Великий канцлер

– И все-таки, господин Мартынов, – спросил Коба, войдя в кабинет, – если вы не собираетесь делать из меня провокатора, то зачем я здесь? Зачем был нужен весь этот спектакль с моим похищением и срочной доставкой в Петербург?

– Вы не поверите, Иосиф, – немного насмешливо улыбаясь, ответил Мартынов, – но мы хотим заключить союз – с партией большевиков вообще и с вами лично в частности.

– Господин Мартынов, – воскликнул Коба, – а вы часом не сошли с ума? Как это мы, большевики, будем заключать союз с жандармами и душителями свободы? Нет, это совершенно неприемлемо. Мы не будем предавать своих товарищей, изо всех сил борющихся с проклятым самодержавием!

– Иосиф Виссарионович, – покачал головой Мартынов, – быть может, вы перестанете говорить лозунгами, ведь мы с вами не на митинге. И прекратите обзывать меня господином и жандармом, ведь я никогда не был ни тем, ни другим. Если вы не хотите называть меня товарищем, то обращайтесь ко мне, пожалуйста, по имени. Если вы запамятовали, то я напомню, что зовут меня Евгений.

– Хорошо, Евгений, – сказал немного успокоившийся Коба, – возможно, я немного погорячился. Мы действительно не на митинге, а вы не мой товарищ. Вот только объясните, почему я не должен считать вас господином и жандармом?

– Это достаточно долгий разговор и вести его на ногах неприлично, – ответил Мартынов, – поэтому, Иосиф, садитесь на вон тот стул, а я сяду на свое рабочее место. Сейчас, как я и обещал, нам принесут чаю с баранками, после чего мы с вами и поговорим…

– Не нужен мне ваш чай, Евгений! – резко ответил Коба, присев на указанный стул. – Вы что, думаете подкупить меня таким дешевым приемом? Жандарм вы там или нет, я не знаю, но категорически отказываюсь идти у вас на поводу. Вы слышали? Категорически!

– Вы, Иосиф, – хмыкнул Мартынов, – опять поспешили со своими выводами. Никто и не собирается вас подкупать. Очень нам это надо. Мы всего лишь хотели предложить вам сотрудничество в тех областях российской жизни, где наши интересы совпадают. Мы тоже считаем, что права рабочего класса должны быть защищены, в трудовом законодательстве должен быть наведен порядок, а продажные инспектора фабричных инспекций должны быть заменены честными и мотивированными людьми.

По мере того как подполковник Мартынов говорил, лицо у Кобы складывалось в маску недоверчивого изумления.

– Мне удивительно слышать такие речи от человека, поставленного охранять существующий порядок, – с недоверием произнес он. – И вообще, Евгений, кто это такие «мы», и с какой целью вы стараетесь притвориться друзьями народа?

– Во-первых, – сказал Мартынов, – «мы» – это ваш покорный слуга, потом государыня-императрица Ольга Александровна и канцлер Империи Павел Павлович Одинцов, а также оба героя Тюренченского сражения: наш будущий князь-консорт Александр Владимирович Новиков и Великий князь Михаил Александрович. И это я вам назвал только лиц, непосредственно приближенных к трону и представляющих собой саму квинтэссенцию власти. Кроме того, на пост министра экономики канцлером уже назначен сочувствующий большевистским идеям фабрикант Савва Морозов, а министром финансов назначен честный спец господин Кутлер. В экономическом блоке вакантно пока только место министра труда. Господин Ульянов, он же товарищ Ленин, которого планируется назначить на эту должность – человек сложный, и его еще на это придется уговаривать, как какую-нибудь барышню-гимназистку на первое свидание…

– Но постойте, Евгений! – нетерпеливо воскликнул Коба, – и ответьте мне на один вопрос. Скажите, а с чего это вы вдруг неожиданно стали переживать за угнетенный рабочий класс, в то время как прежде вам и дела до этого не было?

– А прежде, – просто ответил Мартынов, – в этом мире не было и нас самих. Я, канцлер Одинцов, полковник Новиков и другие наши товарищи появились в этом мире только первого марта, возникнув на своих кораблях прямо посреди Тихого океана. Одним словом, люди мы тут не местные, а пришедшие из далекого две тысячи семнадцатого года…

– Я вам не вэрю, Евгений, – с сильным акцентом сказал Коба, – вы все врете. Такого не может быть, потому что такого не может быть никогда.

– Хотите доказательств? Будут вам доказательства! – произнес Мартынов, открывая ящик стола и доставая оттуда фотографию. – Вот, держите и смотрите. Скажите, Иосиф, вам знаком этот человек?

С некоторым недоверием Коба разглядывал врученное ему цветное фото и ничего не понимал. Седоволосый, усатый мужчина в генеральском мундире был ему чем-то смутно знаком… Таким бы, наверное, сейчас мог бы быть его отец, если бы родился в семье князя, а не нищего крестьянина. Вот только почему у этого генерала такие странные погоны, а на груди, там, где должны быть ордена, непонятная золотая пятиконечная звезда на красной колодке?

– Смотрите внимательно, Иосиф, – со странной интонацией в голосе сказал Мартынов, – этот человек должен быть вам очень хорошо знаком…

– Я вас не понимаю, Евгений, – сказал Коба, откладывая фотографию на стол, – я никогда не видел этого человека, хотя должен признать, что он мне кого-то напоминает…

– Ну конечно же, напоминает, – хмыкнул Мартынов, – этого человека ты видишь каждый раз, когда смотришься в зеркало. Это ты сам, но только сорок или пятьдесят лет спустя – в ореоле правителя-победителя, построившего первую в мире социалистическую державу и выигравшего тяжелейшую войну. Все считали невозможным практическое построение социализма в отдельно взятой стране, а ты взялся за это и довел дело до конца.

– Погодите, Евгений… – растерянно сказал Коба, – но как так может быть? Вы, наверное, взяли этого человека и специально загримировали и одели его для этой мистификации…

– Никакой мистификации тут нет, – решительно ответил Мартынов, – это именно вы – отец народов, вождь и учитель, генералиссимус и лучший друг советских физкультурников – стоите гордый, как Сизиф, все-таки вкативший на гору свой камень. И откуда же вам было знать, что еще сорок лет спустя после вашей смерти все построенное вами рухнет, а ваши идейные наследники сначала интеллектуально выродятся, а потом растащат страну на отдельные части…

– Но как такое вообще могло случиться? – недоуменно спросил Коба, – что вы попали оттуда сюда к нам?

– В подробности той истории я вас посвящать не буду, вы уж извините, – пожал плечами Мартынов, – потому что одни назовут ее стечением случайных обстоятельств, другие – последствиями технических недоработок и недостаточной испытанности новой техники, а третьи – проявлением Божьей воли… Другое дело, что, оказавшись в этом мире, мы как лососи на нерест, устремились на грохот залпов разгорающейся русско-японской войны. Результат известен всему миру. Японский флот на дне, армия разгромлена, а император страны восходящего солнца согласился признать свое поражение. Потом, победив внешних врагов, мы занялись внутренними неустройствами, и помощниками нам стали младшие брат и сестра бывшего императора, которые оказались людьми, не лишенными совести… Мы использовали эти их устремления, присоединив к ним свою осведомленность о подспудном смысле событий и умение вести политику в значительно более жестких условиях, чем имеются сейчас. Наша цель – империя с человеческим лицом, в которой не будет нищих и голодных, босоногих и ободранных.

– Ну хорошо, Евгений, – сказал Коба, снова опустившись на свой стул, – я вам почти поверил. Имея знания о будущем, вы вполне могли очаровать и взять под свой контроль двух младших детей позапрошлого императора Александра. Но только скажите – какой вам был прок вступаться за угнетенных трудящихся? Ведь вы же по самому своему положению оказались у самой верхушки класса эксплуататоров?

– Опять же это была совесть, – ответил Мартынов. – Совесть, мой дорогой Иосиф, это такая штука, что если она есть, то против нее не попрешь… Да и государственные интересы тоже требуют, чтобы основная народная масса не прозябала в нищете, а по результатам своего труда могла бы жить сытой, счастливой жизнью. Иначе ни нормальную промышленность не развить, ни лояльную армию не создать, ибо солдаты, происходящие из нищего и голодного народа, в конце концов, не будут со всей отдачей сражаться за веру, царя и отечество, а станут искать способ, как бы перевести войну империалистическую в войну гражданскую. Нам известны общие закономерности развития общества, а также большинство тех ошибок, которые вы сделали, когда были первопроходцем. Мы хотим соединить абсолютную монархию во главе с правильной императрицей и стремление нашего народа к справедливости. При этом мы совсем не хотим разрушать страну, какие бы благие побуждения за этим ни стояли, потому что в прошлый раз две революции, буржуазная и социалистическая, а также громыхнувшая после них гражданская война стоили России задержки развития в пятнадцать лет. Вы думаете, в условиях разрухи и бандитского беспредела, появившегося после падения Российской империи, пролетариат и беднейшее крестьянство оказались счастливы? Да черта с два! В кровавой кутерьме сгинули двадцать миллионов человек, а остальные вдосталь нахлебались голода и разрухи. Мы против такой цены за воплощение вековой мечты человечества о построении справедливого государства, а потому, как сказал ваш Ильич, пойдем другим путем. У нормальных специалистов дела так не делаются. Революция сверху – это тоже революция, даже если она ставит своей целью улучшение и усиление существующего государства, а не его уничтожение. Наша цель – сделать Российскую империю богатым, сильным и процветающим государством, но это невозможно, если мы не сумеем добиться установления всеобщей социальной справедливости – и именно для достижения этой цели мы и предлагаем союз партии большевиков. Мы знаем, что и как нужно делать, на что обращать внимание в первую очередь, а на что потом, а у вас есть мотивированные люди, которые сделали борьбу за идеалы справедливости смыслом своей жизни. Кроме того, у нас есть власть и влияние, и всю их мощь мы сможем обрушить на тех, кто будет сопротивляться построению справедливого общества. А таких будет немало даже среди революционеров, ибо борцов за справедливость и народное счастье в рядах революционных партий чуть ли не столько же, сколько желающих насладиться разрушением государства и созданием всеобщего хаоса. И таковые есть даже среди большевиков, хотя вашу партию можно назвать наименее приверженной этому безумию.