Сага о первооткрывателях

На просторе на волжском летит.
Ах, столица Самарского края,
У тебя ещё всё впереди!

* * *

Воспоминания Нины Ивановны Серпуховой[3 - Текст воспоминаний публикуется впервые.] (в замужестве Савченко) написаны для её детей, но они настолько насыщены подробностями и приметами жизни начала ушедшего века, так пронизаны и личным, и общественным, что их вполне можно называть свидетельством эпохи.

Жалея о том, что оставляю в стороне, несомненно, очень интересные подробности, в том числе и бытового уровня, из-за недостатка места приведу лишь то, что непосредственно связано с геологами.

Писала она уже в пожилом возрасте. В самом начале отмечает: «У папы с мамой нас было восемь человек: три брата и пять сестёр. Перечисляю по старшинству: Коля, Вера, Маруся, Володя, Лена, Катя, Нина (я), Юра…

…Начну о каждом из нас, что помню, по старшинству…»

Несколько нарушим порядок. Вначале дадим отрывки из воспоминаний, которые касаются лично её, потом – окружения. Для того чтобы было удобнее читать, я дал отдельным эпизодам названия.

Она пишет, не приукрашивая события, не лакируя их. О себе чаще всего отзывается с явной иронией. На первой же странице читаю: «Меня мама жаловала меньше других. Была я упрямая и непослушная. Совсем изменилось отношение мамы ко мне, когда я уже была замужем за вашим папой. Помню, как мама сказала, когда я приехала из Бугуруслана: «Нинка приехала, и в доме точно солнышко проглянуло: такая весёлая и жизнерадостная».

Конечно, мама всегда любила меня, и доставалось мне больше других только потому, что я была хулиганкой. Доставалось всегда за дело».

Ещё бы! Чего стоит проделка со змеёй, которую она со своей подругой Соней, живя в лесничестве, подложила старой деве – бухгалтерше, ненавидевшей их, подстраивавшей всякие пакости. И постоянно на них жаловавшейся. Поэтому им часто «влетало».

Гадюка для бухгалтерши

Так вот, зная, что бухгалтерша безумно боится змей, они решили убить гадюку и подложить ей в кровать. Подруга её не боялась змей и часто убивала их в малиннике, когда они собирали ягоды.

Как назло, в этот раз в малиннике змея не попалась. Тогда они выкрали одну из заспиртованных в банке химиком Орловым змей и перенесли её из лаборатории в комнату бухгалтерши. Положили на покрытую белоснежным покрывалом кровать.

Развязка событий выразилась в диких воплях вылетевшей пулей из спальни её владелицы. На крики сбежались все, кто был рядом. Проказницы давились от хохота в дальнем конце двора.

Не буду далее описывать события. Они воспроизведены непосредственно и с задором.

* * *

Нина Ивановна приводит и потом на страницах своих воспоминаний много забавного, порой хулиганского. И так заразительно, зримо, что словно находишься на месте событий сам. Будто случилось это не около ста лет назад, а только что, на твоих глазах.

Вот одна из картинок времён гражданской войны. Дело было в Гатино, куда семья Серпуховых переехала, спасаясь от голода. И откуда только что ушли «белые».

Революционный матрос и коза Катька

Когда мы переезжали в Гатино, был уже настоящий голод. «Чтобы спасти семью, папа[4 - Иван Моисеевич Серпухов (1870–1935) – отец. Работал бухгалтером на химическом заводе братьев Хрущёвых. Мать Аделаида Ильинична (1870–1948) – домохозяйка.] решил заняться натуральным хозяйством. Он нанял дачу (тогда дачи ещё не были конфискованы), при которой были большой сад и огород. Кроме того, там был сарай. Папа купил трёх коз – Катьку, Маньку и Мурку. Манька и Мурка были хорошие, ласковые козочки, но Катька была сущий дьявол. Это была старая сильная коза. У неё были большие рога, и она очень хитро бодалась. Подходила к человеку со спины, поднималась на задние ноги и со всего маху ударяла человека под коленки. Коз нужно было гонять на пастбище за городское кладбище, где собирали всё городское стадо два пастуха. Вечером туда же нужно было приходить их встречать. Чтобы мы могли управляться с Катькой, папа сделал нам нагайку из электрического шнура, но ухо всё равно нужно было держать востро. Катька при каждом удобном случае бодала и нас. Мама очень боялась Катьку. Не трогала Катька только папу.

Пока у нас были козы, мы по очереди гоняли их на пастбище и с пастбища. Один день Катя и Лена, другой – я и Юра. Когда однажды утром я и Юра гнали коз, на улице, шедшей от соборного садика (не помню его название), навстречу нам попался пьяный матрос. Он был обвешан крест-накрест лентами с патронами, у пояса прицеплена кобура с наганом и граната. В руках он нёс почему-то зонтик. Поравнявшись с нами, он, видимо, желая испугать коз, внезапно раскрыл зонтик, выставил его перед собой. Но он не знал нашу Катьку. Мурка и Манька разбежались, а Катька, обойдя его, поднялась на задние ноги и ударила его рогами под коленки. Матрос свалился. Он пытался встать, но Катька продолжала бить его рогами. Матрос заорал на неё, начал ругаться и кричать, что если мы не уберём нашу козу, он нас перестреляет. Мы очень испугались и боялись подойти к нему и отогнать Катьку. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но, на наше и его счастье, из садика вышли несколько женщин. Они тоже гнали на пастбище своих коз. И помогли нам отогнать Катьку, обругали матроса: «Ишь, что придумал, пьяный дурак, – пугать маленьких детей. Вот сведём тебя к коменданту». Матрос стушевался, а мы погнали вместе со всеми своих коз домой».

Далее приведём фрагменты воспоминаний, связанные с её братьями Юрием и Владимиром и сестрой Катей, с которыми у Валентина Цареградского были тесные связи на протяжении значительной части жизни. Братья учились в Горном институте. Катя была студенткой университета.

Горный ковбой

«Юра – мой младший брат. Родился в 1910 году в Петербурге, на Лубянской улице. Учился в начальной школе, как и все мы, у Варвары Петровны[5 - Частная школа.]. В какой школе учился в Гатино, не помню. В Петровском недолго ходил в школу. После Петровского, так же как и я, не учился нигде.

По возвращении в Ленинград поступил в школу у Пяти Углов, которую благополучно окончил. После школы поступил в Горный институт, который мы с ним окончили в 1932 г. По окончании института Юра был направлен работать в Якутск, где проработал до призыва в армию.

…Мы очень дружили с Юрой. Подробно напишу об этом, когда буду писать о себе, потому что детство наше неразрывно связано. Здесь напишу только то, что непосредственно со мной не связано. Будет это очень отрывочно. Пожалуй, и вся моя писанина состоит из одних отрывков, неожиданно всплывающих в памяти.

Юра очень любил читать. Он как-то обменял две свои книжки на книжки своего одноклассника. Выменянные книги (я уже не помню, что это были за книги) оказались совсем неинтересными. Убедившись в этом, Юра с досадой воскликнул: «Какой же я идиот, что поменял свои книги, не посмотрев сперва, на что меняю». Сокрушался Юра в присутствии Мусеньки[6 - Мусенька (Маруся) – сестра Нины и Юры.], и она тут же сочинила экспромт и пропела: «С книжками под мышкой, идиот мальчишка. Он идёт, идиот, идиотничает».

Это получилось очень смешно, и все мы, включая Юру, очень смеялись.

Товарищи Юры Костя и Лёня почти ежедневно бывали у нас. Лена и Катя в наших развлечениях не участвовали, а мы частенько дулись в подкидного дурака, причём обязательным условием было то, что проигравшая пара должна встать на четвереньки. Обычными партнёрами были я и Лёня, Юра и Костя. У меня в то время тоже была своя компания, и я при каждом удобном случае старалась улизнуть к своей подруге Варьке Клейн. Только в те дни, когда я оставалась дома, я проводила время в обществе друзей Юры.

Юра очень любил лошадей. Лошади его «понимали» уже тогда, когда он жил в Петровском. Я не помню, где и в качестве кого работал Онкел Базиль в последний год нашего пребывания в Петровском. Вероятно, в том же Железкоме, где и наш папа, так как других учреждений, по-моему, не было. Не знаю также, оставался ли Онкел Базиль членом «коммуны», но лошади находились в его персональном пользовании. Лошадей было три – два жеребца и кобыла. Я их очень боялась. Самый резвый и самый злой был вороной жеребец Орлик. Запрягал и выпрягал лошадь Юра всегда сам, а запрячь лошадь – дело нелёгкое. Интересно, что этот норовистый жеребец был совершенно послушен Юре.

Юра был хорошим охотником. К охоте он пристрастился через Валентина Цареградского. Валентин – страстный охотник. Он часто ездил на охоту, когда жил у нас, и брал с собой Юру.

Брат Володя подарил Юре маленькое ружьё «Монте-Кристо». Уже работая в Якутии, Юра добывал много ценной пушнины. Он говорил, что если бы было можно, он привёз бы меха не на одну шубу для нас. Но сделать этого было нельзя, так как меха, как и золото, нельзя было вывозить и приходилось сдавать меха в заготпушнину. Юра говорил, что стрелял он не ради денег и продуктов, которыми расплачивались за меха: «Мне и зарплаты вполне хватало», – говорил он.

Геологи, работавшие в Якутске, говорили, что ни к кому так охотно не шли работать рабочие, коллекторы и прорабы, как к Юре. Дело в том, что его партия никогда не оставалась без свежей дичины. Юра бил не только пушнину, которую добывают, как известно, зимой. Браконьером Юра никогда не был. Летом он бил дичь пернатую и четвероногую только в положенное законом время. Тогда у Юры было уже не его маленькое ружьецо, а прекрасная двустволка».

«Я – Юра!»

«Помню, что, когда мы были ещё студентами, мама как-то сокрушалась, что ей надо бы купить тёплый платок, да денег нет. И что Коля и Володя совсем не помогают. Юрик сказал: «Мамочка, как только я начну зарабатывать, ты ни в чём не будешь нуждаться!» Мама сказала, что Коля и Володя то же помогали, пока не женились. И с тобой, когда женишься, будет тоже самое. На это Юра коротко сказал: «Я не Коля и Володя, я – Юра». И вышел из комнаты. Своё слово Юра сдержал и аккуратно присылал маме из Якутии половину своей зарплаты и до, и после женитьбы. Зарплата у Юры была немаленькая, и мама ни в чём не нуждалась, и в трудную минуту помогала всем нам. Не помню, в каком году Юра женился на Анне Фёдоровне. Год её рождения и её девичью фамилию я не знаю.

Мать Нюси была «мамушка»[7 - Женщина, выполняющая бытовые работы в артели старателей (готовка, стирка и т. д.).] в артели старателей, поисковиков золота. Нюся рассказывала мне, как над ней, когда ей было 5 лет, «подшутил» один из старателей. Он спросил, не хочет ли Нюся кедровых орешков, и когда она протянула к нему сложенные лодочкой ладошки, он высыпал в них горсть чёрных тараканов. Нюся говорила, что от испуга с ней сделался нервный припадок, и её еле отходили. Можно представить себе, какая обстановка царила на этих зимовках. Пьянка там шла беспрерывно. Часть намытого золота утаивали, не сдавали в контору, а выменивали у китайцев на спирт, привозимый контрабандой. То же самое проделывали с пушниной. Китайцы были искусными контрабандистами.

Я видела мать Нюси только один раз, когда она с дочерью Нюси от первого брака приезжала к нам в Ленинград. Дочь Нюси Валерия постоянно жила с бабушкой в Якутске, как до женитьбы Юры, так и после неё. Уже взрослой, замужней женщиной Лера приходила к нам в Москве на Серпуховку. Она в то время работала (а может быть, и теперь работает) врачом в одном из московских роддомов. Она-то мне и рассказала о смерти своей бабушки.

Возвращаюсь к женитьбе Юры. О том, что женился, он написал нам из Якутска. Приехал он домой, когда его старшему сыну Лёне было года два. Проведя отпуск дома, он вернулся в Якутск, а Нюся осталась в Ленинграде. Она не обладала хорошей фигурой, была маленького роста и очень толстая. Костя Мотыльков прозвал её АНТ-25. Эта кличка к ней пристала, так мы называли её между собой, а в глаза – Нюсей…

…Родился второй сын Юры, Борис. Вскоре после его рождения в очередной отпуск приехал Юра. Он говорил мне, что ему надоело скитаться и он хочет поступить в электротехнический институт. К тому времени истёк срок брони, освобождающей Юру от армии, и ему пришла повестка из военкомата. Если бы Юра не был Юрой, он не пошёл бы сразу в военкомат, а восстановил бы сначала бронь. Но Юра этого не сделал. Он явился в военкомат, и ему приказали прибыть на другой день. Словом, его призвали в армию. В это время в Якутске спохватились и вслед Юре срочно выслали бронь. Катя с ней побежала в военкомат, но там сказали, что Юра уже является военнослужащим, изменить ничего нельзя. Юра был зачислен в армию танкистом и направлен для прохождения службы в Белоруссию.

Когда у меня родилась ты, дочурка, я получила от Юры очень тёплое письмо. Он поздравлял меня и вашего папу. Просил подробнее написать ему, как ты, сколько весишь, и какого ты роста. Спрашивал, как прошли роды, как мы с Васей думаем назвать. Мне очень жаль, что я не сохранила этого письма. Последнее письмо от Юры получила уже во время войны мама. Он писал, что их полк вырвался с большими потерями из окружения, что он своими глазами видел все ужасы войны – убитых детей, стариков и женщин, сожжённые деревни, вытоптанные хлебные нивы. Писал, что не знает, на какой участок фронта их направят. Письмо он закончил фразой: «Мамочка, родная, не грусти, кончится война, и я вернусь». Но он не вернулся».

* * *

Как хорошо, что Нина Ивановна оставила свои воспоминания. Есть возможность читать записки умного, с живым характером человека. Я по-хорошему завидую братьям Серпуховым: Николаю, Владимиру, Юрию. В их жизни была такая сестра…

Средний брат Володя

«Володя[8 - Владимир Иванович Серпухов окажет большое влияние на становление В. Цареградского как геолога в период обучения на старших курсах и работы в экспедициях.] родился в 1899 г. С серебряной медалью окончил 10-ю мужскую гимназию. В молодости Володя был очень озорным. Папу часто вызывали для объяснений в гимназию. Сохранилась фотография (не знаю, у кого она сейчас), на которой снят класс, в котором учился Володя. В первом ряду с торжественными лицами сидят педагоги, а в заднем ряду с лихо сдвинутой набекрень фуражкой возвышается на полкорпуса выше всех Володя. Папе часто приходилось ходить и извиняться за поведение Володи. Но, несмотря на шалости, Володя и гимназию окончил с серебряной медалью. Он очень увлекался хоккеем. Клюшка у него была, но не было обмоток на ноги. (Тогда играли, забинтовывая ноги толстыми шерстяными обмотками.) Володя просил маму купить ему обмотки, но безуспешно, так как мама считала хоккей баловством, мешающим заниматься. В это же время на кровати Коли и Володи были куплены два пушистых шерстяных одеяла. Володя, недолго думая, отрезал от того и другого по длинной полосе себе на обмотки. Ему тогда здорово попало. Не подумайте, что его выдрали: нас никогда не били и не лишали за обедом сладкого. Просто мама его отчитала и запретила играть в хоккей. Но Володя по-прежнему потихоньку от мамы продолжал играть в хоккей в самодельных обмотках.

Окончив гимназию, Володя поступил в Горный институт, но, не окончив второго курса, добровольцем ушёл в Красную Армию. Прослужил он рядовым всю гражданскую войну. Воевал на разных фронтах. Помню, как он на минутку забежал домой, когда красные гнали от Ленинграда войска Юденича. На каких ещё фронтах воевал Володя, не знаю.

Помню, когда его демобилизовали, он приехал к нам в Петровское. Будучи человеком компанейским, он быстро сдружился с местной молодёжью, организовал любительскую труппу и поставил пьесу Островского «Бедность не порок», где играл роль Африкана Савича. Дядя Коля извлёк из сундука свой сюртук и дал его Володе. Спектакль прошёл успешно. Сюртук был снова убран в сундук, и Володя поехал в Петроград восстанавливаться в институте.

Но тут произошло событие, чуть не кончившееся для него трагически. В Боровичах его арестовали как дезертира. Дело в том, что Володя оставил бумажник с документами в сюртуке. Я не знаю, каким образом об этом узнали дома. Начался переполох. К счастью, дядя Коля догадался заглянуть в карман своего сюртука и обнаружил там бумажник. Не знаю, с кем бумажник переправили в Боровичи и отдали Володе, который в ожидании суда сидел на «губе». Удостоверившись, что Володя демобилизован досрочно для продолжения образования, военное начальство его с миром отпустило.

Восстановление в Горный далось Володе нелегко. В то время ректором был профессор Герман. Он же был ректором, когда учились и мы с Юрой. Когда Володя подал заявление с просьбой восстановить его в институте, Герман восстановить решительно отказался, сказав: «Раз вы добровольно бросили институт, учиться в нём вы больше не будете». Я не помню всей истории Володиного восстановления, знаю только, что он восстановился. У Володи на всю жизнь осталось на кисти левой руки пятно от ожога. Он рассказывал, что прижигал себе руку, чтоб не набить Герману во время разговора с ним морду.

Потом, когда Володя стал сначала известным геологом, почётным членом географического общества и, наконец, профессором института, у него с Германом были прекрасные отношения».