Главный полдень. Дом скитальцев

– Голову выше, гвардия! Ты же мужественный парень. Почему такая истерика? Видишь, я за тебя поручился, а ты свою чепуху про гипноз. Какой же это гипноз?

Я притих.

– Видишь, тебе и самому непонятно. Поговори хоть с Девятиугольником и рассуди: разве можно путем гипноза научить зайца разумно беседовать? Кстати, при разговоре микрофон прижимают языком к нёбу и говорят, не открывая губ. Ты быстро научишься.

– Я не желаю научаться. Я не заяц, я человек! А они – фашисты, они хуже фашистов, потому что притворяются и сидят спрятанные, а людей заставляют делать подлости вместо себя!

Он рассеянно-терпеливо кивал, пока я выкрикивал.

– Ты кончил говорить? Кончил. Объясняю тебе, Алеша: никто не притворяется. Пришельцы не прячутся. И я, и этот заяц – довольно крупный, но обыкновенный заяц, – мы оба и есть пришельцы, как ты выражаешься. Не закатывай глаза. Постарайся это понять. Мы прилетели на Землю в этом корабле.

– Вранье это, вранье! – крикнул я и задохся. – Вранье-е!..

«А-о-о!» – ответило эхо и стало перекатываться. Крик метался вокруг, гудя на стенках пузыря.

– Этот заяц дрессиро-ованный, – выговорил я. – А вы нездо-оро… – Почему-то я стал заикаться. На букве «о».

– Вдохни три раза глубоко и потряси головой, – сказал Сурен Давидович. – Девятиугольнику пора на патрулирование, а ты отдохни пока.

Как Девятиугольник поскакал на свое патрулирование, я еще видел: он прыгал чуть боком, занося задние лапы вперед головы, и любопытно блестел выкаченным глазом. Скрылся на подъеме, потом уже вверху подпрыгнул свечкой и сгинул. И у меня тут же начало мутиться в глазах, все исчезло, сойдясь в одну точку. Очнулся я лежащим на сыром овражном песке, а рядом со мною сидел на корточках Сур.

Пришельцы

Я сел. Сурен Давидович аккуратно устраивал в кармане куртки небольшой зеленый ящичек. Уложил, застегнул молнию и спросил:

– Скажи, тебе лучше по самочувствию? (Я кивнул: лучше.) Замечательно! Я ведь хочу тебе добра, а сейчас открываются блестящие возможности для тебя…

Я снова кивнул. Я чувствовал себя неуклюжим и спокойным, как гипсовая статуя, что ставят в парках. Сурен Давидович это заметил и прихлопнул ладонями – верный признак удовольствия.

– Скажи, ты понял насчет пришельцев?

– Не понял.

– Опять не понял! Спроси, я объясню… Не понимает! – Он пожал плечами.

– Конечно, – сказал я. – Если я придумаю, будто я – не я, а вовсе киноартист или Петр Первый, вы тоже не поймете.

Тогда он мне и объяснил сразу все. Ну, вы знаете. Как они выдумали машинки для записи сознания, стали бессмертными, а их тела умирали, и поэтому они двинулись в Космос за телами. Он сказал, что корабль Десантников совсем маленький. В него помещается несколько сотен кристаллических записей размером с крупнокалиберную пулю. В большом же корабле, для переселенцев, их помещается несколько миллионов, и такие корабли спустятся на Землю. Они так уже делали много раз – захватывали чужие планеты. Без выстрела. Они просто подсаживали в каждого «дикаря» сознание одного из своих. Для Земли приготовлено как раз три миллиарда кристаллических записей. По количеству людей.

Не путайте мои приключения со Степкиными. Он уже знал про «вишенки», а я – нет. Сурен Давидович называл их Мыслящими. Он говорил, говорил… Может быть, пришельцу, который сидел в его мозгу, хотелось выговориться. Я слушал и с жуткой ясностью представлял себе зеленые корабли, летящие в черной пустоте. Не такие, как десантный, – огромные. Они расползались по всей Галактике, без экипажей, без запасов воды и пищи. Даже без оружия. Только у Десантников было оружие. А большие корабли шли, набитые кристаллическими записями, «Мыслящими» этими, как мухи, несущие миллионы яичек. Корабль Десантников отыскивал для них подходящую планету, спускался и выбрасывал «посредник». Понимаете? Некому было даже выйти наружу. Вылетал робот и неподалеку от корабля оставлял замаскированный «посредник». У нас его замаскировали под пень. И первый, кто случайно подходил к нему, становился первым пришельцем. Как этот несчастный заяц. Он просто подскакал к «посреднику», и – хлоп! – в него пересадили кристаллическую запись Десантника девятого разряда. Он стал одним из Девятиугольников. А под утро на пень набрел Федя-гитарист.

«Так был’ я всюд’, везде, – слышал я странную, слитную речь. – Тысячелетия м’ шли по Космосу. Сотни, сотни, сотни планет!»

Потом он замолчал, а я сидел съежившись, и было очень холодно. Озноб вытекал из меня в жаркий, стоячий воздух оврага. Я знал, что вокруг тепло, и ощущал теплую твердую поверхность, на которой сидел, и теплый, плотный песок под ногами, и жар, излучаемый кораблем. Но я замерзал. У меня в глазах был черный, огромный, ледяной Космос, и в нем уверенно ползущие огни кораблей. С трудом я пошевелил губами:

– Какой у вас вид на самом деле?

Он сказал:

– Тебе будет непонятно. Нет «на самом деле».

Я пожал плечами и спросил:

– Как вас зовут?

– Квадрат сто три. Такие имена у Десантников. «Квадрат» – я Десантник четвертого разряда. «Сто три» – мой номер в разряде. Квадрат сто три.

– А настоящего имени у вас нет?

– Мы служим Пути. Наша работа – готовить плацдарм для больших кораблей. Они приходят – мы уходим. Пятьсот – семьсот тел, которые мы временно занимаем, освобождаются, и их берут переселенцы. Мы уходим дальше, высаживаемся на другой планете, с иными языками, на которых нельзя произнести имени, свойственного предыдущей планете…

– Погодите, – сказал я. – У вас что, нет своего языка? Есть? А как вас звать на вашем языке?

– Квадрат сто три. Объясняю тебе: я – Десантник. Мы не носим настоящих имен.

– Погодите… На своей планете тоже?

Он хрипло рассмеялся.

– Когда наступит ночь, посмотри вверх. Выбери любую звезду и скажи нам: «Это ваше солнце!» Мы ответим: «Может быть».

Я почему-то кивнул, хотя и не понял его слов. Потом все-таки переспросил, почему любая звезда может оказаться их солнцем.

– Мы не знаем, откуда начался Путь, – ответил он.

– Не знаете? Как это может быть?

– Космос огромен. Путь начался, когда звезды еще были иными. Путь велит нам смотреть вперед.

Он говорил равнодушно, будто о гривеннике, потерянном из дырявого кармана, и меня это поразило. Сильнее всего остального. Я получил масштаб для сравнения: планета дешевле гривенника! А я? Наверно, как гусеница под ногами. Захотели – смахнули с дороги, захотели – раздавили. И не захотели, а просто не заметили. Разве мое тело им понадобится под Мыслящего?

И я замолчал. Хоть режьте, буду молчать и все равно удеру. А если вы захватите всю Землю, уйду на край света, и вы до меня не доберетесь.

Так я решил и повернулся спиной к Квадрату сто три. Больше я не звал его Суреном Давидовичем. Баста.

Он заговорил снова – я молчал. Но тут прикатился заяц Девятиугольник, вереща Нелкиным голосом:

– Дрянь, дрянь, собака! Понимает о себе много! Уф! Она околачивается у прохода, Квадрат сто три.

Квадрат быстро пошел наверх. Я выждал минуту. Заяц опять таращился на меня и подпрыгивал. А когда я встал и попробовал уйти, корабль ослепил меня лучом. Заяц предупредил:

– Сидел бы ты, щенок… Лучемет головешки от тебя не оставит…

Я сел и на всякий случай прижался спиной к кораблю – туда луч не достанет… Я помнил, как Девятиугольник требовал, чтобы меня пристукнули. Все-таки я хотел жить и выбраться отсюда.

А заяц тряс ушами – смеялся.

…Я закрыл глаза и вообразил, будто сплю, лежа в своей кровати у открытого окошка. Сейчас зазвонит будильник, я проснусь, мать накормит меня завтраком. Пойду в школу, высматривая по дороге Степана, а на ступеньках универмага будет совершенно пусто, и сегодняшний день ничем не будет отличаться от всех весенних дней.