Как почувствовать одиночество

Все мои душевные переживания не идут ни в какое сравнение с  тем, что начеркал мой карандаш на бездушном двойном листе в клетку. Мелкий, неровный почерк с многочисленными помарками и исправлениями не внушал доверия даже мне самому. Куда пропала моя правда и так ли она должна была быть выражена? Как правильно признаться в том, что не имеет словесной формы? Что только можно прокричать, провыть, простонать, терзая себя в клочья… тоску, верность, отчаяние и то чувство, которое принято называть любовью. Но… слово это затёрто, запачкано, избито ложью, потеряло смысл. Каждый способен сказать его без зазрения совести к правильности произношения.

Моё умозаключение меня расстроило, и я решил вычеркнуть это слово и все его производные из своего письма.

И вот, моё послание приобрело иной смысл. Смысловой загадочностью и с некоторым вызовом смотрели на меня двадцать две пустующих глазницы лица исповеди. Двадцать два слова вычеркнулись из огромного мира, ставшего бессмысленным после такой коррекции.

Особенно я перестарался в предложении: «Знаешь, а я люблю такую погоду, когда за окном тихо падают огромные хлопья мягкого снега, а ты сидишь у окна, в тепле, с выключенным светом». Меня рассмешила подобная сентиментальность и безжалостно-слепое вычёркивание безобидного в данном случае слова. Пришлось вычеркнуть данное предложение совсем, от чего я окончательно расстроился. Единственная милая и бесполезная информация была уничтожена в моём послании к моей весне…

Я поднял уставшие, просящие света глаза к окну, и увидел этот снег. Он особенно хорошо был виден в свете уличного фонаря. Тяжёлые больные комья валились с неба на грязный асфальт. И в комнате было очень холодно. И всё это я совсем не любил. Совсем…

Достав из кармана зажигалку, я аккуратно поджёг фитиль, почти израсходовавшей себя свечи. Волшебное и столь тоскливое действо за окном затмилось отблеском от источника света, и я перестал видеть то, что творилось за холодным стеклом. Только мерцающий огонёк, да моё мрачное отражение.

Я смотрел сам себе в глаза и не находил своего взгляда. Так, чёрные круги. И тут стало ещё и страшно. Часто повторяющееся ощущение, что кто-то стоит позади тебя и может схватить в любую минуту за шею и не придушить, нет, а только напугать. Да, испуг в данном случае принесёт меньше пользы, чем смерть…

Я на всякий случай оглянулся. Никого, но ещё есть шанс, что кто-то притаился за закрытой дверью. Ведь совсем скоро должны придти.

Теперь при свете свечи я по-новому рассмотрел своё письмо. Грязная бумажка. Пустые и неразборчивые слова, которые появлялись в течение восьми дней после долгих, и, зачастую, отвлечённых от главной темы размышлений. Полнейшая неразбериха в своих мыслях… и совсем мало мгновений отделяло очередное недописанное письмо от надежды быть всё-таки отправленным до ритуального сожжения в пламени хилой свечки. Но… очередной хоровод воспоминаний заставил ненадолго успокоиться в вымышленном мире, под именем Счастье…

* * *

Раннее утро плескалось в море, что было принято звать Чёрным. Но оно совсем не чёрное, оно… оно лучезарное! И даже чайки не так противно визжали, дополняя морской пейзаж, а наоборот, подчёркивали всю реальность момента, когда мы одни на краю света и до конца этого самого света ещё достаточно долго, чтобы узнать всю радость существования. Мы одни, а море оно такое большое, и, кажется, вроде бы предназначено для всех, но сейчас как бы оно всё наше. Мы вдвоём и больше нет никого.

Её улыбка – моё солнце. И мир не такой огромный, холодный и злой, а просторный, прохладный и… наш. Радость от пойманного на лету мгновения счастья переполнило моё сердце горячей волной сладкой нежности…

* * *

И обжигающим пламенем горя.

То, что у меня весь мир погиб – самая невосполнимая потеря. И нет больше ни этого утра, ни моря, и Её больше нет. Всё раздавлено горькой правдой, смысл которой затуманивается в придуманных обстоятельствах погони от счастья в вынужденной борьбе за обычную жизнь. И пусть без моря и солнца.

Невыносимая тоска заставила вновь всматриваться в вечернюю мглу за окном. Сквозь ореол нехитрого источника света и собственное отражение я видел обрывки этой темноты, за которой ничего не должно быть. Но пока я остаюсь, пусть даже здесь и сейчас, ну, может, и не совсем сейчас, но где-то.

Пропадая и появляясь, мы меняем пространство вокруг себя. Жаль, что мы не всегда способны определить – украшаем или загаживаем мы собой это пространство…

Всё, всё может пройти мимо, оставив какие-то непонятные следы на теле и на душе.

Короткий приступ боли и сон. Точнее, не сон, а какой-то провал в безвременное пространство, где нет ничего. Очнувшись, я быстро затушил свечу. Надо экономить такой важный источник света.

А в других домах по-прежнему было уютнее, чем здесь. Погрузившись не в вечернюю, а уже ночную темноту я увидел в экране окна далёкие глыбы чёрных домов с немногочисленными огоньками света, где живут более счастливые люди. Я никого здесь не знаю и не хочу знать. Потому что меня нет, я такая же чёрная тень, как и эти дома. Дополнение ко всему глупому миру, который меняется внутри меня, оставаясь безучастным и неизменимым снаружи.

Закутавшись в одеяло и прижавшись к чуть тёплой батареи, я попытался снова уснуть. Однако сны на сегодня, похоже, закончились. Я всё приговаривал про себя: «верните мне моё счастье, верните меня, мне очень тоскливо, я очень устал, так больше нельзя…»

По кругу бесполезные причитания всё также крутились в моей голове. На шёпот напрашивалась молитва, но чёрная плоть атеизма перекрывала кислород духовному сознанию. Я беспомощно корчился в темноте от одиночества, сходил с ума и ждал утро. То утро нового дня, в котором снова растает моя надежда. Но что-то толкнуло мою реальность, и я вспомнил…

* * *

Как летний дождь падал на зелёную листву дерева, под которым мы прятались. Было очень тепло, хоть лето и отдавало последние свои силы на поддержание этой идиллии красочной поры, где так легко радуешься мелочам, и не хочешь верить ни во что плохое.

– Ты только не грусти! – сказала она, хоть и тончайшая нотка невыносимой печали тронула её голос, и капли дождя превратились во что-то такое горькое.

– И ты не грусти. Повода-то особого нет. Я приеду, да и дождь скоро кончится… – врал я и пытался держаться спокойно и даже немного равнодушно к сложившейся ситуации.

Да, мне надо было уехать, но не на «скоро», а практически навсегда. Да и дождь не думал заканчиваться. Издалека приближалась гроза. Но тогда я ещё верил, что не всё так плохо.

Она спросила:

– Мы ведь будем созваниваться каждый день после работы?

– Да, конечно, как же иначе то, – сказал я.

Телефон я выбросил прямо в аэропорту, как прилетел в чужой город.

– А ты мне чего-нибудь привезёшь? – попросила она.

– А что ты хочешь?

– Себя поскорее привези! – улыбнулась она и снова мило загрустила, видя, как наш бумажный кораблик, сделанный из двух билетов в кино, уплыл далеко по течению ручейка, образовавшегося из-за сильного ливня.

Будто вчера это прощание, будто вечно вчерашний дождь.

* * *

Заоконная свобода казалась более страшной тюрьмой, чем моё помещение без удобств и уютного электрического света. Даже странно, что я бежал именно сюда. Бежал от своего позора и страха. От своей беспомощности в свою мнимую одинокую величавость.

И вот, кажется, солнце понемногу начало появляться над густой серой массой облаков, осветляя равнодушное чужое небо. В комнате светлело. Я поднялся с пола, не выбираясь из объятий одеяла. Всё равно было прохладно и меня знобило.

На подоконнике лежало моё письмо. Загнутый край его слегка трепыхался на сквозняке. Воспалённое полумраком зрение восстанавливало визуализацию написанного, но так логически и не оконченного письма.

В очередной раз текст показался мне весьма глупым, но искренним. Да, именно искренним – все перечёркнутые слова правильно дополняли картину. За неровными линиями злости отречения от написанного, всё равно виднелись очертания спрятанных слов. Они чувствуются, ими дышит этот мятый листок бумаги. Да, это не совсем сквозняк, это дыхание! Моё, моих чувств, моей, неожиданно, посветлевшей боли! Будто крылья ожили за спиной! Я выпрямил спину, прохлада испарилась из тела…

* * *

Как когда то я летал на этих крыльях по своей стандартной жизни. Оно того стоило. И этот быт ничто, если у тебя есть крылья. Пусть и полёт не долог, а падение… а падение для меня стало синонимом бездны. И не понятно, когда первое закончилось, а второе началось. Но когда ветер треплет твои волосы, и есть ощущение невесомости, то не всегда так уж важно – ты летишь к солнцу в жгучие объятия, или в пропасть на чёрные камни холода. И бабочки в животе или тараканы в голове виноваты – не разобрать, некого винить.

– Зачем нам куда-то идти, если мы уже друг друга нашли? – спросила она.

– Понимаешь, наш мир и мир вокруг нас, это разные вещи, – философствовал я, докуривая ненужную сигарету. – И оба эти мира взаимосвязаны. Нам нужно ходить на работу, нам нужно общаться с родственниками, друзьями, коллегами.

– Но ведь они совсем не понимают нашего счастья! Я так и чувствую зависть и злость просто за то, что мы сейчас совсем другие. Они серые, а мы разноцветные и яркие!

– Думаешь, они тоже не были разноцветными и яркими?

– В том то и дело, что были. Сейчас я не вижу их цвета. Они съели сами себя бытовой ненужностью, завистью, что у других лучше. Своей примитивностью, ревностью, глупостью. И совершенно точно у них не было именно нашего счастья!

Она загадочно улыбнулась.

– Мы избранные, – засмеялся я, и она засмеялась в ответ.

– И мы спасём мир!