Кот на плече

«Вот он, настал час истины», – подумал я, когда мобильник в моих пальцах ожил, я включил кнопку приема, услышал в ухе голос директора: «готовы?»

– Да, – сказал я, получилось немножко тихо, потому что горло мое пересохло, но директор меня услышал.

– Тогда врубайте! – закричал он так громко, что у меня едва не лопнула барабанная перепонка, и его должна была услышать даже Настя.

– Врубай, – сказал я ей.

Директор не отключил свой телефон, и я различал голоса прохожих, едва различимый шум ветра, а потом восторженный вздох, и по этому вздоху я догадался, что на крыше театра появились наши голограммы. А потом связь прервалась.

– Что там? – спросила Настя.

– Не знаю.

Мы были единственными людьми, которые не имели возможности посмотреть на то, что происходит на крыше, ведь даже зрители могли выскочить на улицу, а нам приходилось оставаться на месте и ждать.

Опять зазвонил мобильник.

«Это грандиозно!», – прокричал директор и отключился.

Он звонил нам с периодичностью минуты в три, чтобы мы не чувствовали себя всеми покинутыми, и информировал о том, что происходит снаружи. Я был ему за это признателен. Слух о том, что в театре Российской армии дают светопреставление, быстро распространился по интернету.

Постепенно толпа забила и Суворовскую площадь, и все прилегающие улицы, точно люди собрались на концерт какой-то группы, решившей выступать на крыше театра. Когда-то так многие делали, чтобы раскрутиться. Вроде U2 стали популярны после такого концерта. Машины замедляли скорость. Образовались пробки. Приехали съемочные группы с новостных каналов.

Продюсеры замучили звонками телефон директора, вызывая его на интервью для объяснения происходящего. Он обещал выйти, но совсем не торопился. Он ведь знал, что телевизионщики у него на крючке. Премьеру спектакля пришлось задержать почти на час. Оставшиеся в кассах билеты скупили зеваки, подумав, что и внутри их ждет сюрприз.

Находясь в самом эпицентре событий, мы какое-то время были лишены информации. Хорошо ещё, что директор распорядился оснастить наше место пребывания телевизором. Вот по нему-то мы и узнавали новости. Сообщение про наши голограммы попадалось ближе к концу выпусков, но многие телеканалы пригнали к театру тарелки и устроили прямые включения.

Картинка не может передать реальности, но и у меня замерло сердце, а потом забилось быстрее нормы, когда я видел съемки, как на театре появились голограммы. Они были похожи на призраков, на души людей, когда-то оберегавших этот мир. Люди тыкали в них пальцами, снимали на свои мобильные. Я читал на их лицах удивление и восторг.

– Мы сделали это, – тихо сказал я Насте.

– Да, – кивнула она. Настя так устала, что теперь эмоции совсем не проявились на её лице.

На экране показывали директора. Он воодушевленно о чём-то рассказывал. Но мы только видели, как бесшумно чмокают его губы. В телевизоре был отключен звук или поставлен на самый минимум. Пульт нам не принесли, а сенсоры на панели телевизора на все мои тычки никак не реагировали, и тот оставался безмолвным.

– Только вся слава досталась не тебе, – сказал я.

– Ничего страшного, – печально сказала Настя.

Она отключила свой мобильник и не знала ещё, что слава на неё уже обрушилась. Директор ведь честно рассказал кто придумал и сделал голограммы. После премьеры он устроил в своём кабинете небольшой банкет для актеров, на которой пригласил и нас. Настю поздравляли, хлопали по плечу и благодарили. Домой мы попали только глубокой ночью, уставшие до смерти, поэтому сразу же легли спать.

А на следующий день Настя ужаснулась количеству пропущенных звонков, и стоило ей только включить телефон, как он уже не умолкал. Её просили о комментариях, приглашали в ток-шоу, называли нашим Стивеном Джобсом и Биллом Гейтсом. Она стала очень популярной. Её узнавали на улице и в метро, а на её страничку в социальной сети сотнями ломились желающие записаться в друзья. Всем ведь надоели разговоры, в которых так называемые звезды шоу-бизнеса перемывают друг дружке кости или несчастные плачутся о своей нелегкой судьбе. Настя на их фоне заметно выигрывала. Она несла позитив и вселяла надежду. Она смогла что-то сделать буквально на коленке, без административного ресурса и бюджетных денег.

Настя вернула своим волосам прежний русый цвет и избавилась от пирсинга на языке.  Она вообще стала походить на ангела. Только крыльев у неё нет, но, когда она научится делать биопротезы, а я в этом нисколько не сомневаюсь, она и функциональные крылья сумеет создать. Хорошо ещё, что от всей этой известности у неё не съехала крыша. Мало кто выдерживает такие испытания. У неё появилась куча поклонников, среди которых я, конечно, затерялся бы, как серая полевая мышь среди цирковых мышей, но хорошо, что Насте никто, кроме меня, не нужен. К ней тоже когда-нибудь пропадет интерес, если она перестанет о себе напоминать и уйдет в тень, как многие из тех, кто устал от славы. Но у неё много идей.

Голограммы появлялись над театром каждый вечер, когда смеркалось и оставались сторожить его до утра всю ночь, цветом похожую на выключенный монитор компьютера.

Несколько раз я и сам приходил к театру, смотрел на эти фигуры. В особенности почему-то на солдата Отечественной войны и кота на его плече. Мне казалось, что черты его лица меняются, он улыбается и подмигивает мне, но движения эти были настолько неуловимы, что я мог обманываться, и увидеть их лишь из-за того, что растаявшая снежинка залепила мне глаз.

Никакой исторической ценности Настины голограммы не представляли. Их уже видели все, кто хотел увидеть. Но даже когда возле театра перестали собираться толпы зевак, директор всё равно не хотел отказываться от этих голограмм.

– Они стали нашей частью, как часы на театре Образцова, – говорил он. – Туда ведь вот уже много лет приходят, чтобы посмотреть на механических зверей. И я ходил, когда был маленьким. И к нам будут приходить.

На Настю отовсюду посыпались заказы. Она нашла золотую жилу, потому что этот рынок был совершенно не освоен, и какое-то время она могла грести деньги буквально лопатой. Нам срочно пришлось брать кредит, чтобы расширить производство, набрать штат сотрудников и арендовать вначале гараж, а потом ангар в промышленной зоне города и ещё пару кабинетов в одном из офисных зданий возле метро Технопарк. Мы стали перспективным предприятием, в которое многие инвесторы готовы были вложить деньги, но мы как-то с опаской относились ко всем предложениям и боялись, что у нас могут всё отобрать.

За всеми этими заботами мы немножко забыли об учёбе. Я так совсем не появлялся на лекциях, затянул со сдачей курсовых статей, и преподаватели грозили, что наставят мне двоек. Нет, они меня не отчислят, но я будут пересдавать экзамены до скончания века. Я знал, что они меня просто пугают. Я ведь тоже, как верный паж, ходил на ток-шоу вместе с Настей, сидел рядышком с ней, отвечал на какие-то вопросы, а преподаватели гордились тем, что я учусь в их университете.

– Если ты хочешь отдохнуть летом в Греции, то должен в срок сдать все свои долги и закрыть сессию, – говорит мне Настя. – Меня приглашают сделать голограмму Колоса Родосского и ещё потом Афинского акрополя – таким, каким он был первоначально, то есть раскрашенным и с крышей. Она будет появляться на время. Постоит минут тридцать, а потом – опять Акрополь в теперешнем состоянии, тоже минут на тридцать. Эффектно должно получиться. Греки надеются, что всё это привлечет туристов и в Афины, и на Родос, так что, несмотря на их трудное финансовое положение, они готовы профинансировать затею. Как тебе лето на Родосе и в Афинах за счет принимающей стороны?

– Крутяк, – говорю я.

– Так уж и быть, обещаю, что у тебя будут эксклюзивы о ходе работ. Наверняка, это заинтересует сетевые издания и не только их. Ты сможешь заработать денег, чтобы покормить меня в какой-нибудь афинской забегаловке.

– Конечно, моя благодетельница. Всё, что прикажешь, – киваю я, пытаюсь чуть склониться, и воображаю, что за эти статьи преподаватели простят мне все грехи, но Настя меня останавливает, обнимая за плечи, и целует в губы.

Теперь-то я не боюсь, что мой язык у неё во рту зацепится за какую-нибудь железяку и тогда, чтобы разъединить наши уста придется, обращаться к хирургу.

Кубок Марса

Ледяное поле нашел Ральф Лоуренс, вернее даже не он, а его робот, когда Ральф выгуливал его по близлежащим пустошам. Этот робот – отдельная история, и, если ее подробности станут известны на Земле, боюсь, когда Ральф вернется домой, им займутся врачи и психологи. Впрочем, после пары лет на Марсе они, наверное, нужны будут всем.

Итак, началось все с того, что на… уж не помню на какой сол нашего пребывания на Марсе Ральф заявил, что он привык каждое утро выгуливать свою собаку. Эти утренние прогулки, видите ли, приучали его к порядку. Продолжались они много лет, чуть ли не с той самой поры, как Ральф научился стоять на ногах и сделал первый шаг.

Поскольку ему сейчас уже сильно перевалило за тридцать, подозреваю, что за время своих прогулок он сменил как минимум двух собак, потому что ни у одной из выведенных пород не хватает жизненного ресурса на тридцать лет, даже если им менять внутренние органы и устраивать профилактические обследования.

Ральф сидел за столом в отсеке, который мы использовали вместо кухни, ножом намазывал джем на кусок хлеба, когда его и «прорвало». Он сказал, что без собаки чувствует себя не в своей тарелке. На лице его проступила грусть. Он так и застыл на какое-то время с ножом в одной руке и недоделанным тостом с джемом – в другой, погрузившись в свои воспоминания.

Интересно, а кто-нибудь чувствует себя «в своей тарелке», оказавшись в нескольких миллионах миль от дома – на планете, где нет ничего живого, повсюду красная пыль и гуляют ураганы, которые гораздо сильнее того, что поднял домик Дороти и утащил в Волшебную страну Оз? Думаю, что как раз не в себе надо считать того, кто даст на этот вопрос положительный ответ. Так что с этой точки зрения Ральф был вполне нормальным человеком, но что-то в выражении его лица мне не понравилось, и я поспешил забрать у него нож.

– А? – он вопросительно уставился на меня.

– Ну, я подумал, что ты его уронишь, а это плохая примета, – сказал я в оправдание своих действий.

– Если нож упадет – это вовсе не плохая примета, – вступил в разговор наш биолог, которого мы называли не иначе как биопрогрессор, – Джереми Колхаун, – это означает, что придет гость мужского пола.

– Да кто ж к нам заявится? – всплеснул я руками. – До русских не близко. Уж не намекаешь ли ты на марсиан? На этих зеленых тварей с длиннющими щупальцами, как у осьминогов?

– Тссс, – Джереми приложил указательный палец к губам, – не говори так, а то они нас услышат, точно придут и высосут всю нашу кровь.

– Вот будь у меня собака, она о непрошеных гостях нас предупредила бы, – нудно гнул свое Ральф.

Он очень кстати вернул беседу к прежней теме, и я совсем забыл спросить – сколько же у него сменилось собак. Ральф был канадцем, а эти парни часто оказываются с причудами.

– Одна у меня все это время и была. Мне ее еще папа подарил, – вопрос я вслух не задал, но Ральф по выражению на моем лице догадался, что нужны пояснения, вот он и продолжил, – она была искусственной.

– А, – сказал я, – ну это всё объясняет.

– Да, – сказал Ральф, – я просил, чтобы мне разрешили ее с собой взять. Но мне сказали, что это невозможно, потому что у нас на борту каждый грамм на учете. А вот теперь я точно уверен, что для нее место на борту нашлось бы. В конце концов, она весила всего ничего. В крайнем случае, могли не брать часть продуктов, полагавшихся на мою долю. Я бы поголодал, но зато у меня была бы собака, и я теперь гулял с ней каждое утро.