Пять сказок о пугалах

– Чайник дело говорит, – каркал Черное Крыло.

У Старой Шляпы не находилось аргументов, чтобы спорить, но в глубине души он верил, что у пугал с людьми гораздо больше общего, чем у воронов. И не так важно было, что у птиц было сердце, и они дышали, а пугала нет. Дело было даже не в том, что у пугал были руки и внешне они больше птиц походили на людей. Он просто не мог объяснить этой общности. Более того, Старая Шляпа начал подозревать, что ворон все-таки не понимал некоторых вещей и потому часто отвечал на вопросы, вроде: как люди могут ругаться и при этом желать быть вместе – следующим образом:

– Ты просто не понимаешь сути своего вопроса. То, что они орут друг на друга, никак не связано с их настоящим отношением друг к другу, – хотя это не выглядело никаким ответом.

Или просто начинал ругаться, называя пугало бестолочью и не давая никакого ответа вовсе.

И хотя Старая Шляпа в самом деле многого не понимал, ему казалось, что ответ где-то рядом – что еще немного, и он все поймет.

И еще, он не считал что орать друг на друга и жить вместе – в нормальном порядке вещей.

– Я бы хотел, чтобы ей, – Старая Шляпа имел ввиду ту девочку, – было лучше, чем сейчас. Чтобы она не жила так же, как ее родители.

Но как этого достичь – он не знал.

– Попытки переделать человечество еще ни разу не заканчивались успешно, – сказал Пустая Голова, – об этом свидетельствует многолетняя история.

– Причем тут все человечество? – Старая Шляпа о таких масштабах даже боялся задумываться, – я думаю только об одном человеке.

Но пока он рассуждал, Соломенные Волосы быстро и очень просто подобрал свой ключик к детям.

Однажды, во второй половине дня, Старая Шляпа, выйдя из сарая, увидел, как девочка, ее сестра, несколько детей из соседних домов и Соломенные Волосы лепят снеговика. На девочке был надет зеленый пуховик с мехом на капюшоне, уже мокрый от снега, но она этого не замечала и так радовалась снеговику, будто получила подарок, прямо в тот момент говоря окружающим, что надо бы взять из дома морковку, чтобы приделать ему нос.

Тогда Старая Шляпа еще не знал ревности или зависти и потому то ощущение, что родилось в его душе, сложно было назвать одним из этих двух слов. Он подумал, что и правда, наверное, он дурак, раз сам до такого не додумался. Пугало сел на теплотрассу и принялся любоваться строительством очередного подобия человека, сделанного без какой-либо цели, просто так, из самой любви к созиданию.

– Давай к нам! – махнул ему рукой Соломенные Волосы, – его голова тоже намокла и потемнела, но, как и девочка, он не обращал на это внимания. Девочка тоже обернулась и махнула рукой, а ее улыбка была такой счастливой, что внутри Старой Шляпы потеплело.

Но подходить он постеснялся.

– Надо будет Соломенным Волосам потом подкрасить лицо, – сказала Глаза-Бусины, сев рядом, – кажется оно немного потекло. Нашла в сарае банку с краской. Если сможем ее открыть, то давай подкрасим?

Старая Шляпа только кивнул в ответ; в тот момент его куда больше занимали дети. Маленькие человечки вместо того, чтобы жаловаться на холод, как обычно делают их родители, с таким энтузиазмом создавали снеговика, что это выглядело гораздо более естественным, чем все, что пугало видел в окнах.

– Здорово, – сказал он, и Глаза-Бусины кивнула, хотя, может быть и не поняла, что Старая Шляпа имел ввиду, под этим словом.

– Дети – отличные создания, – заявил Соломенные Волосы тремя часами позже, когда все разошлись по домам, а он вернулся в сарай, опасливо подойдя к старой буржуйке, которую пугала реанимировали, чтобы сохнуть от мокрого снега.

– Как ты нашел с ними общий язык? – якобы безразлично поинтересовался Старая Шляпа.

– Просто предложил помочь той девочке, что тебе нравится. А потом подошли другие ребята.

Ночью, когда Глаза-Бусины и Соломенные Волосы уже делали вид, что спят, а Пустая Голова читал книгу, Старая Шляпа вышел из сарая. Поднималась метель и ветер трепал фрак пугала, оставляя на нем снежную крошку, задувая ее внутрь, грозя вконец изорвать уже изорванное, но Старая Шляпа не очень переживал за старую одежду: у него уже был припасен на смену замечательный почти новый пиджак, выброшенный кем-то небережливым на улицу.

Снеговик стоял в свете фонаря над подъездом. Слегка неказистый, чуть кривой, но зато сделанный девочкой. Она вылепила ему голову и прикрепила глаза из камешков – разного размера, отчего казалось, что снеговик задорно прищуривается, глядя на мир.

– Эй, – позвал Старая Шляпа, – как ты тут? Не боишься, что тебя ветром сломает? Может быть тебя перенести куда-нибудь в другое место?

Снеговик покосился на пугало и ответил:

– Не страшно, я и так вряд ли долго устою. Но спасибо за заботу.

Через два дня какие-то люди развалили снеговика на части: разбили ему лицо, сломали руки-ветки и растоптали тело.

– Какой ужас, – говорила Глаза-Бусины, – что плохого он сделал? Кому это могло понадобиться? Я думала, что снеговик простоит до весны.

– Да сами дети его и сломали! – объявил Черное Крыло часом позже, – я видел. Что, Шляпа, все еще хочешь походить на людей?

Он хохотал, кружа над стоящими перед останками снеговика пугалами.

– Не верю, – сказал Старая Шляпа, положив руку на плечо Глазам-Бусинам – так делали люди, когда одному было плохо – обнимал или клал руку на плечо.

– Возможно-возможно, – сказал Пустая Голова, издали глянув на то, что раньше было снеговиком, – детям свойственна немотивированная агрессия. Так пишут в книгах.

– Взрослым тоже свойственна! – каркал ворон, – в этом и отличие! Люди убивают из развлечения. Им это нравится. Понимаешь, бестолочь такая? Поэтому мы вас и не боимся – пугала на это неспособны. А ты еще удивлялся тому, что видел в окнах. Им нравится причинять друг другу боль. Нравится! Нравится!

– Не верю, – повторил Старая Шляпа.

И лишь Соломенные Волосы ничего не сказал, но позже, после обеда, вышел и принялся катать из снега шар.

– Зачем? – удивился Старая Шляпа, – хочешь, чтобы и его тоже сломали?

– Конечно не хочу, – Соломенные Волосы остановился и подобрал морковку-нос, оставшуюся от прошлого, – просто так правильно.

Нового снеговика тоже быстро сломали, но Соломенные Волосы это не остановило, и он сделал третьего. А потом четвертого.

Чертвертого снеговика попытался разрушить сам Старая Шляпа. Ночью, когда никто не видел, он подошел к нему и пнул, отбив от нижнего шара небольшую часть.

– Зачем ты это делаешь? – спросил снеговик. В его голосе не было ни боли, ни сожаления, только удивление, – я ведь могу умереть.

– Я… я не знаю. Я слышал, что люди ломают для удовольствия, – ответил пугало.

– Понятно. Ну как? Чувствуешь удовольствие?

Старая Шляпа не нашелся что ответить и просто сбежал в сарай.

Утром и этот снеговик оказался сломан, но Соломенные Волосы сделал нового, а когда сломали и его, еще одного. Последний снеговик простоял полтора месяца и сломался сам, во время оттепели, когда изрядно подтаял.

По мнению Пустой Головы, снеговики являлись фаталистами. Зная, что их век недолог, они не печалились своей судьбы и вообще крайне легко относились к собственной жизни. Пустая Голова развивал свою теорию, обсуждая ее с последним снеговиком, но тот не особо разбирался в таких терминах, как фатализм.

Старая Шляпа думал о другом: выходило, что дети тоже были не теми, у кого можно было учиться, и, что страшнее, она – его любовь, выходит, была такой же – бессмысленно жестокой? Как быть в этом случае?

– Верить, – вот что ответил Пустая Голова, после прочтения выброшенной в мусорный ящик Библии, – нет объективных причин для веры, но верить все равно надо. Есть мнение, что люди могут быть гадкими в разной степени и в разных ситуациях, но в душе они все равно хорошие, потому что их создал добрый Бог. Просто их испортили. Как кто? – спросил сам у себя и сам же ответил, – дьявол, конечно.

На вопрос «кто такой дьявол?» Пустая Голова заявил, что это голая метафизика и нельзя все понимать буквально.

– Ха! – сказал Черное Крыло, – ты им будешь верить до тех пор, пока тебя не сломают. А когда сломают – будет уже не до метафизики. Это называется «не успел подставить вторую щеку, пока ломали ноги».

Старая Шляпа не понял ни Пустую Голову, ни Черное Крыло. Но идея верить в то, что дети в целом, и его любимая девочка в частности, – хорошие, ему понравилась.