Под открытым небом. Том 2

– Я ведь не деревенская, не городская. Вполне могу понравиться. Всякое бывает, – Настя весело смотрела на Александра, – что тогда? Обратного хода уже не будет.

– Ты такая миниатюрная, а она наказала, чтобы нашёл себе «бабёнку крепенькую». Ждёт-не дождётся.

– А я крепенькая. Я крепко тебя люблю. Вот и всё тут! Ты у меня один! И на всю жизнь! Я – твоя крепь! Это она поймёт и без тебя, такого неторопливого. А потом, готова нарожать шестерых, как ты хочешь. Куда деваться-то? За маму не спрячешься! – И она, чуть коснувшись, поцеловала его сзади в шею.

Он временами замечал в ней частичку то Влады, то Анны. Лишь Руфина теперь в его сознании была сама по себе. Не похожая ни на кого. И Александр не мог себе определённо сказать: хорошо это или нет. Будто от этого что-то зависело. Словно виноват перед Руфиной.

Он не предполагал, что Настенька, как звал её Ковальский, очень скоро потеснит в нём многое. И в его буднях, и праздниках, весельи и ненастьи будет из женщин только она. И в работе, которую Настя примет как часть его самого, как часть настоящего крепкого мужика, который должен уметь делать своё дело в жизни, иначе он и не мужчина вовсе – часть энергии будет её.

– Нам надо было лет десять назад встретиться, – сказал ей однажды Ковальский.

– Нет уж. Ты меня бы не признал своей, – возразила она. – Я была, во-первых, как спичка, одни глаза. А ты? – Помолчала, глядя на него. – У тебя наверняка голова кружилась, столько было вокруг всяких… Ты тогда ещё был не ты.

– А кто? – улыбнулся он.

– Тот, кто не знал, что есть я.

– И эти годы, что мы встречались с Руфиной, ждала с такой своей верой?

– Да!

– Невероятно! Тогда ты – судьба моя.

– А я об этом и говорю. Меня только Суслов поддерживал. Знал всё наперёд. – Настя уже чувствовала, что могла говорить так.

– Ты – инженер аналитической лаборатории. Анализ – твой конёк! – шутил Александр.

Ему было легко с ней. Они встречались всего три месяца, а могли говорить обо всём. И молчать могли вместе. И это тоже было разговором…

* * *

…В мае подали заявление в загс. Свадьбу решили устроить в селе. Так захотел Александр. А Настя и не возражала. Только улыбалась, наблюдая за его придумками.

Он составил телеграмму родителям всего из одной строки: «Еду невестой встречайте нас готовьте квас». Прочитав, она спросила весело:

– «Квас» – это самогон, что ли?

– Нет! Обижаешь!

– А что же?

– Да так, для рифмы! И всеобщей мобилизации родственников!

– Теперь понятно, – смеялась она. – Я не ожидала, что ты и почудачить любишь!

Два дня шумел любаевский двор, где под широченным брезентовым навесом стояли свадебные столы.

Первые недели после свадьбы молодые прожили порознь. Александр искал квартиру и наконец-то нашёл совсем неожиданно по соседству с её общежитием.

У хозяйки, ещё нестарой женщины, внезапно умер муж-пенсионер, бывший капитан дальнего плавания. Только-только приехали из Мурманска в среднюю полосу России – как им давно хотелось. Беда осиротила в чужом городе и она обрадовалась постояльцам.

Через полгода профком завода выделил в коммуналке на трёх соседей шестнадцатиметровую комнату. Ковальские были безмерно счастливы.

Один сосед оказался заядлым рыбаком. Постоянно мыл в ванной рыбу, раков, либо сапоги. Другой, причудливо разместив аппаратуру частью на стене кухни, частью на газовой плите, гнал ночами самогон. Всё это Ковальские воспринимали не более как мелкие недоразумения.

* * *

…Теперь, когда Настя вошла в его жизнь так прочно, Александру иногда казалось, что живёт он очень и очень давно. Похоже, что ему суждено прожить не одну жизнь.

Эти жизни обособлены друг от друга. Первая – когда был мучительно сладко и нервно связан с Анной. Вторая, ломаная и прихотливая, – с Владой и Руфиной. И вот третья – может быть, самая светлая и самая настоящая – Анастасия.

Эти женщины – как точки отсчёта его внутренних взлётов и падений.

Ему верилось теперь, что только Анастасия даст то, чего он ждал от встречи со «своей» женщиной. Ведь он всегда знал, что такая встреча будет. С детства знал!

Анастасия! Как Ковальский сразу не признал её!? Она будто пришла от мамы из детства, принеся ощущения домашнего тепла и надёжности. Такого у него даже с Анной не было.

…Он уже не в первый раз думал об этом: «Мир женщин многообразен и неисчерпаем, как Вселенная. Но всё-таки, почему не разглядел Анастасию раньше? Ведь мы и до встречи с Руфиной бывали в общих компаниях. Не видел её только потому, что был другим? При Руфине не мог видеть никого, кроме неё, – это было озарение. Видел только этот её свет. Он слепил меня. Я летел на него. Всё прекрасно! И всё трагично! Трагическое озаряет всё по-своему, мир становится иным? Нет, остаётся прежним: человек становится иным… Через трагическое мир воспринимается прекрасней? Но это, если хватит душевных сил одолеть боль! А если нет… Не знаю, что удержало. Мог, к примеру, запить. Мог или нет? После Руфины мог охладеть к работе. Этого не случилось… Разве таким я нужен был бы самому себе? Нет, не нужен. – Ответил он и тут же спохватился: – Саша и Анна! Они постоянно смотрели на меня. Они, и мама, и все, кто мне дорог! Все ждут от меня только хорошего! Верят в меня!».

«А Влада? – возник вопрос, заданный чьим-то голосом, непохожим на его. – Влада – тоже не желала вреда! Разве ты не хотел, чтобы у тебя с Владой было всё красиво и прочно?»

«Хотел, – подтвердил Александр. – Но что-то мешало. Сам не знаю, что? В ней ли, во мне ли сидел неутомимый вредный червячок, подрезавший росточек нашего общего будущего. С каким чувством сейчас живёт Влада? Мы о чём-то говорили с ней, сидя тогда, последний раз, в ресторане, но ведь о главном – ни слова. Не получалось у нас прямодушно вести себя друг с другом. Как она теперь оценивает всё наше?»

От того, что Александр наконец-то обрёл душевный покой с Анастасией, ему казалось, что это не совсем справедливо.

«В глазах Влады я жестокий человек? Для чего-то же она захотела встретиться, когда была в нашем городе?»

Рассуждая так, он начинал путаться. Чувствовал, что такое часто случается, когда хочет быть искренним до конца. Разбираясь в себе, попадал словно в паутину…

Александр начинал думать, что неспособен когда-либо изменить Насте. Предаст, если это случится, не только Настю, но и себя. А иногда ему начинало вериться, что Анастасия объединила всех его женщин в себе. И её глазами они смотрят теперь на него. И она от этого стала ещё нужнее. Он часто ловил себя на этой мысли. И находил странным, что Настя не заслоняет собой ни кого из них. И не старается этого делать.

«Бывает ли такое у других?.. И что будет у нас дальше?»

…Глядя на Настю, изумлялся порой. И доходил иногда до рассуждений, которые называл «младенческими»:

«Природа хитроумна. Существует великое многообразие человеческих лиц, характеров, судеб. И это сознательно кем-то создано! Как залог того, что две похожие человеческие половинки найдут себя, – и не раз найдут, и потянутся друг к другу. Многократно. Ибо в судьбах и характерах столько своеобразия, удивительно порой совпадающего с ожиданиями другого… Половинки обязательно найдут друг друга, чтобы дать продолжение рода. И будут этого добиваться. Словно именно на них, на эти конкретные половинки, и возложена как бы персональная ответственность за сохранение человеческой жизни на Земле. Об этом подавляющее большинство и не думают вовсе… Варианты половинок неисчерпаемы?.. – От таких мыслей становилось неуютно. – Неужели есть ещё кто-то? Другая такая же Настенька? И, может быть, не одна. Которая когда-то может завладеть мной?! Как же тогда однолюбы? Они, потеряв свои половинки, уже больше и не ищут другую свою «законную». А она, получается, где-то есть? Приготовлена? Выходит, некий сбой… Теряя одно и обретая другое – это предательство? Или самое то, разумное, оправданное, что не даёт человечеству резко оскудеть?.. Я либо крепко поглупел, либо не о том думаю. Жена на шесть лет моложе… Положено соответствовать. С непричёсанными мыслями надо что-то делать…»

…Пройдёт совсем немного времени, и Ковальскому станет не до подобных мыслей. Жить и постоянно размышлять о жизни – это всё-таки разные вещи. Настенька сначала одна, а потом и вдвоём с родившейся дочкой Соней, уже, кажется, не оставят времени на это…

XXIII

Вскоре Ковальский возглавил большой технологический цех, вырабатывающий сырьё, необходимое для получения пластических масс, синтетических смол, каучуков, других важных продуктов нефтехимии.

Назначению предшествовали бурные и трагические события в его цехе. Авария разрушила до фундамента основной корпус. Оборудование почти полностью стало непригодным.

Причины взрыва имели механический характер.

Усердие Ковальского и Румянцева не помогло. Отсекающие задвижки, которые они устанавливали и отлаживали, не понадобились. Сильный взрыв этилена произошёл внутри огромного кирпичного здания, нашпигованного химической аппаратурой и трубопроводами. Разорвало газопровод по сварному шву, «непровар» которого был около семидесяти процентов. И уникальная защита оказалась неэффективной. Между разрывом трубопровода и образованием огромного газового облака оказалось слишком мало времени.