Закат на Светлой сопке

За чашкой самогона, – как любил шутить внук, – я пристал к нему.

– Глаза-то не отворачивай, говори, пошто такой смурной?

– Да с чего ты взял, дедунь? Всё нормально, – отшучивался он. – Тебе показалось.

– О, Господи Иисусе, мне показалось! Когда мне кажется, я знаю, што делать. Ещё с германской научился. Говори, не прячь глазёнки!

И Антон рассказал. Рассказал о том, что у него на производстве произошла авария, человеческих жертв нет, но нанесён большой материальный ущерб…

– Што теперя?..

– Да что? – хмурился Антон. – Если бы я не вылупался много, то, может быть, обошлось бы без кровопускания…

– Какого кровопускания? Ты разе лихоимец?

– Нет, дедунь. Время. В таких цехах, наверное, ещё деды твоих сверстников работали. Да кое-кто об этом забыл. Так что, этой аварии суждено было случиться. Но… по должности отвечать мне. Мне теперь отвечать за те чертоги.

"По должности… отвечать!" – передо мной словно ставни захлопнулись, перед глазами потемнело.

Вечером я, опираясь на палку, вышел на завалинку.

Старик Мирон тут проходит мимо.

– Ты чёй-то, Евстратыч, один? – и подсел ко мне.

Я не слышу его вопроса и молчу. Мирон вынул курево.

– Курить бушь?

Я вроде как очнулся.

– А?.. Ну, давай, Мироша, давай.

Дрожащими руками стал сворачивать цигарку, но она у меня разорвалась и махорка просыпалась на штаны.

– Да што это с тобой, Евстратыч? Што случилось? – заволновался он.

– Да што?!.

И тут из меня попёрло, выплеснулось всё, что так недавно разбередило душу. Я стал рассказывать о том, как радовался успехам внука, как гордился им и как, чуть ли не взаправду, стал звать-величать его по имени-отчеству. И вдруг – авария!..

– Теперь Антошку будут судить, – с горечью проговорил я. – Ещё с начальниками ругался.

– А с ними-то чево?

– Так продукцию заставляли делать. План превыше всего, а не убитое производство.

– Он партейный?

– Нет.

– Ну-у, в партию-то надо было вступать, – рассудил Мирон. – Кто в партии, тех не содют. Их снимают с одной должности и направляют на другую, на исправление. Партия – великая власть. Нет, тут он маху дал, Антошка-то. Чему-то он не доучился.

– Он не доучился. А те – переучились? – негодовал я. – Выходит: неученье – свет, а ученье – тюрьма! – И, стукнув о землю палкой, я поплёлся к воротам, забыв попрощаться с Мироном. – Ученье… Ха! Пас бы коров… Пастухов, вон, тоже величают… И мы от своих чертогов далеко не улетаем. И если что, обязательно вертаемся. Я с войны четырнадцатого году всю Рассею пешком протопал, почитай год добирался, но пришёл…

И ко мне:

– А ты, значит, правнучек, всё же прилетел. Спасибо. Ну, обвыкайся.

…Я очнулся, и никого возле себя не обнаружил. Но ощущение оставалось такое, как будто бы со мной только что кто-то разговаривал. И мало того, туловищу стало свободнее, то ли я совсем расплющился, то ли балка надо мною приподнялась. Я осторожно протянул руки, ухватился за чёрный столбик, и с его помощью выполз из-под балки, и она тут же осела на пол.

С осторожностью развернувшись, я сел. Поясница ныла, но сгибалась. В глазах было сумеречно, быть может, день уже угасал.

Боковым зрением я заметил чьё-то движение. Но тень промелькнула и растворилась.

И тут я услышал, как повалилась боковая сторона сарая, освобождая мне выход из развалин.

Видение, опираясь на палку, манило меня.

Я осторожно приподнялся, одной рукой держась за спину, а другой, цепляясь за всё, что могло меня поддержать, побрёл к простенку.

За сараем никого не обнаружил. Что за наваждения?..

И всё же, я поверил своим глазам, и звать никого не стал.

Теперь я был уверен в том, что это моя судьба, она меня ждала здесь. Зов предков. Надо возвращаться к отчему дому. Вдохнуть в него новую жизнь, чтобы однажды мои дети не попали под его обломки. Память, она тоже мстит.

А дом я так и не перестроил. Учёба, работа, семья… – внесли свои коррективы. Да и деревни той давно уже нет. Не за что зацепиться…

Но усы я отрастил. Мотаю теперь на них.

Позабытые.

1

– Умирать собирайся, а жито сей, – говорила Агния, выпроваживая Вареньку в совхоз.

В сознании бывших работников отделений "центральная усадьба" (совхоз) всё ещё ассоциировалась с культурно-хозяйственным центром. Хотя и сами эти центры стали такими же, как их отделения. Единственное, что в нём пока функционировало – это магазин, да и тот, похоже, скоро прикроют, покупателей не осталось.

И Варенька следовала советам сестры. И не потому, что Агния мудрее, а потому что время-то сейчас какое… Такое время, что все премудрости вспомнишь. И припасливей станешь, потому как всё на вес золота: любой гвоздик, любая дощечка, каждая копеечка. При такой жизни даже малец мудрее станет. Да и старше-то Агния на пять годков, гляди-ка, возраст. Это в молодости ещё куда ни шло. Когда той было двадцать, а Вареньке пятнадцать. А сейчас всё сравнялось – и годы, и беды. И всё прошло, позабылось.

Хотя нет, ёкнет сердечко иной разик. Вспомнится часом Николай Николаевич, и окатит сладкой волной. Порой как в какой-то другой жизни, аль в сказке было… – вспоминала Варенька, бредя по расхлябистой от воды и снега дороге. Шла и за долгий путь разговаривала сама с собой, как со вторым лицом, присутствующим рядом.

В тридцать третьем что ли году Николай Николаевич в Дули приехал? Тогда в Дулях только-только колхоз образовался. Кажись, да, тогда. Такой бравенький, ладненький и важный. Агрономом приехал, в колхозе культурным земледелием заниматься. В будние дни – грудь нараспашку, и по целым дням на полях, с весны по саму зиму.