Великий канцлер

Ну а еще я по-сумасшедшему счастлива, и с трудом это скрываю. Правда, сегодня мне показалось, что Ольга догадывается о том, что произошло между мной и Николаем… Ну да это ничего. Одно я знаю точно – «неудобных» вопросов мне никто задавать не будет. Здесь это не принято; а еще мы с Николаем взрослые люди, которым не нужно читать нотации о нравственности. Правда, еще остается его мамаша Вдовствующая императрица Мария Федоровна – а это еще та мегера, репутация у которой ничуть не лучше моей. В местном обществе ее за глаза зовут Гневной, а это значит, что однажды мы схлестнемся как бы в борьбе за ее сына. Она меня старательно не замечает, а я избегаю таких мест, где могу столкнуться с этой женщиной. Мне очень хорошо, и не стоит портить это бескрайнее счастье какими-нибудь скандалами и конфликтами.

Правда, эйфории я предаюсь лишь в те редкие моменты, когда меня никто не видит. Только тогда я могу позволить себе глупо и мечтательно улыбаться… Потому что ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты нашла «своего» мужчину. И совершенно неважно, кто он – князь, император, художник или водопроводчик, беден он или богат, знатен или безроден. Любовь! Если она настоящая, она не смотрит на такие мелочи…

[7 августа 1904 года, 12:15. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской Империи

Директор департамента окладных сборов Министерства Финансов Николай Николаевич Кутлер[10 - Николай Николаевич Кутлер, не женат, происходит из семьи обрусевших немцев, возраст 45 лет, в 1882 году окончил юридический факультет Московского университета, потом три года работал помощником присяжного поверенного, а затем перешёл на государственную службу, где занимал должности: податного инспектора, управляющего казённой палатой, вице-директора, а затем директора Департамента окладных сборов Министерства финансов.Г-н Витте, характеризовал г-на Кутлера как одного из наиболее деловых сотрудников Министерства Финансов и как человека чистого и вообще весьма порядочного… В устах прожженного жулика и интригана такая характеристика стоит весьма дорогого.В нашей истории после наступления Советской власти бывший кадет Кутлер не эмигрировал и не ушел в отказ, а продолжал сотрудничать с Советской властью как чистый «спец», несмотря на то, что его четыре раза арестовывало ВЧК. Подпись этого человека в числе прочих стояла на червонцах 1922 года, с которых началась нормализация денежного обращения и вообще НЭП. Лидер кадетов Милюков, находясь в эмиграции писал, что «Николай Кутлер при Николае II, как и при Ленине, служил государству, как «спец», – и служил именно государству, а не личности правителя».].]

После случившегося недавно дворцового переворота жить в Петербурге для интеллигентного человека становилось просто страшно. Гильотины на площадях еще не стояли и фонарные столбы использовались только по прямому назначению, но аресты непосредственных участников гвардейского мятежа и всех причастных к заговору Владимировичей шли полным ходом. Одетые в черные мундиры сотрудники госбезопасности заходили в дома или хватали людей прямо на улицах, после чего черные кареты отвозили тех в Петропавловскую крепость – надо полагать, для пыток и последующих казней. Особенно страшные слухи ходили о торчавшей над крепостными стенами дымовой трубе, время от времени принимавшейся извергать из себя жирный черный дым. Говорили, что гвардейцы, вышедшие к Николаевскому вокзалу, восстали как раз против тирании имперской безопасности, арестовывавшей людей по малейшему подозрению в причастности к финансированию террористической деятельности.

Николай Николаевич Кутлер был как раз человеком прогрессивных либеральных взглядов и категорически не одобрял любой диктатуры, с какой бы стороны она ни исходила. И вдруг этим утром через фельдкурьера он получает оформленное по всем правилам вызов-приглашение в Зимний дворец на аудиенцию к канцлеру Одинцову. По правде говоря, новоявленного диктатора, стоявшего за троном неопытной молоденькой девчонки-императрицы, Николай Николаевич еще ни разу лично не видел, но воображал себе самое страшное. Говорят, иные и вовсе обмирали под взглядом этого человека, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Впрочем, никакой вины перед Государем, или, точнее, Государыней и Отечеством господин Кутлер не чувствовал, а потому шел на эту встречу без особого мандража. Да и идти-то там было примерно полторы версты или треть часа неспешным шагом. Сначала следовало выйти из Николаевского дворца (в котором и располагался Департамент Окладных Сборов) на Галерную улицу, потом, свернув к Неве по Замятину переулку, выйти на набережную и пройти мимо Сенатской площади и Адмиралтейства к Зимнему дворцу. А потом – всего-то делов – показываешь часовому на входе приглашение как пропуск, и дальше местные дворцовые аборигены доведут тебя до места.

Вроде бы просто, но для некоторых дорога к канцлеру может быть равна пути на Голгофу. Вот так пару дней назад сходил в Зимний дворец господин Коковцов; после разговора с канцлером он не отправился обратно на службу (главное здание Министерства Финансов располагалось там же, на Дворцовой площади) и не пошел домой, на квартиру, а в черной арестантской карете был доставлен в Петропавловскую крепость. А там, понятно что – «оставь надежды всяк сюда входящий». Войти внутрь легко, а вот выйти обратно куда тяжелее. Впрочем, кому, как не непосредственному подчиненному министра финансов, было не знать, в чем и насколько грешны как господин Витте (который первым очутился в Петропавловских казематах), так и его товарищ (заместитель) и последующий преемник господин Коковцов…

У Николая Николаевича почему-то была уверенность, что с ним самим во время визита к канцлеру ничего страшного не произойдет. У него-то в Департаменте окладных сборов полный порядок, да и не будет целый канцлер вызывать столь мелкого чиновника для разноса, ибо для этих целей существует министр. И неважно, что эта должность пока вакантна. Вот как назначат нового министра финансов – так тот и начнет все переставлять по своему вкусу; и хорошо, если перемены коснутся только мебели в министерском кабинете…

Так и вышло. Часовой, едва увидев карточку-приглашение, скользнул взглядом по какому-то списку, и после этого вызвал по телефону дежурного слугу, который и сопроводил господина Кутлера к двери канцлерского кабинета. Ждать под дверью тоже не пришлось. Николаю Николаевичу почему-то вспомнилось, что пресловутый Аракчеев тоже был сволочь и гад, только люди у него аудиенции не ждали. Не имел он такой привычки – морить посетителей в приемной только ради своего самоудовлетворения. Вот господин Одинцов тоже велел пропустить его, Кутлера, немедля, а не помариновал пару часиков в коридоре под стенкой…

Вот за слугой с обратной стороны закрывается дверь, а канцлер Одинцов внимательно смотрит на визитера.

– Здравствуйте Ваше Высокопревосходительство, – с замиранием в голосе говорит Кутлер, – вот, прибыл согласно вашему распоряжению.

– Здравствуйте, Николай Николаевич, – отвечает ему канцлер, – очень рад вас видеть. Дмитрий Иванович, я имею в виду Менделеев, очень хорошо об вас отзывался, как об исполнительном, аккуратном и честном чиновнике по финансовой части… И не он один. А еще один наш общий знакомец отрекомендовал вас как человека, который при любом государе будет служить только России, и больше никому. И именно это свойство, вкупе с прочими качествами вашей личности, делает вас незаменимым человеком для решения важнейшей задачи государственного масштаба.

В ответ – изумленная пауза длиною в несколько секунд, и наконец господин Кутлер, растерянно моргая, пробормотал:

– Ваше Высокопревосходительство, к чему вы это говорите, я вас не понимаю…

– Да вы расслабьтесь, Николай Николаевич, и садитесь вон на тот стул, – сказал Одинцов. – Дело в том, что Российской Империи необходим новый министр финансов вместо господина Коковцова, который оказался замешан во многих нехороших делах. И даже если ему удастся выпутаться из предъявленных обвинений, мы все равно не сможем доверять этому человеку, так как расходимся с ним по фундаментальному вопросу: Россия должна служить капиталу или капитал России. Мы придерживаемся мнения, что именно капитал должен служить развитию нашей страны, а господин Коковцов исповедует противоположную точку зрения – и этот факт делает его кандидатуру неприемлемой для занятия одной из важнейших правительственных должностей.

– Ваше Высокопревосходительство… – тихо произнес Кутлер, неловко садясь на указанное место; от волнения он даже вспотел. – Так вы, значит… если я правильно понял… хотите назначить министром финансов именно меня?

– Да, именно Вас, Николай Николаевич, – ответил канцлер, – и перестаньте называть меня Высокопревосходительством. У меня, в конце концов, есть имя-отчество, и не притворяйтесь, что вы их запамятовали.

– Хорошо, Павел Павлович, – сказал Кутлер утирая лоб большим клетчатым платком, извлеченным из кармана, – я вас понял. И все равно это для меня слишком уж неожиданно. Ведь я всего лишь директор департамента в означенном Министерстве Финансов, и даже еще ни разу не занимал должность министра…

– Сейчас, Николай Николаевич, – сказал Одинцов, – когда Российская Империя ждет от вас самоотверженной и тщательной работы, совсем не время отсиживаться на тихой и спокойной должности. Справитесь с поставленной задачей – и ваше будущее на многие годы вперед, а может быть, и до самой смерти, станет ясным и безоблачным. Не справитесь – ничего страшного, не все сразу; мы понимаем, что у вас нет опыта для работы на министерском посту. И только одного мы можем не простить – предательства Отечества или прямого обмана. Ну что, Николай Николаевич, надеюсь, вы согласны?

– Да, Павел Павлович, – произнес Кутлер, решительно кивая и выпрямляя спину, – я почти согласен. Но сперва расскажите подробнее – в чем именно вы не сошлись с господином Коковцовым и что я должен исправить? А то ведь вы можете не сойтись мнениями уже со мной, ведь вместе с означенным господином я работаю в министерстве финансов уже десть лет…

– В первую очередь, – сказал Одинцов, – мы не сошлись с господином Коковцовым и его предшественником и начальником Витте в оценке роли золотого стандарта в развитии экономики России. Мы считаем, что обязательное стопроцентное покрытие рубля золотом тормозит развитие российской промышленности и торговли, а господин Коковцов считает, что, наоборот, ускоряет.

– Ну, как бы вам сказать, Павел Павлович… – задумчиво ответил Кутлер. – Я, как и господин Коковцов, тоже считаю, что возможность разменивать российские рубли на золото в неограниченном количестве ускоряет промышленное развитие России, ибо позволяет зарубежным промышленникам и предпринимателям вкладываться в наши предприятия, а также облегчает международную торговлю…

– Это только с одной стороны, – возразил Одинцов, – а с другой стороны, требование стопроцентного золотого покрытия валюты сжимает денежную массу, из-за нехватки денег затрудняет расчеты внутри страны и ограничивает рост части экономики, рассчитанной на внутреннее потребление. Золотой рубль выгоден тем предпринимателям, которые вывозят из России хлеб и необработанное сырье, ввозят готовые товары, а также иностранным инвесторам, устроившим тут заводы с целью воспользоваться дешевой рабочей силой и желающим по мере получения прибыли репатриировать ее по месту своего постоянного проживания. Зато промышленникам, нацеленным на внутренний рынок, и государству золотой рубль невыгоден. Дело в том, что совокупная сумма производимых для внутреннего потребления товаров и оказываемых услуг, разделенная на среднегодовую оборачиваемость рубля, тоже является средством для обеспечения денежной массы, из чего следует, что каждый золотой рубль, оборачивающийся внутри страны, имеет двойное, а быть может, даже и тройное обеспечение. Один раз он обеспечен золотом, и еще один или два раза – товарами и услугами. Цель нашего правительства – быстрый промышленный и сельскохозяйственный рост, но количество золота в обороте просто невозможно увеличивать теми же темпами, какими может расти количество выпускаемых товаров. Простейшая же задачка. Если количество денег в экономической системе остается неизменным, а количество товаров быстро растет, то без резкого увеличения скорости денежного оборота мы будем наблюдать дефляцию, то есть падение цен на выпускаемые товары, что вызовет убытки производителей, приводящие к их разорению. Обойти это условие можно только в том случае, если годовое положительное сальдо внешней торговли будет превосходить годовой же прирост внутреннего потребления. – Одинцов сделал паузу и, внимательно глядя на глубоко задумавшегося собеседника, спросил: – Ну как, Николай Николаевич, возможна такая ситуация в нашей экономике в обозримом будущем или нет?

Кутлер встрепенулся и отрицательно покачал головой.

– Пожалуй, нет, Павел Павлович, – сказал он, разводя руками. – Сальдо внешней торговли, насколько я понимаю, у нас пока отрицательное… Вывозятся дешевые хлеб, необработанный лес и немного пушнина, не имеющая решающего значения, а ввозятся дорогие товары машинной выделки и станки, в которых имеется большая потребность. Откуда же при таких условиях взяться положительному сальдо? И так уже некоторые кричат, имея в виду хлеб: «недоедим, но вывезем». Как будто это им придется недоедать – при том, что то тут, то там мужики и так уже голодают…

Одинцов кивнул.

– Вот именно, Николай Николаевич, – сказал он, – из-за отрицательного сальдо внешней торговли, которое невозможно исправить по указанной мною выше причине, министерство финансов вынуждено либо сокращать денежную массу на объем утекшего за рубеж золота, либо брать в том же золоте стабилизационные кредиты. В одном случае это грозит кризисом неплатежей, в другом – кабалой у международных банковских домов, в частности Ротшильдов, ибо эти кредиты невозвратные. Сначала господине Витте, а потом господин Коковцов набрали во Франции кредитов, и собирались брать еще, если бы за эти свои деяния не очутились в Петропавловке. Теперь перед новым министром финансов – то есть перед вами – стоит задача так отладить эмиссию рублевой массы, чтобы импортно-экспортные операции покрывались золотом, а внутренняя торговля – оборачиваемыми товарами отечественного производства. Над тем, чтобы эти товары в обороте имелись, будет работать наверняка уже известный вам Савва Морозов, недавно назначенный руководить новосозданным Министерством Экономического Развития. Необходимо так сбалансировать эмиссионную политику, акцизы, транспортные и таможенные тарифы, чтобы производить товары внутри России было выгодно, и чтобы наши местные промышленники были защищены от неоправданной конкуренции своих европейских коллег. Необходимо добиться максимальной скорости роста русской экономики, при этом сумев выпутать государство из тех долгов, в которые его втравили Витте и Коковцов. Задача понятна?

Кутлер кивнул.

– Не скажу, что это будет просто, – ответил он, – но я приложу для того все усилия. Сказать честно, к такому взгляду на золотой стандарт из нас никто еще не приходил…

– А то как же, Николай Николаевич, – сказал Одинцов, – при переходе от феодализма к капитализму во всем мире происходил переход от звонкой монеты к частично обеспеченным или совсем не обеспеченным золотом и серебром бумажным деньгам. Тут главное – не перегнуть палку и не вызвать перепроизводства бумажных денег, сиречь гиперинфляции… Ну вы меня поняли. Сейчас идите в свой департамент, сдавайте дела своему вице-директору, а завтра с утра отправляйтесь в министерство и приступайте к работе. Время не ждет.

[9 августа 1904 года, 12:15. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость

Подполковник СИБ Евгений Петрович Мартынов и товарищ Коба.]

Увидев Кобу, неловко вылезающего из тюремной кареты, подполковник Мартынов подумал, что в неделю времени, взятого для предварительного разбирательства с революционерами, как он сгоряча обещал императрице Ольге, ему уложиться не удалось. Нет, предварительный доклад в письменном виде он составил уже на следующий день и, согласовав его с канцлером Одинцовым, подал на высочайшее рассмотрение. Доклад вернулся уже на следующий день с императорским вердиктом: «Быть посему, Ольга». И тогда Мартынов, не имея возможности кинуться в этот вояж самолично, снарядил на Кавказ особый литерный поезд с охотничьей командой. У старшего команды имелся приказ без особого шума изъять Кобу, где бы он ни находился, после чего со всей возможной вежливостью доставить в Петербургскую штаб-квартиру СИБ.

Но в Батуме, где Коба должен был под чужим именем чалиться в тюрьме за организацию стачки на нефтеперегонном заводе Ротшильда, его не оказалось. Успели выпустить за малозначительностью деяния. Тогда команда посетила Тифлис, где людям Мартынова все же улыбнулась удача. Иосиф Джугашвили был стопроцентно идентифицирован, после чего поздно вечером захвачен прямо на улице, усажен в закрытый экипаж и доставлен к поезду на вокзал. При этом спецкоманда СИБ не выдала местным жандармам тайную Авлабарскую типографию большевиков, знание местоположения которой и помогло госбезопасникам выйти на будущего Отца Народов. Да и не до этого им было. Едва господин Джугашвили оказался в предназначенном для него вагоне, к литерному поезду подали паровоз – и короткий эшелон из пяти вагонов отбыл на Баку.

В дороге с Кобой, когда он пришел в себя, никто не разговаривал. Оперативники охотничьей команды, все как один в масках, только кормили своего подопечного и водили его в сортир, соблюдая при этом правила вежливости. Все объяснения – уже в пункте назначения. Любой нормальный человек в таких условиях озвереет от неизвестности, но у Кобы нервы были как стальные канаты. На Николаевском вокзале северной столицы литерный поезд загнали на запасные пути, где крайне важного пассажира со всей предосторожностью пересадили в черную тюремную карету с маленькими зарешеченными окошечками. Коба принял эту операцию без единого стона, и вскорости уже был доставлен в Петропавловскую крепость. Выгрузившись из экипажа, он огляделся; и первое, что бросилось ему в глаза – это вздымающийся к небесам шпиль Петропавловского Собора… Только потом он увидел встречающих его офицеров в черных мундирах новой Тайной Канцелярии. Все, приехали. Из этого места скорби с безжалостными палачами выход возможен только ногами вперед. В этот момент Коба почувствовал себя трагическим героем, эдаким прикованным к скале Прометеем, которого сейчас должны схватить злые силы, чтобы подвергнуть ужасным пыткам.

Но никто никого не схватил и ничему не подверг. Один из офицеров, совсем еще молодой, но уже в подполковничьих погонах, подошел к Кобе и отрекомендовался:

– Подполковник службы имперской безопасности Евгений Петрович Мартынов, заместитель начальника сего богоугодного заведения. Приветствую вас, товарищ Коба, на земле нашей центральной штаб-квартиры.

Наверное, Коба счел это заявление особо утонченным издевательством – и потому ничего не ответил кровавому царскому сатрапу, имя которого на тот момент знала уже вся страна. Но кровавый сатрап на Кобу не обиделся. Он, собственно, заранее знал, что его будущий клиент с характером.

– Товарищ Коба, – сказал он, – у нас к вам есть очень важный разговор…

– Я об этом догадываюсь, господин Мартынов, – с сильным кавказским акцентом ответил Коба, – иначе зачем ваши держиморды меня сюда везли. Ну что же, ведите меня в свои пыточные, но сразу говорю, что я вам все равно ничего не скажу.

Выслушав это заявление, Мартынов разразился чистым, ничем не замутненным смехом.

– Ну и чего вы так смеетесь, господин Мартынов? – недоуменно спросил Коба, – неужели я сказал что-то смешное?

– Как вам сказать, товарищ Коба… – ответил Мартынов, – комики в варьете тут бывают гораздо смешнее. Пристрастился, знаете ли, посещать их выступления в свободное от душения свободы время, прошу прощения за каламбур. Дело в том, что никто не собирается вас не только пытать, но и даже просто допрашивать. Нам это неинтересно, ибо знаем мы о партии большевиков даже немного побольше вашего. Так уж, простите, сложились обстоятельства.

– А чего тогда вы хотите, господин Мартынов? – недоуменно спросил Коба и добавил: – и перестаньте называть меня товарищем Кобой, ибо жандарм, как вы, настоящему большевику не товарищ…

– Ладно, Иосиф, – погасив улыбку, ответил Мартынов, – поговорим серьезно. Вы не поверите, но мы хотим именно этого – то есть просто поговорить с вами, после чего возможны самые благоприятные варианты – как для вас лично, так и для вашей партии.

– Господин Мартынов, – ответил хмурый Коба, – я вас не понимаю. Если вы хотите сделать из меня провокатора, то напрасно стараетесь. Я никогда не пойду на сотрудничество с душителями свободы.

– И опять вы не угадали, – ответил Мартынов, – провокатора мы из вас делать не собираемся. Если вы об этом не забыли, нам и так ведомы все тайны вашей партии. Впрочем, что мы тут стоим и разговариваем на ногах, как два коня, которые все делают стоя. Думаю, что у меня в кабинете за брусничным чаем с баранками и без посторонних ушей беседовать будет не в пример удобнее.

В ответ Коба только равнодушно пожал плечами, как бы показывая, что он в этом месте не хозяин и не ему решать, где и как будет проходить дальнейшая беседа.

[Четверть часа спустя. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, кабинет замначальника СИБ

Подполковник СИБ Евгений Петрович Мартынов и товарищ Коба.]