Немного пустоты

Я посмотрел в окно Шаманки, но она как раз занавесила шторы, успел лишь различить мелькнувшую напоследок руку, держащую край ткани. Лишь форточка – калитка для кошки, была открыта, если та захочет переждать непогоду в квартире.

Интересно, как у кошки обстоят дела с попытками пробраться в дом зимой?

От Шаманкиного дома до остановки идти пешком минут пять. Она, как и я, жила не в самом лучшем районе города и остановки здесь были такими, какие стояли двадцать лет назад в центре – громоздкие, из гофрированной стали, выкрашенные в ядовито-зеленый цвет. Во время дождя из-под таких остановок хотелось выскочить наружу, лишь бы не стоять под козырьком и не слушать грохот падающей на сталь воды. Там, где они были раньше, сейчас располагались легкие прозрачные конструкции, с удобными скамейками. Старые же остановки перевезли туда, где и так особо смотреть было не на что, а раньше, вместо остановок, в лучшем случае располагались только бетонные площадки.

Я успел за секунду до того, как начал лить дождь. Не капать, постепенно усиливаясь, а именно лить, так внезапно и сильно, словно там наверху кто-то перевернул гигантское ведро. Водяная пелена скрыла микрорайон, угадывались лишь тонкие черные вертикальные линии фонарей по ту сторону дороги, деля пространство на аккуратные отрезки. Вода лупила по асфальту, брызги поднимались вверх, почти до колен, а лужи, словно взявшись из ниоткуда, уже неспешно текли по проезжей части в направлении ближайшей водосточной решетки. Все, мгновенно, будто перенесся в параллельное измерение.

Я смотрел на эту живую водяную стену и думал о том, что от меня как будто завесили то место, где я только что ночевал. Будто его и не существовало – ни Шаманки, ни ее дома, ни фотографий… Я ведь, если подумать, ничего о Шаманке и не знаю. Чем она занимается в свободное время? Кто ее друзья? Вторгся ли я в ее личную жизнь? От чего она защищается?

От чего может умереть?

Люди обычно сами рассказывают о себе. Не все, конечно, обычно самое лучшее, чтобы произвести хорошее впечатление, но рассказывают достаточно, чтобы можно было сложить о них мнение. Я ей уже рассказал о себе очень много – где и как жил, где и как учился, о чем мечтал. А она?

– В следующий раз обязательно нужно спросить, – сказал вслух.

– Молодой человек, вы не поможете? – я не сразу понял, что кроме меня под остановкой прячется еще один человек – бабушка в коричневом пальто и белом платочке. Она сидела на массивной, встроенной в остановку железной лавочке, а перед ней на асфальте лежала оранжевая авоська, из которой выкатились консервные банки с сайрой, абрикосами и несколько апельсинов.

Наклонившись, я принялся собирать все назад.

– Извините, что я к вам… – сказала бабушка, – спина-зараза.

– Да ничего страшного, – я поставил рядом с ней полную авоську, – рад был помочь.

Вы какой-то бледный. Возьмите себе апельсин.

Она запустила руку в авоську, вытащила один, только что побывавший в моих руках. Почти сразу же, из воды, рассекая лужи подобно пароходу, возник, как призрак, автобус, почти неслышимый за шумом дождя, стучавшим по крыше.

– Мне пора, – сказал я.

– Берегите себя, – сказала бабушка.

Город, где я живу, сверху похож на неправильные формы мишень. По окраинам, во все стороны, нарушая основные принципы градостроительства, тянулись промзоны, возникшие как-то разом лет сорок назад, во времена индустриального подъема. Фабрики, складские площадки, производственные мастерские, корпуса заводов, а также старые корпуса заводов и все, что с ними связано. Когда четверть века назад государство прекратило финансировать промышленность и отдало все в частные руки, все это хозяйство разом разрушилось. Кое-что позже снова стало функционировать, сумев адаптироваться к коммерческой жизни, но большая часть просто разорилась и ныне болталась на резерве у государства без особой цели, держа из персонала, в лучшем случае, только сторожей. Работники же разбрелись по рынкам или магазинам. Те, кто поумнее, устроились менеджерами в переделанные, из наиболее выгодно расположенных зданий, офисы, а позже, в новые офисные центры, вроде того, где я устроил свою маленькую школу. То имущество, что еще представляло какую-нибудь ценность, было распродано или разворовано. Кое-что ухитрились снести и на этом месте построили социальное жилье, небольшими островками стоявшее среди призраков славного промышленного прошлого. Туда можно было попасть только по старым производственным, исполосованным морщинами, дорогам, в свое время проложенным между заводов и контор. Я, кстати, и жил в одном из таких микрорайонов.

А когда-то, по замыслу, промышленная часть должна была быть отделена от жилой. Но очень быстро выяснилось, пока еще все работало, что промышленные гиганты требуют огромного количества рабочих рук, которым нужно где-то жить и, желательно, удобно и быстро добираться до работы. Так появилось среднее кольцо – пояс безликих пяти и девятиэтажных домов, похожих друг на друга, как близнецы, выстроенных по одному принципу – побыстрей и подешевле, лишь бы успеть удовлетворить запросы растущего города. Сейчас это скучное место и считалось настоящим жилым сектором. Там располагался мой старый детский дом и я долгое время верил в то, что это – одинаковые дома, одинаковые дворы, одинаковые школы, все одинаковое и является настоящим городом. Более красивые бывают только в книжках или по телевизору где-то очень далеко.

Сейчас, в сером дождливом свете, мокрые стены этих домов, куда мой автобус въехал через десять минут, выглядели так, словно стихия попыталась их смазать, стереть с поверхности земли, заменить на что-то более эстетичное. Разумеется безуспешно – люди может и строили это место быстро, но явно надолго.

Проезд через этот сектор занял еще двадцать минут. Потоки воды омывали боковые стекла автобуса, а на каждой остановке в двери вбегали мокрые люди, оставляя на полу лужи.

Раньше, между этим поясом и историческим центром располагались рощи – парковая зона и, одновременно, земельный резерв на случай роста населения. Население выросло, разбогатело и настроило среди деревьев таунхаусов, обнесенных красивым чугунными заборчиками. Реклама жилья в этом районе почти всегда выглядела так: «Новое комфортабельное жилье посреди зеленого оазиса, в двух шагах от любого объекта инфраструктуры!» И они не врали, все было именно так. Между этими микрорайонами стояли гигантские торговые комплексы, изуродованные светящейся рекламой развлекательные центры, многоуровневые парковки, клубы, места, куда люди приходят отдыхать чаще, чем на природу или в театр.

Дождь начал стихать только когда мы пересекли и это кольцо и оказались перед светофором, ведущим в исторический центр. Тут жили, когда город был еще маленьким провинциальным городком, еще до индустриализации, самые обычные местные жители, а после их переезда, ближе к окраинам – чиновники, архитекторы, именитые врачи. Построенный на остатках еще более старого города, несколько раз похороненного пожарами, то во имя революции, то во имя народных волнений, то войны, центр всякий раз отстраивался. Предпоследняя версия центра представляла собой какую-то разновидность современного ампира и смотрелась, судя по фотографиям, довольно монументально. Теперь же фасады старых зданий были завешены рекламой, маскирующей то, что не было отремонтировано, а между старыми зданиями, на месте снесенных, выросли новые – офисов или элитного жилья, классом выше таунхаусов, совмещенных с офисами. Выглядело эклектично, будто гигантский ребенок взял два города из разных конструкторов и, перемешав между собой, расставил дома как попало, не заботясь ни о едином городском ансамбле, ни об архитектурных стилях.

В одном из зданий новейшего времени – вертикальной безвкусной бетонной конструкции со множеством маленьких окон с фасада и множеством кондиционеров с обратной стороны, я и снимал офис.

Телефонный звонок поймал в тот момент, когда я выходил из автобуса. Дождь уже почти прекратился, истончившись до мелкой, висевшей в воздухе водяной пыли.

– Здравствуйте! Вам удобно говорить? – это была бабушка девочки-ученицы. Не дожидаясь моего ответа, она продолжила, – Звоню вам сообщить, что нас сегодня не будет. Мы заболели. Кашель, сопли, сами понимаете. А тут еще погода такая. Решили посидеть дома.

– Здравствуйте. Понимаю, – ответил я, не имея особого выбора для ответа.

– Мы будем заниматься дома. Когда в следующий раз придем, то сыграем тот отрывок, что уже вторую неделю учим. На этот раз без запинки.

Бабушка говорила так, словно сама садилась за пианино, кашляла и сопливила, но упорно пыталась выучить тот отрывок.

– Хорошо, – ответил я.

– Мы не сильно помешали вашим планам?

– Все в порядке, передавайте привет вашей внучке. Пусть скорее поправляется, а то в мае болеть как-то…

– Да это все весенний авитаминоз… – бабушка сделала паузу на глубокий вдох, и я понял, что это надолго.

Дорогу до небольшого магазинчика, расположенного в подвале соседнего офисного муравейника, непонятно каким образом выживавшего в месте, где люди не жили, я прошел под монолог о том, что «в мае организму плохо» и что «дети сегодня совсем чахлые». Время от времени я вставлял свое «да» или «все верно», но, в основном, просто слушал.

Ее внучка и вправду очень часто болела, хотя, как мне казалось, больше от того, что родители не давали отдыхать своему ребенку, а вовсе не из-за экологии или времени года.

Хотя им, конечно, виднее.

В магазине я набрал дешевых готовых бутербродов с тоненькими ломтиками ветчины внутри.