Привычка выживать

Дедушка рассказывал мне, что когда-то давно, на том берегу реки на огромном кургане с зарытыми кладами жил огнедышащий дракон. Сполохи дыхания того дракона сияли на полнеба. «На крышу вот лазить не требовалось – и так полыхало». Потом дракон сдох или улетел неизвестно куда, потому что небо за рекой ночами оставалось тёмным. Однако я сказкам уже не верил, а верил своим глазам и ушам.

2

Дедушка иногда брал меня на реку, рыбачить на зорях. Под вечернюю зорьку мы с дедом садились в лодку и выгребали на речную середину и там ловили рыбу до темноты. В ночи мы спали прямо в лодке, засветив фонарь, чтобы большие пароходы, часто проходившие мимо, не задавили нас. На утренней зорьке дед меня будил, и мы снова рыбачили, пока солнце не начинало припекать. На рыбалке я бывало спрашивал:

– Дедушка, тут русалки есть?

– Нет, теперь нету. Как плотину электростанции строить начали, они – русалы зелёные – все ушли. Вверх по течению уплыли, в притоки и речушки.

– Дед, а водяные?

– Двое старых ещё есть. Древние они, неповоротливые, а то тоже ушли бы.

Про водяных я не то, чтобы не верил, а сильно сомневался. Правда, видел я однажды ночью, как в тёмной воде за бортом лодки проплыли чьи-то жёлтые глаза на большом белёсом теле, проплыли и вглубь ушли. Но могло ведь и присниться или померещиться.

3

Мой дед был серьёзный мужчина. До пенсии он работал агрономом, выращивал хмель – зелёные шишечки на длиннющих вьющихся стеблях. Даже ребёнком я знал, что эти шишечки нужны, чтобы делать пиво. Дедушкин хмель отправляли в огромных количествах даже за границу. Потому что отличался качеством.

Мы, дети тех лет, много знали про войну с заграничными фашистами, а потому я считал несправедливым, если что-то там отправляли в их бывшую страну.

– Война-то давно была, – говорил дед.

– Ну и что, – отвечал я.

В доме напротив жил сосед, дядя Коля, ещё не старый, но он воевал – партизанил.

В войну дядя Коля был чуть постарше меня. Когда пришли фашисты-захватчики, дядя Коля стал связным в партизанском отряде. Однажды он даже взорвал поезд с фашистами: повернул рукоятку взрывной машинки, и, когда взорвалось, убежал, а потом прошёл через оцепление. Взрослого поймали бы, а мальчишку глупые фашисты пропустили. И тогда дядю Колю наградили медалью за партизанскую доблесть.

Иногда, когда дядя Коля приходил покурить на лавочку возле нашего дома, я его расспрашивал, много ли врагов тогда дядя Коля взорвал.

– Много, парень, много. За селом в большой общей могиле их хоронили. Даже кусками везли: руки там, ноги отдельные. А потом дубовый крест поставили. Ты что всё спрашиваешь? Разве это интересно?

– Интересно, дядь Коль. Вот и я бы тоже так ручку повернул не задумываясь.

– Ишь ты! «Не задумываясь». Думать всегда надо.

Меня снедала зависть к дяде Коле, дедушке, солидным седым мужчинам в пиджаках с медальными и орденскими знаками – всем, кто воевал. Я жалел, что фашисты перевелись, и ни одного уже не убить.

Бабушка гладила меня по голове:

– Ах ты, вояка.

4

Бабушка запомнилась доброй и мягкой, как фея. Она умела вплетать девочкам в косички удачу. Подует на ладони – и быстро-быстро заплетёт. Для этого бабушка омывала руки на рассвете яблочной росой. Я сам видел однажды в окошко сладко закрывающимися для утреннего сна глазами, как бабушка гладит листья яблони и касается зелёных ещё яблочек.

Бабушка умела договариваться с садовыми дриадками, чтобы те не пили соки яблонь, груш и слив в дедушкином саду, чтобы жили в других садах. В округе всё зеленело и тонуло в сочных тенистых садах и садиках. Бабушка что-то делала такое, что дриадки собирались в стайки и крупными зелёными стрекозами улетали куда-то за забор.

Ещё бабушка умела заговаривать боль: что-то тихо и быстро шептала над ушибленным коленом или в больной зуб. А потом дула на заговорённое место, будто что-то сдувала, и я понимал, удивляясь, что – не болит.

5

У дедушки и бабушки жил молодой, но уже громадный, рыжий кот с мордочкой похожей на грустное широкое личико гномика. Я назвал его Биг-Бой, не помню, где прочитал про такое имя, в какой-то приключенческой книжке, наверное. Услышав своё имя, Биг-Бой, как щенок, бежал ко мне и всегда получал что-нибудь съедобное в награду. Но по характеру кот был скорее мрачным реалистом, чем весёлым жизнелюбом.

Кот Биг-Бой насмерть враждовал с садовым суртом.

Садовый сурт был весь зелёный, а борода – седая до колен, кот сидя на лапах приходился садовому сурту рост в рост. По нраву садовый сурт был не очень-то и вредный, так только иногда понадкусывает все спелые ягоды клубники, или ещё бывает, что с вечера висит сочная груша, а утром хвать – а её уже и нет, и никто про неё ничего не знает. Проще говоря, занимался суртишко мелкими пакостями, а людям показывался редко, умел менять вид и даже становился невидимым. Сам я видел-то его всего раз, да и то чуть не принял вначале за зелёный кабачок, а когда бросился рассмотреть – на грядке лежало только пустое место.

Воевали Биг-Бой и сурт с тех времён, когда Биг-Бой был ещё котёнком, а бабушка звала его просто Васькой. Тогда всё начал вредина-сурт: как ни встретит кота, обязательно наступит ему на хвост или дёрнет за усы. Кот вырос, заматерел и устроил настоящую охоту на сурта с засадами, прыжками из кустов и всем прочим, что полагалось. Сурт не оставался в долгу и втыкал коту занозы в мягкие места между подушечками на лапах, а то и просто бросал в Биг-Боя крупные камушки довольно метко: почти всегда попадал в нос. Распухший нос у кота постоянно болел и добавлял Биг-Бою суровой решимости.

В августе, когда уже созрели подсолнухи, садовый сурт обратился в большую зелёную птицу с кривым, как у клеста клювом, чтобы лущить и склёвывать семечки покрупней на самых широких подсолнечных шляпах. Три дня он так клевал, его прогоняли, но он отлетал недалеко, перепархивал неуклюжим попугаем с дерева на дерево, а потом снова воровал семечки.

Биг-Бой упорно караулил зелёную птицу целых три дня, а на четвертое утро выстрелился рыжей молнией на неосторожно низко парившего сурта и схватил его за птичью шею на лету. «Стой», – крикнул я зачем-то коту, но кот, заострив уши топориком и сосредоточенно глядя перед собой – «моё, никто не отнимет» – утащил добычу под крыльцо в узкую отдушину.

Чирикал сурт из-под крыльца сначала по-птичьи, а потом раз крикнул по-другому, тонко, и затих насовсем. Вечером довольный Биг-Бой не спеша и много лакал воду. Меня же почему-то слегка беспокоили жалость к судьбе сурта и странная досада на кота, как только я замечал довольную морду Биг-Боя.

– Поделом ему, сурту-то, – говорил дедушка. Много таких суртиков переловили на дедушкином веку коты и собаки. – А сами виноваты.

Покуривая, дедушка вспоминал:

– А вот года два тому назад захлебнулся один в бочке с водой. Видно попить захотел, а плавать они не умеют. Загнила вода-то. Пришлось бочку мыть-скоблить.

6

Дождливые дни приходилось проводить в одном из чуланов большого дедова дома. Это был чулан – не чулан, а такая комнатка с узеньким окошком, в которой никто не жил, зимой эту комнатку не топили. Зато было в этой комнатке много книг: и на полках вдоль трёх стен от пола до потолка, и на старой этажерке в углу, и на столе, и даже в каких-то мешках под столом. От обилия книг в комнатке то ли сам завёлся гномик-кертик, то ли я его выдумал и случайно запустил с улицы серебристеньким комариком.

Кертик в полутьме чуланчика перечитал все-все книги, испортил себе зрение и носил большие круглые очки, сквозь которые глаза гномика казались огромными, как у телёнка. Был кертик очень умный и в знак того, что много знает, носил на голове чёрный бархатный колпачок с серебряными звёздами.

Мне глаза портить не было нужды, и я включал в чулане электрическую лампочку. Кертик электричества не выносил и прятался куда-то, только мелькал серебристой мышкой его колпачок. Но к каждому моему приходу в чуланчик гномик готовил почитать какую-нибудь интересную книжку и укладывал её на стол. А если, допустим, я рылся в книгах сам, или мне кто-нибудь из взрослых помогал отыскать нужную книгу – «где-то тут лежала, или на полке стоит» – то, по большей части, попадались какие-то «Азотные удобрения» и «Севообороты».

Мне нравилось читать фантастику, про далёкие, не похожие на наш, миры, затерянные в просторах бесконечного Космоса. В то же время приятно было думать, что никогда не сядет на берег реки у пристани чужой космический корабль, что никакие инопланетяне не нарушат размеренной жизни нашего городка. И без них жилось неплохо. Своих чудес хватало.

– Бабушка, а кертик зимой не замёрзнет?

– Нет, внучек, он зиму в тёплой норке проспит. Под полом уже вырыл. Сны увидит про то, что в книжках прочитал.

7

В конце августа меня везли в далёкий родной мой город, сначала на автобусе, а потом поездом. Я помню, как часами смотрел в том пути через окна на последние дни лета.

Мне и сейчас нравится смотреть в окна в разных переездах, долгих и коротких. Потому-то меня никогда не тянет за руль. Я и так всегда попадаю, куда нужно. Предпочитаю, чтобы меня везли.

Странно, но если получается вспоминать детство, то летние каникулы у дедушки всплывают светлыми, самыми приятными пятнами прожитого времени. Даже с другого берега Большой Солёной Воды. Где-то там, вероятно, совсем рядом, располагался детский рай мечты, который никогда уже не будет так близко. Никогда. Детство – провинция утерянного рая.

III. Мистер Смит. Далёкая предыстория-2

1