Красный закат в конце июня

Сменил его в приходе дьякон Пётр (Коростылёв), говорится в летописи.

Строка в скрижалях осталась о сих ничтожных особах потому, что состояли они людьми государевыми, хоть и в рясах. Уловителями душ на потребу власти Василия Тёмного. Неуёмный был князь! Четыре раза его сшибали с Великого стола коллеги: два раза князь Галичский, по разу Звенигородские. Но он живым выбирался из передряг и вновь обретал права и чинил расправы. Это было очередное Смутное время на Руси.

Завершилось оно спустя столетие большой кровью Ивана Грозного.

Как и следовало ожидать, ничему не учила политическая история людей тех лет ни на Руси, ни в других краях.

Через век снова та же напасть терзала Москву в лице Лжедмитрия.

Король Польши воевал с магистром тевтонского ордена.

В Германии кровавые сшибки затевали епископы.

Французский король аннексировал Бургундию. В Англии Эдуард бился с Генрихом…

Пробегите взглядом по историческим хроникам любого государства – всё одно и то же. Колесо престольной, писаной, официальной истории испокон вращается на одном месте.

И сейчас те же спицы мелькают: война, голод, разруха, грабёж, революция, перестройка, опять война. И всюду свой вождь, герой, исторический «деятель».

А между тем одновременно совсем другая история творилась настоящими её Деятелями – в бревенчатых хижинах Севера, глиняных саклях Юга, бамбуковых фанзах Востока, каменных бундах Запада.

Скапливался другой исторический опыт. Набиралась критическая масса истории Повседневности с её вечными ценностями, растоптанными, попранными, отвергнутыми историей государств, политических «звёзд» и глобальных событий.

Но до коперниковского переворота во взгляде на историю даже и теперь ещё далеко.

44

…Старшина Ерегеб вёл миссинеров на постой в своё жилище.

Синец поспевал следом за попами, подобострастно хватал их за руки. Пытался поцеловать.

– Батюшки, вразумите. Счёт дням потерял. Какое нынче число?

– Ноября шестнадцатый день.

– Слава тебе Господи! Просветили! Челом бью! Младенца бы моего надо крестить. Народился, а к таинству не причастен. Или хоть через меня благословите его, святые отцы!

– Кем наречён?

– Никифором.

– Благословляю раба Божьего Никифора.

– Мало нас тут. Еще жёнка Евфимия. А больше ни одной православной души.

– Ну, плодитесь и размножайтесь.

Синец отстал, напялил на голову колпак. На порожние сани приторочил торбаса.

Долото, будто холодное оружие, сунул за пояс.

И с радостной для Фимки вестью о прибытии церковников в пределы обитания озорно съехал на санях с крутого берега.

45

Зергель выл в своей холодной пещере. Корчился. Сжимался в комок. Распрямлялся и бил головой о стену.

Прежде чем попасть сюда, он топтал конские яблоки, оставленные мохноногой лошадкой на снегу. Плевал в следы попов, уходящих за Ерегебом. Кидался голой грудью на угли в костре. Его насилу уняли и уволокли с глаз долой.

После приезда священника и бунта безумца праздник разладился.

Ещё в деревянных чашах плескалась брага, но хмель отступал. Брал верх рассудок.

Угорцы судачили:

– Пап кётел лакик злован.[31 - Священник должен жить у славянина.]

– Перемь пап лакик комен.[32 - В перми священники живут с коми.]

– Угор нем коми.[33 - Угорцам нет дела до коми.]

– Талай мендем сок.[34 - Земли всем хватит.]

– Зергель нем акар.[35 - Зергель против.]

– Вар наги Бай.[36 - Жди большой Беды.]

– Ен зегит.[37 - Бог Ен поможет.]

Они жили на своей земле с ледниковых времён. Как пришли сюда с потеплением, так из поколения в поколение и раздвигались по лесам. Их не коснулось переселение народов. Такой угол на Земле они занимали, что организованные вторжения татар и европейцев гасли, теряли силу за многие «шузаг» до них, откатывались восвояси.

Шайки разбойников промышляли только по большим рекам.

Славян, вроде Синца, укоренялось среди них ничтожно мало. Никогда не возникало необходимости в военном отпоре. Не от кого было обороняться. Ничью кровь проливать не требовалось. Да, угорцы убивали животных. Но в остальном-то их существование было, можно сказать, райским.

Ракита почиталась за древо познания добра и зла.

А у ракиты нет плодов.

46

…Из плотной чёрной тучи, как из жерла, стало хлестать снежной крупой. Потом, словно космическое тело, туча эта закрыла солнце и мгновенно потемнело.

Метель завилась вокруг ракиты, ринулась по руслу реки. Секла глаза. Пробирала до костей. Срывала пламя с костров, предсмертно ярко раздувала жар под головнями.

Снежные обвалы чередовались с неожиданными просветлениями. Мокрые безбородые лица угорцев то сияли на солнце, то покрывались ледяной маской.

Вместе с кострами угасал и душевный пыл.