Литературы лукавое лицо, или Образы обольщающего обмана

А он дурит по-старому:
Сенцо сухим-сухохонько —
Велел пересушить!»
– А то еще диковенней,
Что и сенцо-то самое,
И пожня – не его!
«А чья же?»
– Нашей вотчины.
«Чего же он тут суется?
Ин вы у Бога не люди?»
– Нет, мы, по Божьей милости,
Теперь крестьяне вольные,
У нас, как у людей,
Порядки тоже новые,
Да тут статья особая.

Какая же такая статья? – спросим и мы с читателем. А та, что из жалости к князю бывшие его крепостные крестьяне продолжают еще и в интересах его наследников делать вид, что они ему подчиняются, так же как и до царского повеления об их освобождении. В результате весь малый мир «пляшет» вокруг одного человека, всячески ублажает его, чем только может, лишь бы ему было покойно (привычно) и хорошо. Тем самым автор поэмы дает своим читателям удивительный образец русской жизни, с одной стороны, вполне сердечной, с другой – тотально лукавой. И в самом деле, разве нельзя не умилиться тому, что бывшие крепостные в надежде на еще большее себе лично послабление (родня князя пообещала общине в дар луга поемные по Волге) решили всем гуртом два-три месяца «повалять дурака». Причем крестьяне так славно вошли опять в роль крепостных, что любо-дорого на сие представление смотреть и удивляться. Чем не идиллия, чем не пример всеобщего согласия? С другой стороны, одного крестьянина, которого звали Агапом, пришлось-таки играючи принести в реальную жертву сей «инсценировке». Что тут сказать в контексте искомого смысла хорошей жизни на Руси? Попадает ли образ князя Утятина в ответ на известный вопрос всей поэмы? Если смотреть как бы изнутри самого князя, то почему бы, собственно, и нет, ведь он, узнав о «возврате» к старому («Что мужиков помещикам велели воротить!»):

Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велел служить молебствие,
Звонить в колокола!

Другими словами, если опять оценивать жизнь с субъективной точки зрения, то получается и впрямь, что конкретно князю Утятину удается хорошая жизнь на Руси. Почему? А потому, что она, с его точки зрения, взрачна, казиста, приглядна; нравна на вид, по наружности. Ежели вести речь уже с объективной стороны, то в происходящей истории видно и другое. Спросим себя: а что именно нравно князю?

И силы словно прибыло,
Опять: охота, музыка,
Дворовых дует палкою,
Велит созвать крестьян.

Но удивляет в этой истории совсем другое, а именно: готовность крестьян к подобной сделке, ведь им придется ради будущего выгодного приобретения сносить очевидную несправедливость, сносить напрасное унижение, сносить печальное бытие. И в связи с этим возникает вполне законный вопрос: а разве может где-либо и когда-либо покупаться хорошая жизнь неправедной ценой? Ответ известен и понятен – нет, не может, нигде и никогда! С другой стороны, освобожденные крестьяне опыта иной – свободной жизни и не имеют вовсе, а значит, в пределах принятой «инсценировки» живут для себя опять же вполне себе привычным образом. Но тогда «счастье» князя и не покупается ценой крестьянского самоунижения, а они лишь жалеют его всем своим миром. Возможна ли подобная история, например, в Германии? Вряд ли. Впрочем, не все что делается общинно, хорошим может быть признано. Поэтому история о князе Утятине все-таки не попадает своей сутью в искомый нами ответ, а значит, стоит продолжать начатые поиски. Вместе с тем следует понимать, что, видимо, каких-либо гарантий на успех в этом деле у нас все же не имеется.

Ну и, наконец, перед нами эпилог поэмы – «Гриша Добросклонов». Что в нем примечательного? Пожалуй, лишь финальная часть, которая хоть намеком пытается решать поставленную в заголовке всего произведения задачу:

Быть бы нашим странникам под одною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею.
Слышал он в груди своей силы необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение счастия народного!…

Но что же более всего подходит под это пение? А вот, пожалуй, финальный куплет песенки «Русь» вполне подойдет:

Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка-Русь!…

Завершая смысловедческий анализ поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», вероятно, следует заметить следующее. Во-первых, автору так и не удалось получить ясного ответа на поставленный в заголовке своей работы вопрос. Во-вторых, он так и не озаботился собственной неудачей. Иначе говоря, он, с одной стороны, ее как бы и не замечает вовсе, с другой – пытается прикрываться вполне удачной одою нашему Отечеству (речь о песенке «Русь»). Но как же все-таки быть с ответом на поставленный вопрос? Или вопроса также как бы и нет вовсе? А что есть? Всеобщее довольство всех и всеми? Вряд ли. Достаточно взглянуть на Россию XXI столетия, чтобы понять, что

Сила с неправдою
Не уживается,
Жертва неправдою
Не вызывается…

А впрочем, все как раз и наоборот, и уживается и вызывается, во всяком случае, какое-то время. Меньшая часть нынешней России вполне себе торжествует и вполне себе силу имеет над Отечеством нашим, а жертвы за то «счастие» свое легко дозволяет приносить оставшемуся за его пределами народному большинству. Другими словами, современные славные наследники помянутого «Последыша» вполне собою довольны. А что наследники крепостных крестьян? Также радешеньки (во всяком случае пока) и голосуют, как и ранее, в пользу барскую. А ежели говорить по существу, то очевидная нехватка культуры мышления никак не позволяет Н. А. Некрасову понять ту истину, что Россия – это не страна для хорошей жизни, если только под нею понимать честное и комфортное душе человека житье. Она хороша лишь для человека благодатного, который постигает, по любви своей, веру и истину; цель его – царство Божие, закон – духовное чутье, искушения он презирает. Иначе говоря, Матушка-Русь приспособлена хорошо лишь для стяжания правды смысла человечьей жизни, для обретения людьми даров Святого Духа. Все остальное имеет в лучшем случае лишь видимость хорошей жизни, тогда как на поверку ею никогда ранее не являлась и являться никогда не будет. А посему твердо уверуем, что

Славно жить народу
Лишь в Руси святой!

10 июля 2007 года

Санкт-Петербург

«Недоросль» Д. И. Фонвизина как пример неудачного нравоучения

Знаю, знаю, что человеку нельзя быть ангелом.

Да не надобно быть и чертом.

    Д. И. Фонвизин. Недоросль

П. Е. Бухаркина в своей работе «Денис Иванович Фонвизин и его комедии» (Д. И. Фонвизин. «Комедии». СПб.: Лениздат, 1995) указывает, что Фонвизин мыслил и творил строго в рамках классицизма. Развивая это, она пишет: «В самых общих чертах, задачей тогдашней литературы было изображение жизни и героев, какими они должны быть (в положительном ключе) или же какими они быть не должны (в ключе отрицательном, сатирическом). Именно об этом хотел говорить писатель, а реальная жизнь, реальные характеры сами по себе не были ему интересны, в лучшем случае он брал из них кое-какие детали, подходящие к замыслу его произведения». Далее она пишет: «Фонвизин изображает положительных героев, которые выбрали добро и им стойко руководствуются в своей жизни. Этот выбор сделал их свободными, дал им духовную власть над миром, они хозяева положения и стремятся разумно организовать и окружающую действительность, и свой внутренний мир, и – свою речь. Их отношение к слову отражает их отношение к миру». Тем самым П. Е. Бухаркина подчеркивает роль слова в обретении положительными героями комедии «Недоросль» названной в заголовке настоящего очерка нравственности. Другими словами, исследователь считает, что для Д. И. Фонвизина правильная речь человека предполагает строго и нравственную жизнь его. Что ж, воспользуемся предложенным видением и попытаемся прочитать внимательно речи положительных героев комедии «Недоросль» с целью определения их подлинной сути.

Самым главным положительным лицом рассматриваемого произведения, несомненно, является дворянин Стародум. К нему примыкают Правдин, Милон и Софья, племянница Стародума. Поэтому выделим и осмыслим главным образом высказывания упомянутых выше лиц. Что привлекает в первых строках комедии? А вот фрагмент письма Стародума: «Я могу служить примером, что трудами и честностию состояние свое сделать можно. Сими средствами, с помощью счастия, нажил я десять тысяч рублей доходу.» Как усматривается из всей фабулы комедии, десять тысяч рублей является весьма и весьма значительной суммой, в частности, практически все отрицательные персонажи (госпожа Простакова с мужем, ее брат Скотинин, сын госпожи Простако-вой – Митрофанушка) рассматривают ее явно с нескрываемым вожделением. В результате у читателя (зрителя) вполне может сложиться впечатление, что праведное богатство очень даже возможно. Но так ли это на самом деле? Из сюжета пьесы также известно, что названное богатство было нажито героем буквально за несколько лет. Причем мы помним, что богатство Стародума создано благодаря его честным трудам и счастливым тому обстоятельствам. Обдумаем последнее суждение более основательно. С одной стороны, а почему бы и нет, но с другой – а разве честность сочетается с излишним? Иначе говоря, разве будет честный человек забирать в свое распоряжение им не потребляемое? Впрочем, кто-то возразит, что честный человек все-таки вправе брать за свой труд большую оплату, то есть оплату, значительно превосходящую его текущие расходы. Брать-то может быть и может, да вот только он должен в связи с наличной у него честностью сопоставлять и понимать странное, а именно: далеко не всем за аналогичный по сути своей труд платятся такие же значительные суммы денег. Тем самым, всякий действительно честный человек вполне осознает, что в данном случае герой комедии находится явно в привилегированном положении, а значит, очевидно, получает значительную зарплату не по чести, не по справедливости. Но тогда честность самого героя нами может справедливо пониматься как честность, если хотите, условная или как честность лишь внешняя. Теперь о счастливых обстоятельствах. Вероятно, что речь идет, как говорили в советское время, о халяве, то есть о присвоении чего-то бесхозного или дармового. В результате и выходит, что десять тысяч Стародума – это продукт удачного присвоения по сути своей вполне общего, находящегося еще по каким-то причинам в неучтенном состоянии. Таким образом, в лице новоявленного графа Монте-Кристо мы имеем лишь сказочного героя, выдающего себя за честного и порядочного человека. Что тут сказать? Только то, что Фонвизин в данном случае либо глуп, либо банально лукав. Второе представляется более подходящим к лицу известного литератора, стоящего за героем комедии.

Идем далее. Член правления наместничества одной из территорий России Правдин в беседе с командиром экспедиционного отряда солдат Милоном говорит: «Ты знаешь образ мыслей нашего наместника. С какою ревностию помогает он страждущему человечеству! С каким усердием исполняет он тем самым человеколюбивые виды вышней власти! Мы в нашем краю сами испытали, что где наместник таков, каковым изображен наместник в Учреждении (Закон о губерниях назывался "Учреждение для управления губерний Российской империи", издан в 1775 году), там благосостояние обитателей верно и надежно». Как мы видим, названный выше Правдин полагает Учреждение идеальным изобретением, так как именно оно, по его мнению, полностью и определяет благосостояние жителей конкретной губернии. Но так ли это на самом деле? Или неужели закон может сам по себе составить благо всех людей? Отрицательный ответ очевиден, а значит, Фонвизин вновь лукавит. Впрочем, кое-какие пояснения все же сделаем. Что есть закон как общественный договор, освященный силой и авторитетом власти? Правильный и очевидный ответ будет состоять в том, что это как физическое, так и психологическое принуждение. Но тогда следующий вопрос уже о благосостоянии человека под угрозой применения к нему же силы вряд ли вообще может быть актуальным. Иначе говоря, благого состояния человека, находящегося в принудительных рамках закона, нет и быть не может. Другими словами, блага из-под палки не бывает. А что же бывает? Бывает лишь одно благо – благо, проистекающее из самого человека, из его же доброго намерения или желания. Впрочем, последнего в полной мере никому из людей и вовсе не стяжать без помощи Божьей, а значит, и без страстного упования на нее же непременно.

Но продолжим чтение бессмертной комедии. Рассказывая о себе Правдину, Стародум утверждает, что сердце и душа определяют все существо человека, что служба Отечеству возможна лишь в случае принесения последнему прямой пользы. В противном состоянии дворянин как честный человек обязан ее оставить. При этом на службе при царском дворе (ближайшее окружение государя, придворные), по мнению Стародума, господствует себялюбие самих придворных. Странно это, ведь ранее тот же Стародум восхвалял царские законы, которые как раз и составляют названные выше себялюбцы. Кроме этого, главный положительный персонаж комедии на все прочее смотрит так: «на умы мода, на звания мода, как на пряжки, на пуговицы». Тем самым он выказывает очевидное презрение к уму человеческому. Но чем живет сам Стародум? Вот что он говорит об этом своей племяннице Софье: «Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, иногда быть собой довольным. Ничто так не терзало мое сердце, как невинность в сетях коварства. Никогда не бывал я так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь порока». То есть Стародум понимает себя своего рода стражником, защитником общей морали или страстным воителем всякой несправедливости. В его представлениях весь мир строго поделен на невинную и порочную части. Между ними идут непрекращающиеся незримые и вполне видимые бои. Рассказывая о себе Правдину, Стародум сообщает о себе следующее: «Чтоб оградить ее жизнь (речь о Софье. – Авт.) от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро». Вновь Стародум рассказывает публике об обильной денежной плате вне каких-либо моральных прегрешений. Но неужели недра земли дают сами по себе денежные прибыли? Вряд ли, а значит, речь идет о том, что продукт разработки земных недр просто высоко ценится и высоко оплачивается вовне. В таком случае опять перед нами либо непонимание героя, что он в данной ситуации получил значительную ренту с общих недр, либо снова перед нами «валяют Ваньку». Далее Ста-родум, отвечая на вопрос Правдина о возможности еще большего для него лично богатства, говорит такое: «Да ведаешь ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири мало! Друг мой! Все состоит в воображении. Последуй природе – никогда не будешь беден. Последуй людским мнениям – никогда богат не будешь». Странное рассуждение: с одной стороны, герой говорит о прихоти человека как об отсутствии у него меры в обладании чем-либо, с другой – о людских мнениях насчет примет богатства. Развивая тему преуспеяния, Стародум изрекает еще не менее мудреное: «Почтение! Одно почтение должно быть лестно человеку – душевное; а душевного почтения достоин только тот, кто в чинах не по деньгам, а в знати не по чинам». И тут же Правдин выносит на это свой приговор: «Заключение ваше неоспоримо». Но так ли это, в самом деле? И зачем действительно доброму человеку вообще почтение? Ежели по словарю почтение – это глубокое уважение, испытываемое или проявляемое по отношению к кому-чему-либо, то подобное на свой счет доподлинно доброму человеку и не надобно вовсе. Это первое. Почему? Да потому, что с него и ординарного уважения вполне хватит, а глубокое – лишь смутит его, вызовет у него чувство стыда и за себя, и за тех, кто воздает ему особое уважение. Теперь о душевном почтении. Оно как особо глубокое уважение также не может не смущать всякого честного человека, так как в этом отношении начинает явно просматриваться (угадываться) своего рода намек на поклонение человека человеку, что, конечно же, никак не допустимо. Ну и, наконец, о знати, точнее о стремлении попасть в ее ряды. Вновь перед нами нечто странное. Иначе говоря, неужели добрых людей может увлекать подобное устремление. Вряд ли. Почему? Да потому, что знатность есть широкая положительная известность. А чем можно широко и хорошо прославиться? Только святостью. А святой человек тем более не нуждается к причислению себя к какой-либо знати. Поэтому-то рассуждения Стародума лишь внешне выглядят как бесспорные, а по сути своей – вполне оспариваемы будут.

Теперь обдумаем тезис от Софьи: «Нельзя не любить правил добродетели. Они – способы к счастью». О каких таких правилах идет речь? И потом, а что есть такое добродетель сама по себе? Если добродетель – это доблесть, всякое похвальное качество души, деятельное стремление к добру, к избежанию зла, то что может быть правилами для всего выше перечисленного? Кстати, как бы подслушав нас, на сцене появляется Стародум и начинает формулировать сами искомые нами правила, в частности, он высказывает такое мнение: «Дурное расположение людей, не достойных почтения, не должно быть огорчительно. Знай, что зла никогда не желают тем, кого презирают; а обыкновенно желают зла тем, кто имеет право презирать. Люди не одному богатству, не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет». В последнем рассуждении все вроде бы и хорошо, однако, если задуматься, то все-таки возникают вполне закономерные вопросы. Например, если нас не любят за то, что мы мешаем своими действиями кому-то кого-то обманывать, а кому-то ловко воровать или, скажем, растлевать малолетних, то стоит ли нам от этого огорчаться? Вряд ли. Далее. Если кто-то из числа якобы недостойных нашего уважения людей нас почему-то не любит, то разве это не будет основанием для выяснения нами причин этого отношения к нам? Ведь в таком случае мы непростительно упускаем шанс – познать свои недостатки, а значит, и устранить их. Другими словами, нас вполне могут не любить за свойственные нам же отрицательные черты, например, в поведении, в обращении с людьми. С другой стороны, нас могут не любить и за то, что мы своим поведением являем своего рода немой укор кому-то. В таком случае нам уже не следует огорчаться. Теперь о желании зла. Если кто-то увлечен подобным занятием, то он направляет его, так или иначе, на всех и вся. Другое дело, что более всего он ненавидит тех, кто, по его понятиям, превосходит его же в чем-то для него важном, например в положении, во влиянии. Но спросим себя, а разве возможно ненавидеть человека за то, что он добрый? Вряд ли. И почему вдруг так? Да потому, что само добро вне действия зависти, так как оно не может раздражать, а значит, не может вызывать и ответного действия ненависти. Впрочем, кто-то заметит, что доброе унижает злое, а значит, оно неизбежно становится врагом зла. Да это так, если понимать под добрым нечто лишь похожее на него. Но как отличить тогда добро от его мнимого собрата? А так: подлинное добро – это творение красоты правды, разумной пользы и непременного преображения человечества, или устремления подлинного добра и зла никак не пересекаются. Поэтому-то настоящему добру не завидуют и с ним не воют. И еще. Добро никогда не посягает на греховные ценности, или оно не озабочено богатством, влиянием, славою. Для него нет конкуренции и нет даже соревнования. Для зла же истинное добро всегда глупо. Таким образом, первые правила добродетели Стародума есть правила мнимого добра, понимающего самого себя, впрочем, подлинным. Следующее правило Стародума, сформулированное им Софье, такое: «я согласен назвать счастливым знатного и богатого. Да сперва согласимся, кто знатен и кто богат. У меня мой расчет. Степени знатности рассчитываю я по числу дел, которые большой господин сделал для отечества, а не по числу дел, которые нахватал на себя из высокомерия; не по числу людей, которые шатаются в его передней, а по числу людей, довольных его поведением и делами… По моему расчету, не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного». Казалось бы, все и хорошо. Но, с другой стороны, прославление себя самого некими делами, а также совершаемое кем-то благотворение вряд ли на самом деле составят чье-либо счастье, ведь последнее там и тогда, когда нет особой необходимости ни в первом, ни во втором. Поэтому-то следует твердо усвоить, что довольство и счастье вполне могут быть внешне похожими, но они никогда не совпадут полностью.

Развивая свое нравоучение, Стародум говорит Софье следующее: «Умов много и много разных. Умного человека легко извинить можно, если он какого-нибудь качества не имеет. Честному человеку никак простить нельзя, ежели недостает в нем какого-нибудь качества сердца… Честный человек должен быть совершенно честный человек». Хорошо, а сама честность в уме-то нуждается? Ежели да, то легко попускаемое героем комедии несовершенство ума неизбежно породит и несовершенство честности, а значит, только умный во всем человек сможет стать и полностью честным. В таком случае разное отношение к уму и честности категорически не допускается, тогда как у Стародума эта дифференциация вполне возможна. Но, может быть, честность от ума и не зависит вовсе? Давайте разбираться. Возможно ли распознавание честного и нечестного поведения вне ума? Вряд ли. А сердцем? Да ведь это опять ум, да только не до конца осознаваемый, так как без фиксации хотя бы малейшего признака обмана его и сердце «не увидит» вовсе. С другой стороны, честный человек не взвешивает и не торгуется сам с собою, так как поступает всегда по сердцу (внутреннему влечению) или вполне безотчетно. Что ж, спорить трудно, оно действительно так. Вместе с тем в случае какого-либо искушения страхом ли, соблазном ли, будет у честного человека нужда в осознании и понимании сути происходящего, или вновь все выйдет само собой и опять совсем по-честному? Кто-то скажет, что все ровно так и произойдет, а кто-то возразит, что подобное с гарантией под силу станет только святому («человеку благодатному»). Если же святости еще не имеется, то и полной честности также не получится. А посему и выходит, что Стародум вновь впадает в лжеучение о совершенной честности и настойчиво и обильно потчует им читателя (зрителя).

Смотрим последующее наставление Стародума Софье: «Она (речь о добродетели. – Авт.) в твоей душе. Благодарю бога, что в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться.» Как мы видим, дядюшка желает своей племяннице, в конце концов, всего лишь наслаждений. Другими словами, Стародум желает Софье услад, утех, неги, приятностей, наконец, удовольствий. Вот куда, оказывается, ведут правила добродетели! А мы-то, чудаки, думали о возвышенной (небесной) радости. Кстати, радость с сущностной точки зрения – это состояние сознания, в котором ощущение единства с миром достигает максимально возможной величины. Иначе говоря, от удовольствия до радости – дистанция, как говорится, космического масштаба, а поэтому упование Стародума на счастье племянницы, конечно же, напрасно. Почему? А потому, что она полностью разделяет его, объективно говоря, поддельные истины, с помощью которых ею желаемое счастье обрести вряд ли когда удастся. В частности, в финале последнего правила от Стародума восторженная Софья восклицает: «Дядюшка! Истинное мое счастье то, что ты у меня есть. Я знаю цену…»

Теперь впору поразмыслить и о «прямой неустрашимости». Последняя черта характера стала предметом весьма эмоционального обсуждения в момент представления Правдиным своего давнего друга Милона Стародуму. В частности, Милон говорит об обозначенном выше свойстве человеческой натуры следующее: «я полагаю истинную неустрашимость в душе, а не в сердце. У кого она в душе, у того, без всякого сомнения, и храброе сердце. Она (речь о "прямой неустрашимости". – Авт.) добродетель… И какая разница между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает жизнь свою наряду с прочими, и между неустраши-мостию человека государственного, который говорит правду государю, отваживаясь его прогневать. Как мала душа того, кто за безделицу вызовет на дуэль, перед тем, кто вступится за отсутствующего, которого честь при нем клеветники терзают! Я понимаю неустрашимость так.» То есть Милон, а вместе с ним и Стародум ценят неустрашимость, исходящую из самого, как говорится, нутра человека, а также вызываемую еще присущим ему стремлением к правде и достоинству всякого человека. С одной стороны, почему бы и не поддержать заявленную позицию, но с другой – вызывает сомнение само противопоставление прирожденной и привнесенной, скажем, воспитанием неустрашимости. Ведь только твердая вера в торжество правды подвигает человека к бесстрашию, а значит, лишь соответствующее воспитание способствует его возникновению в человеке. И еще. Если воспринимать вопрос бесстрашия так, как это предлагает делать Милон, то мы начнем поддерживать своего рода нескромность и даже высокомерие в людях, ведь герои комедии делят само понятие неустрашимости на очевидные разряды, что, конечно же, есть лукавство и выпячивание самих себя как особо ценимых или избранных. Другими словами, упование лишь на прирожденное бесстрашие есть упование греховное, так как подлинное бесстрашие человеку дает только Бог и только на дела праведные.

Но перейдем к беседе Стародума с Правдиным, которая имеет место в пятом действии рассматриваемой нами комедии. В частности, на вопрос Правдина о способах переделки злых людей в добрых Стародум отвечает такое: «Они (речь о способах. – Авт.) в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, – тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится». Что тут сказать? Вновь перед нами утопический и одновременно вполне «ядовитый» проект по переделке человека. Почему? Да потому, что упомянутое выше благонравие рассматривается лишь средством достижения различных выгод. Это первое замечание. Второе же состоит в том, что Стародум не осознает того факта, что господство в людях благонравия снимет всякую необходимость приискания этих самых личных выгод. Зато всякий читатель комедии или ее зритель, уверовавший в истинность проповеди Стародума, незаметно для самого себя впадет «в прелесть». Иначе говоря, он начнет служить греху как благу. Почему? А потому, что невольно станет обманывать самого себя мыслью, что доброта выгодна, а значит, она есть ключ к личному богатству, знатности и даже к величию собственной персоны. В результате такой человек начнет взвешивать «добрые поступки» и торговать ими. С другой стороны, он начнет понуждать легковерных людей к услужению себе и своим прихотям под видом служения всеобщему человеколюбию. Поэтому-то план «переделки человека» от Стародума есть план вполне опасный, который на деле приведет к дискредитации идеи добра, так как будет исподволь замещать ее тотальным служением выгоде. Далее разберем мысли Стародума о воспитании человека, высказанные им также в беседе с Правдиным: «я желал бы, чтобы при всех науках не забывалась главная цель всех знаний человеческих – благонравие. Верь мне, что наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло. Просвещение возвышает одну добродетельную душу. Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два места: в одном – как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом – как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения». Здорово, а, читатель дорогой, вышло у Д. И. Фонвизина? На это Леонардо да Винчи отвечал в свое время, что всякий полюбит по-настоящему лишь то, что сможет познать глубоко или основательно. Другими словами, подлинный ученый мошенником и злодеем быть не может даже теоретически. Теперь о просвещении. Ежели это подлинное дело (то есть дело, способное держать ответ за собственные плоды), то и результат его будет душу всякую (и добрую и злую) согревать, а если это лишь подделка правды или лишь одна видимость просвещения, то и воздействие на всех без исключения оного печальным будет. И наконец, об образцах для подражания и для избегания. С одной стороны, а почему бы и нет, но с другой – каждая ситуация, во-первых, полностью никем и никогда неповторима, а во-вторых, само благо Отечества в истории его выглядит часто весьма и весьма подозрительно, если не сказать превратно. Иначе говоря, за благо своего Отечества более всего придворные историки всех времен и народов выдают главным образом сугубо личные интересы его конкретных управителей, кои явно не безупречны. А кроме того, известные отрицательные персонажи истории, как ни странно, часто приводили отечество свое, в конце концов, к известному благу его. Поэтому-то концепция воспитания Стародума также очевидно уязвима будет, а значит, попытка ее воплощения в жизни, конечно же, приведет ко многим горестным издержкам. Но как же тогда быть и как все-таки воспитывать молодежь-то следует? Что ж, попробуем взамен сформулировать альтернативное понимание воспитания человека. Во-первых, это личный пример непорочного (лучше праведного) поведения самого воспитателя; во-вторых, это умелое разъяснение главных смыслов человеческой жизни, таких как спасения души посредством служения Богу, смысла добра, стяжания даров Духа Святого; в-третьих, посредством веры в Бога познание правды бытия и его истины; в-четвертых, это непременное вовлечение воспитуемых в традицию грамотного мышления.

Завершая смысловедческий анализ всех нравоучительных речей положительных героев известной комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль», мы с вами, уважаемый читатель настоящего очерка, находим следующее. Данное произведение литературы имеет ярко выраженный нравоучительный характер. Другими словами, его автор под видом рассказа истории из жизни дворянской семьи сообщает своему читателю (зрителю) ряд поучений морального свойства. Тем самым он явно выступает в роли своего рода наставника и формирователя «добрых нравов» в Отечестве своем. В свою очередь, смысловой анализ элементов предлагаемого читателю «кодекса добронравия» указывает на нечто иное, а именно: представленные в комедии правила добродетели на поверку выходят мнимыми, так как их строгое употребление в соответствии с присущими им смыслами непременно ведет к обратному – к насаждению лишь показной праведности, способной на практике к еще большему злу, чем было без нее. Поэтому комедия «Недоросль» Д. И. Фонвизина сутью своей как в прошлом, так и по ныне является ярким примером художественно оформленного нравоучительного заблуждения, представляющего собою значительную опасность для сознания ее читателей или зрителей в случае некритического восприятия ими вложенных в нее смыслов.

16 июля 2007 года Санкт-Петербург

«Бедная Лиза» Н. М. Карамзина – образец художественного обмана подрастающего поколения