тонкий, едва уловимый хруст сминаемых в лепёшку костей… Я поворачиваюсь, и делаю шаг, чтобы уйти.

* * *

Моё время истекло; мне пора уходить. Я исполнил всё, что был должен, и моя дорога нетерпеливо взбрыкивает, дожидаясь меня. Но прежде чем уйти, я хочу в последний раз взглянуть на солнце этого мира. Одно из многих разных, единое для всех.

Опорные балки отчаянно скрипят и замирают в своём падении, держась на бесконечно твёрдом Слове. Том самом, что было первым.

Основной выход завален. Но в сорока метрах в сторону лежит ещё не засыпанный коридор. Я поворачиваюсь и делаю шаг сквозь стену. Сминаясь, с липким чавканьем раздвигается в стороны скальная порода. Гранит с тончайшими прожилками самородного золота. Шаг… другой… третий… Мои слегка расправленные крылья светятся холодным мёртвенно-серым светом остро заточенной стали. Я уже в коридоре. Он по колено засыпан неуловимо-мелкой разъедающей лёгкие пылью. Выход наружу на юго-востоке, там, где коридор выходит из склона холма старой шахтой.

Почувствовав, что я отошёл далеко, Слово испаряется лёгкой воздушной рябью, и земля с облегчённым вздохом заполняет своё законное место. Четверо замешкавшихся людей умирают быстро, и я чувствую, как их души отлетают от навечно погребённых раздавленных тел. Остальные ещё живы и копошатся где-то там, за спиной. Временами я слышу их приглушённый надсадный кашель. Раздражает…

Я иду вдоль двух параллельных грубо обработанных полосок металла. Рельсы, по которым когда-то ходили шахтёрские поезда. Отголосок давней нормальной жизни. Я иду, а за мной с сухим треском схлопываются уставшие каменные стены.

Солнечный свет, удивительно-яркий после затхлого мрака подземелий. В небе путаные инверсионные следы гиперзвуковых бомбардировщиков. Пологий склон холма, поросший низкой зелёной травой. Редкие раскидистые деревья с пышной кроной. Невдалеке белеют стены маленькой фермы. Одна из стен запачкана красным; прислонившись к ней лежат несколько обрётших вечный покой тел.

Чуть ниже по склону виднеется человек в серо-зелёной броне с голубыми полосками на погонах. Солдат. Он упорно лезет вверх, к выбитым воротам шахты. Четверо его товарищей и офицер развлекаются внутри дома. Он поднимает голову, и его глаза за полупрозрачным забралом медленно расширяются. Он сбрасывает с плеча автомат и вскидывает к плечу. Он собирается выпустить одну очередь из пятнадцати патронов. Из них два уйдут в безмятежное небо и с сухим треском разорвутся в нижних слоях атмосферы. Три взроют уродливыми ямами землю чуть ниже по склону. Один расщепит прислонившееся к столбу входа в шахту дерево. И ещё девять бесшумно войдут в тела людей… откуда здесь взялись люди?.. чтобы через мгновение расцвести бесформенными клубами перегретого пара. Девять патронов. Семь смертей. Двоим не повезёт дважды. Ни один из них не заденет меня.

Мне на спину бросается чья-то маленькая тень. Вихрем наэлектризованных искр кружатся незамысловатые мысли: повалить, спасти, очередь пройдёт над головами… Люди падают на землю. Маленькие закрывают головы руками. Большие тянут из кобуры короткие пистолеты с тупыми мордами. Слишком медленно, чтобы успеть. Из ствола один за другим с тонким звуком порванной струны вырываются огненные шарики. Я делаю шаг вперёд и чуть в сторону; моя грудь пересекает траекторию одного из шариков.

Одиннадцать маленьких плазменных молний беспомощно шипят на моих распахнутых крыльях и, наконец, угасают. Ещё четверо уходят в никуда. Короткое движение рукой, почти без замаха. Голова солдата беззвучно отделяется от тела. Обрубок шеи на мгновение взрывается пульсирующим тёмно-красным фонтаном, который тут же опадает. Возвратным движением я разрубаю его пополам, от левой ключицы до правого бедра. Никто не вправе мешать исполнять мне мой долг. Тело медленно оседает на землю. Экзоскелетная броня противно скрипит, ещё воображая себя живой.

Я переступаю через упавший на землю плазменный автомат, и легко падаю вперёд, опершись распахнутыми крыльями на неверные потоки холодного ветра. Оставшееся позади оружие поднимает чья-то грубая рука. Она знает, как с ним обращаться. А я уже вхожу в дом. Пять липких чмокающих звуков. Никто не вправе мешать мне. И вверх, навстречу солнцу. Прощай, отвратительный мир.

Внизу высвечивает неестественностью рентгеновского снимка первая молния.

4

Я сижу на большом камне на обочине разбитой асфальтовой дороги, почти на вершине небольшого холма. С трёх сторон меня окружает настоящее травяное море. Высокие, мне по грудь, зелёные стебли; красивые цветы и соцветия; непрестанное гудение прилежных насекомых. Кружащий голову аромат душистых трав. Солнце едва успело показаться из-за горизонта, лишь самым краешком выглянув наружу, а тьма уже сбежала прочь, постыдно поджав холодный чешуистый хвост. Начинают робко раскрываться пушистые головки незнакомых цветов. Я мог бы полюбить этот мир. Если бы с четвёртой стороны не лежал мрачный серый город.

Он тоже пробуждается от сна, разминает затёкшие каменные лапы, лениво поднимает рогатую, поросшую неровными рядами телеантенн голову. Полупрозрачными серыми облачками уносится к облакам его ядовитое дыхание. Выхлопные газы, отработавшие в двигателях примитивных колёсных автомобилей; вырывающиеся из высоких кирпичных труб клубы чёрного дыма; тоненькие, почти вертикально тянущиеся вверх, струйки далёких пожаров.

До города далеко, но я прекрасно чувствую удушливую вонь горелой резины, плотную пыль жарких площадей, кружащее голову марево нагретого асфальта… тугое облако безнадёжности и отчаяния, тяжкий вал покорности, искрящиеся всполохи жажды богатства и власти, отточенные дуновения ненависти, стянутые в тугие пружины сгустки бессилия, редкие гаснущие искры ярости и почти незаметные переливы тайной мести.

Жестокий и беспощадный мир. Отвратительный, как все миры, виденные мной до него. И столь же жалкий, как те, что увидеть ещё предстоит. Они все похожи друг на друга, и если бы не было переходов и граней, едва ли можно было различить, где кончается один и начинается другой.

Солнце оторвалось от слегка неровного края убегающей вдаль степи и засияло в полную силу. Я неохотно поднимаюсь с камня и неспешно иду по дороге вниз, в город.

* * *

Приятная утренняя прохлада бесследно истаяла ещё до того, как я подошёл к первому зданию. Высокое, сложенное из одинаковых серых блоков, похожее на другие дома, как одна капля грязной воды походит на другие. Тускло отсвечивают вдаль стеклянные прямоугольники окон, уныло покосились входные двери подъездов, вяло шелестят припорошёнными пылью листьями низкие криво обрезанные кусты палисадов…

Унылое, серое, неуютное пространство. Здесь нет места мечте, вдохновению, радости, нет места жизни. Серое облако безнадёжности и покорности судьбе тяжёлой плотной подушкой придавило дом к земле.

Иногда внешняя и внутренняя суть вещей меняются местами, становясь удивительно похожими друг на друга. Серые стены, серые тротуары, серое небо над головой. Множество серых людей с пустыми глазами, спешащих по своим мелким делам. Удушливая пыль, редкие дуновения обжигающе-жаркого ветра, плавящийся асфальт мостовых. Серые коробки одинаковых зданий, уныло выстроившиеся кривыми рядами. Я иду по улицам, проспектам, бульварам, проходным дворам, площадям и трущобам. Я хочу прочувствовать этот мир сполна, прежде чем исполнить то, для чего я пришёл.

Хмурый перекрёсток со слепыми огнями светофоров гудит недовольством насквозь занятых людей. Широкий чёрный как сама ночь джип-чероки наполовину вошёл в бок пригородного автобуса. Не пристёгнутый водитель вылетел через лобовое стекло, и его ноги двумя палками торчат из развороченного борта наружу. На тротуаре рядом стоит помятая машина с небрежно намалёванным на боку красным крестом. Двое людей в белых балахонах пытаются сделать что-то с третьим, но тщетно: душу больше ничто не связывает с бренным телом. Хмурый служитель закона с пустыми, ничего не выражающими глазами «душевно» беседует с потным водителем автобуса – в джипе ехал кто-то слишком главный, чтобы ему можно было не уступить дорогу.

Я скольжу по нему безразличным взглядом и продолжаю свой путь.

Узкая улочка щеголяет глубокими ямами в потрескавшемся от времени асфальте. Прислонившиеся к стенам кучи мусора не помнят, когда их в последний раз убирали. Жадно разинувшая низкую пасть подворотня зияет чёрными провалами гнилых железных прутьев. Трое крепких человек в одинаковых кожаных куртках обчищают карманы четвёртого и лапают пятую. Ему сегодня повезло, надают пинков и отпустят домой, разве что с синяком под глазом. К девушке фортуна не столь благосклонна, и ей ещё придётся немного поработать. Она не сопротивляется. Мельком встречаясь с ней взглядом, я ощущаю касание ледяного ужаса, кристально-чистого понимания, и – вновь – безнадёжности и покорности судьбе. Она не попытается убежать, и не будет сопротивляться. Она постарается расслабиться и получить удовольствие, как её учили…

Широкая улица смотрит мутными окнами витрин и обшарпанными покосившимися вывесками. Ко входу в одно из зданий тянется длинная очередь. У каждого в руке по маленькой белой бумажке. Они не надеются, но всё же ждут, сами не знают чего.

Трамвайная остановка. Два обклеенных объявлениями бетонных столба, на них каким-то чудом держится гнутый лист тонкого железа. На заплёванной лавке, тупо уставившись в покрытый засохшей блевотиной асфальт, сидит наркоман. Чуть поодаль на относительно чистом краешке, подстелив газетку, примостился старик. Его голова ритмично дёргается; из уха торчит и тянется к карману тоненький проводок – дешёвый слуховой аппарат. Рядом примостилась компания пацанов, у каждого в руке по бутылке дешёвого пива. Кожаные куртки, гнилые зубы, чувство самодовольства и упоения собственной крутостью.

Крашенное в белый цвет здание правительства. Перед ним угрюмо застыла толпа с плакатами и флагами. «Хлеб», «Свобода», «Гласность», «Демократия»… перед входом сомкнули ряды бойцы в камуфляже и в масках. Толпу яростно заводят сразу несколько неприметных ораторов. Она угрожающе надвигается вперёд, слепая и оттого ещё более страшная в своей вынужденной ярости. Бойцы стоят недвижно. Ещё немного, и они начнут стрелять на поражение, выполняя приказ. Часы на башне громко возвещают конец рабочего дня.

Перекрёстки, улицы, снова перекрёстки, дворы, замызганные парки, сломанные и сожжённые скамейки, перевёрнутые скомканные мусорные урны. Редкие чахлые цветы на газонах; по ним не прошёлся только ленивый. Толстый слой гниющих отбросов. Тощие коты с беспощадными зелёными глазами отчаянно дерутся за право урвать кусочек побольше.

Грязный засыпанный обрывками старых газет, каким-то мусором, битым стеклом и скуренными напрочь бычками двор. Двое бритых людей в спортивных штанах около пивного ларька. Продавщица судорожно отсчитывает дневной заработок и заискивающего заглядывает в ухмыляющиеся лица. Четыре подъезда угрюмо глядят чернотой выбитых дверей. В одном из них компания подростков собирается ширнуться на последние деньги. В песочнице лепит куличи компания малышей. Из окон первого этажа доносится глухая брань – два соседа ссорятся из-за последней бутылки водки, пьяный муж срывает злость на нелюбимой жене, а отец учит разуму сына. Захлёбывающийся рыданиями вой уносится вверх и расплёскивается вокруг.

Я иду дальше, стараясь не слушать, и всё равно замечая. Так иногда бывает, когда из огромной толпы на фоне общего шума вдруг доносится чей-то отдельный голос.

Я иду дальше.

Забросанный пустыми бутылками и пакетами парк. Зелёные кусты, хмурые голубоватые ели, редкие чахлые цветы на немногочисленных клумбах. На площади рядом стоит монументальная фигура одного из местных вождей. Одна рука прижата к груди, другая же повелительным жестом указывает вниз. В глубине парка пересохший фонтан. Чуть дальше на низком каменном возвышении поставлена неширокая гранитная стенка; на ней аккуратно выбиты колонки имён и даты. Из аккуратной дыры в граните вырываются слабенькие язычки огня. Между огнём и стенкой лежит охапка цветов. Свежих. Вокруг стоят потемневшие от времени и дождей деревянные скамейки с вырезанными на них именами. На одной из них сидит влюблённая парочка; она сидит у него на коленях и улыбается безмятежно-счастливой улыбкой. Другую занял дед с целым выводком внуков. Детский смех, незамутнённая радость жизни, слёзы из-за разбитой коленки, тёплая улыбка старика и ласково прищуренные глаза. Уголок моего рта дёргается и ползёт вверх в неожиданной судороге, когда я прохожу мимо.