Танец маленького динозавра

Пошучивая, Терентий Васильевич щурил маленькие карие глаза в глубоких морщинистых глазницах, глухо смеялся, то и дело вставляя французские словечки, приговаривая: «Ну, ты понимаешь».

Иван тоже смеялся. Иногда в голове его проносилось: «А что? Вот сейчас взять и сказать про Лагуну». Но жгучая боязнь отказа останавливала его. И потом, отец на его месте не стал бы просить, а сделал бы по-своему. Поэтому Иван только поглаживал Дижона. «А ты чего не смеёшься?» – говорил ему по-французски, запуская руку в густую шерсть загривка.

Старый Дижон всё понимал хорошо, на каком бы языке с ним ни заговаривали. Он даже понимал то, чего не произносят вслух. Иван вскоре в этом убедился, когда стал оставлять от завтрака и ужина кусковой сахар. Со стороны Ивана это была наивнейшая глупость. Но уж слишком он был ослеплён своим планом.

Желающих угостить Дижона сахаром хватало и без него. Особенно, разумеется, среди малышей. Это может показаться смешным, но Иван на сахар рассчитывал. Вернее на то, что его сахар будет слаще… Он протягивал кусок на ладони. Пёс долго раздумывал, сахар начинал таять, липнуть к потной руке. Дижон наконец брал угощение, скорее из деликатности и, верно, чтобы поскорее отвязаться. В голову Ивана закрадывалось: понимает Дижон, насквозь видит. Видит, как он подлизывается, видит, что на уме у него другое… И когда Дижон едва шевелил метлой своего хвоста в знак благодарности, Иван не очень-то ему верил. Но он поглаживал собаку и, если никого рядом не было, говорил, раскрываясь: «Дижон, ведь мы друзья, правда? Ты уж прости меня, а? Ну, сам подумай, что мне в этом лягушатнике…» И когда он так говорил, он всем существом своим чувствовал, что не обманывает, не подлизывается. И верил, что Дижон в конце концов его поймёт.

Но вот он заметил, как Дижон берёт угощение у других. Заметил: собака ничем не выделяет его среди других. «Ну и чёрт с тобой!» – решил он и перестал носить сахар. «Подумаешь, Лагуна, – сказал себе. – Вернусь домой, начну ходить в бассейн. Накупаюсь вволю». Но тут же на ум пришло другое: «Отец бы от задуманного не отступился. Не трусит ли он из боязни попасться? И это притом, что он знал: «Дижон не укусит. Подаст только голос – сигнал «пограничникам». А может, не подаст всё-таки? Меня-то, может, не выдаст? Нет, надо попробовать», – в конце концов думал он, ругая себя за малодушие.

Он выбирал день, момент. Где-то в глубине души надеялся, что Терентий Васильевич вместе с Дижоном куда-нибудь уйдут, уедут. Могут же на денёк… Но такое, судя по всему, не предвиделось.

Вокруг лагеря был старый деревянный забор. Теперь его меняли. Вместе с рабочими занимались этим и Терентий Васильевич, и шофер Лунин, привозивший на своей машине из города продукты. И даже врач Слава – не старше любого воспитателя, отличавшийся от них только тем, что ходил в белом халате.

Как-то, вконец уставший от ожиданий и смутных предчувствий, Иван решился внезапно для самого себя: вот сейчас и пойду. И сразу будто камень с души свалился.

Было часов пять вечера. Иван даже не сходил посмотреть, где сейчас Дижон. Он перемахнул забор в дальнем тёмном от кустов углу территории. Вышел на тропу. Собирался засечь время по своим часам, когда пойдёт, но совсем забыл об этом. Так и пошёл, стараясь ни о чём не думать.

Он прошёл уже довольно-таки изрядно. Оглянулся раз, другой – никого. Радость удачи подстегнула, он прибавил шагу. «Только нырну, вылезу и – обратно», – думал он, чувствуя, как быстро и сильно колотится сердце. Ещё подумал: «Кажется, везёт…» Уже было, как ему казалось, совсем близко. Он остановился перевести дух и тут отчётливо расслышал сзади собачью побежку. «Учуял всё же…» И Иван бросился бегом, забыв о всякой предосторожности.

Шерстяной бок собаки чиркнул по бедру. Дижон обогнал, встал поперёк тропы. Он вилял своим большим пушистым хвостом шотландской овчарки. Поворачивал к Ивану узкую морду, чуть скалил в улыбке зубы, жёлтые собачьи глаза смотрели дружелюбно. «Да ладно тебе, Дижон, – сказал Иван, надеясь ещё, что собака всё же его не выдаст. Он упёрся коленями в её бок, чуть толкнул. – Пропусти, тебе говорят». Но собака оставалась на месте. Иван рывком, изо всех сил толкнул её в сторону, пошёл дальше. Сделав несколько шагов и не услышав сзади собаки, Иван не выдержал, обернулся. Дижон сидел на тропе, высоко подняв голову. Иван вспомнил картинку из какой-то книжки. Там был нарисован волк, воющий на луну. Сейчас Дижон походил на этого волка. Собака косила глазом в его сторону, всем своим видом показывая: если не повернёшь сейчас же подам голос.

«Ты так, да?!» – в глазах Ивана потемнело от ярости. Он схватил подвернувшийся камень, бросил в собаку. Она тихо взвизгнула.

Иван побежал по тропе, больше не оглядываясь.

Вот и Лагуна. И людей никого. Иван быстро разделся, нырнул в воду. Несколько дней тому назад он думал поплавать, полежать на нагретых солнцем камнях. Но теперь этого желания не испытывал. Выбравшись из воды, он так же быстро оделся. Побежал в лагерь.

Опомнился только на волейбольной площадке. В одной из команд не хватало игрока. Он встал на свободное место. Заиграл с удовольствием. Давал хорошие пасы, на удивление себе легко брал трудные мячи и даже здорово резал, когда ему набрасывали у сетки.

– Молодчина, Судаков!

– Ай да Судаков! – слышал.

И было ему легко, весело от одной мысли: «А в Лагуне я всё-таки искупался. Скольким это не удавалось? Вот что значит рискнуть и попробовать!»

Спал он в ту ночь крепко. Услышав горн, вскочил ещё более счастливый от вчерашней удачи, с мыслью: «Нет, Дижон молодец! Не выдал…» Кто-то из ребят даже сказал ему, когда строились на утреннюю линейку: «Ты чего это сегодня, Судаков? Светишься весь, будто лампочка?»

Так и стоял он в строю с рассеянной улыбкой на губах. Слушал и не слышал слов Виктора Анатольевича.

Начальник лагеря был хмур, чем-то расстроен.

– Все вы знаете, – говорил он, – собаку нашего сторожа Терентия Васильевича Зоркого. Добрая, умная собака, которая никогда никого не укусила. Так вот вчера, какой-то негодяй, иного слова я не нахожу, ударил собаку по голове. Ударил палкой…

Все вокруг недовольно загудели.

– Что-что? – переспросил Иван.

– Дижона кто-то палкой ударил.

– Я хотел бы знать, кто это сделал, – продолжал Виктор Анатольевич. – Если этот человек находится среди нас, пусть выйдет. Мы все посмотрим ему в глаза.

Только тут смутная тревога шевельнулась в груди Ивана. Та самая тревога, которая лишила его удовольствия поплавать в Лагуне, полежать на тёплых камнях… Иван только сейчас осознал её. Но при чём тут он? Он не бил Дижона палкой. Нет, это не о нём речь.

– Значит, этот человек труслив, как всякий негодяй, – помедлив, заключил Виктор Анатольевич. – Я должен сказать, – продолжал он, – вряд ли кто из вас об этом знает, что хозяин Дижона, Терентий Васильевич Зоркий, прошёл ужасы лагеря для военнопленных во Франции во время войны. Бежал из лагеря, был участником Сопротивления. Бил фашистов вместе с французскими товарищами в составе отряда «маки», защищая нашу Родину на далёкой чужой земле. И такому человеку причинили боль. И кто – хотел бы я знать. Неужели один из вас?..

Иван не смел приблизиться к домику Терентия Васильевича. А как легко и просто мог он это сделать совсем недавно…

Теперь он наблюдал за домиком издалека, тайно.

Дижон, как всегда лежал на крыльце, положив морду на вытянутые лапы. Лежал, как всякая собака, знающая, что хозяин дома. «И ничего с ним не случилось…» – в который раз успокаивал себя Судаков.

Но вот на крыльце показалась худая сутулая фигура Терентия Васильевича. Он склонился над собакой, потрепал по шее, что-то сказал.

Сторож спустился с крыльца, куда-то направился.

Дижон медленно и как-то неуверенно поднялся на лапы. Пошёл следом. Вдруг его зашатало из стороны в сторону. Он завертелся на месте, сел, жалобно заскулил, вяло покачивая головой.

Хозяин услышал, вернулся. Погладил собаку. Слегка подталкивая руками, помог ей подняться на крыльцо и жестом приказал оставаться на месте.

Иван не верил своим глазам. Тогда в руках у него был маленький круглый камешек – галька. Нет, его камешек не мог наделать такого! Но сомнение в душу закралось. Подойти бы к Дижону, осмотреть его голову, увидеть рану. Надо бы, но ноги не слушались.

Иван увидел трёх мальчишек из малышового отряда. Один нёс кулёк, а двое, с воробьиным гамом, то и дело вырывая из рук друг у друга, – миску. Старый Дижон любил манную кашу. И чтобы она была присыпана сверху сахарным песком. Об этом знали все, особенно малыши.

Подумав немного, Иван решительно направился к ним.

– Так вы кашу не донесёте, дайте сюда, – сказал он, выхватывая из рук ребят ещё тёплую миску.

Перед Дижоном поставили кашу. Посыпали сахаром из кулька.

– Дижончик, ешь.

– Ешь. Тебе поправляться надо.

Собака едва-едва вильнула хвостом. Посмотрела на миску, на малышей. Есть не стала.

– Бедный, не хочет. Больно ему.

– Дижон, ну что с тобой? – окликнул собаку Иван. Он не узнал своего голоса. Голос показался ему мерзким. Мерзкими показались и эти слова.

Дижон отвернул голову в сторону, положил её на лапы. Лишь уши на сгибах, чуть дрогнув, насторожённо застыли.

– Дижо-он… – простонал Иван. Он склонился над собакой. Руками развёл шерсть на голове в одном месте, в другом. Увидел на левом виске, рядом с ухом маленькую глубокую ранку. Она была уже присыпана чем-то белым.

– Во! Во куда ему попало!

– Прямо по голове!

– Ничего. Вот Дижон поправится, он тому даст! – малыши гладили собаку, жалеючи заглядывали ей в глаза.