Голоса на обочине

Работалось в охотку.

Договорился-то Митя на две, а взяли одну машину. В сентябре отвёз он машину веников. А вторую – ни в какую… Пообещали взять весной только.

Куда деваться, весной так весной…

Остались наши веники зимовать в лесу за Самаркой. И в голову мы не брали, что с ними что-нибудь случиться может. Кому они нужны?

Приходим весной, ещё по льду через Самарку, а веников и нет.

Куча золы вместо них.

Кому же это так они мешали? Неужто не видно: труд какой?

И не может быть, чтоб ребятишки похулиганили. Нету их, ребятишек, теперь в лесу. В селе-то нет.

Жалковали мы с Митей сильно.

А тут Клавдия, старшая сестра Петянихи, говорит мне:

– Есть у меня особая молитвочка. Дам тебе её. Читай на ночь месяц, каждый день. Виновник и объявится.

– А как он объявится? – удивляюсь.

– Сама увидишь, – отвечает.

Чудно вроде. А послушалась я.

Начала читать каждый день молитву эту. Интересно. Больше месяца прошло. Я и верить перестала. И читаю уж через раз, когда спохвачусь только.

И тут случилось!

Явился ни с того ни с чего дальний, седьмая вода на киселе, родственник Мити – сын Коли Комулятора – Степан. Они одногодки с моим.

Я во дворе была. Митя возился в мастерской своей. Как стоял посредине двора, так и сказал, разведя руками, Степан-то:

– Ты того, Настя, прости меня.

– Чего это, – спрашиваю, – вдруг?

Невдомёк мне было, о чём он.

– Чего-чего? Уж догадалась, чай, давно! – громко так вскричал. Его будто изнутри закорёжило.

– Стёпа, скажи, зачем пришёл-то? – спрашиваю. А сама думаю: перепил, что ли, вчера? Сто лет у нас не был.

– Я это, того… – бормочет втихую. А потом как брякнет на весь двор: – Ну, я! Я поджёг эти ваши веники! Будь они прокляты! От зависти всё! Сорвался…

– А, батюшки! – я и рот распахнула. Обомлела. Онемела. – Как жеть, свой же? Родственники…

– Замучился я с собой. Прости!

Митя мой слышал всё из мастерской-то. Вышел он. В руки ему черенок от лопаты попался. Как хлобыстнёт, эдак как-то быстро черенком по голове Степана. Тот и брыкнулся на землю. Сам не ожидал Митя такого от себя. Стоим оба растерянные.

И началось тут.

То да сё…

У Степана сотрясение мозга, да какое-то особенное. Лежит в больнице в райцентре.

А мово Митю под суд было отдавать хотели. Но Степан бумагу подписал, что прощает его. Опять же – родственник, Степан-то. Учли и это.

Степан лечится. А Митя запил. Я истерзалась вся. Никогда такого не было. Напасть словно какая. Хужей нет пьющего в доме. Один лежит в больнице, а другой пьёт напропалую.

А тут из города один мужик привёз водку. Дёшево быстренько с машины продал. И уехал. Не из того спирта водка оказалась. Четверо померли. Мой Митя первый.

Всё порушилось у меня без Мити. Слов нет. И хотя дочь уж взрослая, замужем, а жизнь моя никакой стала.

Бесповоротно всё пропало.

Мужа похоронила, а Степан – вон он, живёхонький. Возненавидела я его. Всё моё поломал он.

…Через год, как у Степана жена умерла, пришёл он ко мне свататься. Вот что удумал!

Я, говорит, всю жизнь тебя люблю. Просто Минька опередил меня после армии. А тут я оказался свидетелем при вашей росписи. Куда мне деваться? Тогда первый раз не выдержал.

Я и вспомнила, как он напился на свадьбе нашей. В дым!

А потом вывалился из-за стола и в баньке у родителей выстрелил себе из ружья в висок. Промашка вышла. Шрам только на всю жизнь оставил. Говорили тогда: «Чего только по пьяни не бывает».

Забылось всё как-то. Свадьба пела и плясала!

А потом денёчки, года заплясали-замелькали! Как листочки на кухне от календаря.

– Неужто, правда? – говорю. – До седых волос не забыл.

– Нет, – говорит. – Наоборот даже. Терзало меня всё это!

Я Митю уважал даже. Но своя-то жизнь? Я на отшибе оказался…

– А Маруся твоя? А дети?

– А что они? Дал зарок забыть тебя. И пошло потом механически всё. Я слово держу своё… Женился, нарожали… Но жизнь-то моя! Как снятое молоко она! А теперь? Марьи нет, Мити нет. Светлая им память. Неплохими людьми были… Дети твои и мои взрослые. И те, и эти живут отдельно. Мы с тобой – как вольные студенты. Заново можно начать! Решайся!

Гляжу на него и диву даюсь. Как так можно говорить, думать даже об этом?..

– Что ты, говорю, Степан? Ошелапутил? У нас детям по двадцать лет. Стыдно!..

– Одно другому не мешает, – говорит. – У них своя теперь жизнь, у нас своя будет. Может, мы и родим ещё ребёночка, не старые ведь.