Собрание сочинений. Том 4

* * *

В супермаркет, который был совсем рядом от дома, он шёл в бодром состоянии духа. Чувствовал, что сегодня может что-то написать.

Ему нравился этот магазин. Просторный, но уютный. Не то, что в доперестроечное время.

И обслуживание нравилось.

Трудно было в советское время и представить такое. Все вежливы. Благодарят за покупку. Вот что значит личный интерес.

Он взял в отдельном киосочке внутри магазина хлеба и пошёл за морковью и капустой.

Чернявая, лет двадцати, кассир подняла карие диковатые глаза, когда он подал ей пятисотрублевую купюру.

– Мы же всего как пять минут открылись. Чем сдавать?

– А я только вчера получил получку. Больше, извините, меньше ничего нет, – смешался Марковников.

– Идите, попробуйте разменять. Я пробила уже.

– Куда?

Она слегка улыбнулась:

– Ну, куда? Магазин в четыре этажа…

«Новенькая, раньше её тут не было», – отметил Марковников, шагая по ступенькам.

Он обежал два этажа, ткнулся и там, и там. Бесполезно. Вернулся к кассе.

– Дайте мне ваши деньги! – миндалевидные глаза её были красивы. Он почувствовал, что волнуется.

«Не нужна мне морковь, я пошёл», – хотел было он сказать. Но она быстро дернула из его рук купюру и легко выскользнула из отдела. Он невольно проводил её взглядом.

Она вернулась ни с чем, явно сочувствующая ему. Морковникову стало ещё более неловко. Но втянувшись в некий круговорот, сказал вполне механически. И как показалось ему, негромко:

– Но что-нибудь можно сделать?

– Все вы командовать только! Понимаете: нет ещё денег! Нет! – громко из дальнего угла громыхнула полнотелая, с лицом, полным собственного достоинства, женщина. Она была постарше всех. И, очевидно, их начальница.

– Почему вы издали так кричите? – миролюбиво, но чтобы не терять и собственного лица, – отреагировал Алексей.

Женщина встала и подчеркнуто плавно направилась к выходу. Она словно освобождала себя от него. Молча, как от налипших водорослей.

«За деньгами или убывает, чтобы разрядить обстановку?» – соображал Марковников.

Чернявая с карими глазами убежала вновь. Вернулась с сотенными.

– Понимаете, утро! Вечером все деньги сдают, – вежливо начала она, – человеческий фактор.

Она начала ему явно нравиться. Полнотелая молча вернулась, величаво, заняв своё место.

– Тут не человеческий фактор, а отсутствие управленческого решения. Такое, наверное, не в первый раз. Не я один… Надо руководству вашему…

Он не договорил. Вернее, ему не дали договорить. Рыжая дамочка с соседней кассы не выдержала:

– Вера! Ну что ты этому зануде объясняешь. Он же ничего не понимает! Нудист какой-то, каменный…

«Вера, – эхом отозвалось в нём. – Имя ей подходит».

– Ну, во-первых, я не нудист. Тем более – каменный. Я даже не морж, – отозвался Алексей. И пожалел, что так сказал.

– Послушайте, что он несет! Про каких-то моржей. Пурга какая! Нас тут пятеро, и он всем морочит бошку, – возмутилась рыжая.

– Вам что, надоело здесь работать? – не выдержал Морковников.

– Ну да! Попугайте! А я не из пугливых. Что вы сделаете со мной?

– Я знаю, какие кнопки нажимать.

– Вот ещё один нажимальщик нашелся. Сексуально озабоченный, что ли? Не мешайте работать, народ задерживаете!

Кроме Алексея из покупателей в просторном помещении была всего одна старушка, внимательно разглядывающая ценник под апельсинами.

Он открыто улыбнулся при этих её словах.

– Вот, теперь лыбится! Делать нечего!

Марковников забрал протянутые маленькой изящной ручкой с крохотным перстенечком деньги и вышел из отдела.

«Хамство вечно! Вот где материал-то. Неисчерпаемый! Зощенко или Чехова бы на них. Не меня. Мне скучно об этом писать, потому не сумею».

Он прибавил шагу, ему хотелось скорее быть в своём кабинете. Хотелось вновь попасть на ту волну, которая вот-вот должна была вынести его куда ему надо. Но не прошел он и полпути, мысли его опять вернулись к магазину, и он, не доверяя ещё самому себе, с давно позабытой истомой подумал:

«Интересно, если Вера узнает, кто я, что пишу и иным, понятным для других делом не занимаюсь, как отнесется ко мне… Перстенечек есть, а колечка нет! Она не замужем?»

Почему она оказалась за кассой? Там ли ей быть?!

«Извините», – она сказала это так, будто знала, что я писатель. Настоящий. С будущим.

Ему вспомнились необычные её, удлиненные глаза и легкая походка. Как у балерины!

«Как это у Сергея? – вспоминал он:

Твой иконный старинный лик
По часовням висел в рязанях».

– Как так можно сказать! – теперь он уже думал о поэте. – В самую точку! Неужто я бездарь? Я никогда так не смогу. Я не поэт. Я нудный прозаик. Написал Есенин это о Миклашевской, артистке! А что артистка? Посмотреть бы, какая она была?.. Такая ли, как сказал? Или ему показалось?..»

Он продолжал чувствовать, что с ним что-то произойдет, пусть не сегодня, завтра…