От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России

– А можно их снять? – спрашивает оператор.

– Только со спины! – откликается Валентина.

И командует строю:

– В камеру не смотреть!

Время от времени начальница корпусного отделения с интересом поглядывает на журналистов. Опыт общения с представителями средств массовой информации у нее уже был. Однажды в СИЗО пришла корреспондентка областной газеты Людмила Б. Пояснила, что хочет подготовить материал о жизни в изоляторе, для чего решила обратиться в СИЗО с необычной просьбой – разрешить ей поработать какое-то время в должности контролера.

О том случае Валя вспоминает с улыбкой.

– Самое занятное было в том, что раньше эта корреспондентка в своих статьях всегда обливала СИЗО грязью. Пользовалась сплетнями, слухами, писала примерно так, что все контролеры – изверги в униформе. И вдруг – почти метаморфоза: хочет прочувствовать все тяготы нашего труда. Впрочем, никакой метаморфозы, конечно, не было. Просто она хотела, мы это потом поняли, своими глазами увидеть, какие зверства здесь якобы творятся… Ну ладно, хочет так хочет поработать: покажем все, как есть. Приходит она, даем ей форму, она переодевается, идет на корпус. А там на этаже – двадцать шесть камер. Кого-то нужно завести-вывести, отправить на допрос. Корреспондентка пытается открыть дверь – не получается. Дверь тяжелая, металлическая. И вот она, бедная, висит на этой двери как безжизненное тело и не знает, что ей делать. Потом спрашивает: «Скоро обед?» Устала, руки опустила. Из-за двери, из-за решетки, зэки ее матом кроют… Они не знают, что она журналистка, видят, что стоит в униформе, чего-то мнется, мямлит, не может справиться с дверью. Мне так смешно стало: вот сейчас, думаю, она возьмет свой журналистский блокнот, и начнет записывать, как ее матерят – ей ведь впечатлений надо было, правду жизни хотела узнать. А где еще она могла бы узнать о себе столько, как ни в следственном изоляторе.

Немного помолчав, Валентина добавила:

– Вообще мне жалко тех девчонок, которые здесь работают. Тяжелая работа. Я сама однажды от такой работы сон потеряла. Прихожу домой – не могу уснуть. Иду на смену уставшая, прихожу обратно – еще более вымотанная. И опять не могу уснуть. Пошла к психиатру, он говорит: «Тебе надо расслабиться». Посоветовал выпить стакан пива!

Подследственные строем удаляются. Оператор снимает сутулые спины.

Наступает очередь короткого интервью. В преддверии женского праздника.

– Работают в СИЗО в основном женщины, – Валя смотрит в телеоко, подбирая слова. – Мужчины ведь слабые, они сюда не идут – не справятся. А мы справляемся.

Еще вопрос и ответ.

– Да ну вас, хватит. Больше не буду отвечать, – вдруг произносит она. – Легче отстоять двенадцать часов, чем что-нибудь говорить в камеру.

Возвращаемся в кабинет воспитательной работы. Тележурналист обращается к полковнику Самойлову:

– Вы могли бы сказать пару слов для сюжета?

– О чем?

– Про женщин. Которые работают в СИЗО.

– Про женщин говорить не буду, а скажу про мужчин.

Пригладив усы, полковник пристально смотрит на видеокамеру.

– Уважаемые мужчины, приглашаю вас приходить работать в следственный изолятор, чтобы заменить здесь работающих женщин. Ну как? Снято? Вот и хорошо. А про женщин что сказать… про женщин я скажу сегодня на торжественном собрании, даже речь заготовил: «Сегодня мы отмечаем праздник, который больше нигде в мире не отмечают…»

Глава третья

Рабочий дом для арестантов. – Пожарные команды из ссыльных. – Защитная дамба… для Александра III. – Бубновый туз для надзирателя. – Союз воровских людей. – «Так желают арестанты». – Побеги через трубы отхожих мест. – Карта Палестины для тюремной школы. – «А чахоточных занять беседами…»

Но вернемся в XVIII век. Следует заметить, что в российских тюрьмах в то время практически не было никаких попыток ввести какие-либо работы для арестантов. В значительной мере использование арестантского труда на местах происходило лишь по случаю вплоть до последней четверти XIX века. Только когда при МВД было организовано Главное Тюремное Управление, появились первые циркуляры, в которых предпринимались попытки как-то упорядочить весьма разрозненное применение арестантских умений в городах и весях большой империи. Один из таких циркуляров вышел 21 августа 1879 года. В нем обобщался опыт некоторых тюремных замков, где было «обращено внимание на разведение собственных огородов». Такие работы «в значительной мере служат к увеличению средств тюремных замков», решая проблему не только «получать собственные овощи на удовлетворение необходимых потребностей по продовольствию арестантов», но даже иметь избытки для продажи. Здесь же отмечалась не менее существенная польза от введения хлебопечения в тюремных замках, и не только с целью «получаемого припека» для пропитания обитателей тюрьмы, но и с умыслом «занять производительною, обоюдною для них и для тюремного хозяйства, работою». Однако особенно «видное место занимает занятие арестантов разного рода мастеровыми и ремесленными работами», служащими к развитию производительного арестантского труда в замках. Поскольку в некоторых тюрьмах одежда, белье, обувь производятся обыкновенно через арестантов. И не только для губернских, но и уездных тюрем. В связи с изложенным в циркуляре, предлагалось собрать по всем российским тюрьмам сведения, касающиеся работ, на которых задействуются их обитатели: с целью изучения опыта и его дальнейшей пропаганды во всех местах лишения свободы.

Когда соответствующее распоряжение поступило в Иркутск, местному тюремному начальству было явно чем похвалиться. Арестантский Рабочий дом существовал в городе еще с 1799 года. Тем самым иркутское тюремное начальство могло смело доложить о своей неусыпной заботе об арестантах. Получалось, что в этом смысле Иркутск опередил всю Россию, еще век назад озаботившись потребностью занимать колодников какой-либо работой. Причем, не только на «себе пропитание, но и во благо знатных мест города». В начале XIX века стремительно разраставшийся Иркутск испытывал потребность в хороших мастеровых. Их-то и стал готовить Рабочий дом. За счет умельцев из числа арестантов деревянный Иркутск приобрел ту самую изысканность, которую отмечали современники.

Однако обитатели тюрьмы не только строили Иркутск. В историю города им волей тогдашнего губернского начальства пришлось войти как первым… пожарным командам города. В начале XIX века распоряжением генерал-губернатора Н.И. Трескина предписывалось провести срочную перепланировку города с учетом пожарной безопасности. Специальные команды, состоявшие из арестантов местной тюрьмы, ломали дома, которые не вписывались в свод пожарных правил. А кроме того, отпиливали по линиям улиц те дома, что стояли в нарушение противопожарных разрывов между строениями. И хотя впоследствии избежать больших пожаров в городе не удалось, тем не менее польза от деятельности необычных пожарных команд была очевидной. Многие улицы в городе после того как бы «выпрямились», придав Иркутску более ухоженный вид.

С этой целью заключенных использовали и в последующие годы. Начиная с 1810 года высшее управление тюремным делом в России поручалось исполнительной полиции, состоявшей в министерстве полиции, а с 1819 года – в составе министерства внутренних дел. Одной из основных обязанностей полиции была организация борьбы с пожарами. Профессиональных пожарных команд не было, и квартальным надзирателям вменялось собирать на борьбу с огнем простых обывателей. Но это не всегда выполнялось – горожане нередко уклонялись. С организацией первых пожарных команд в рабочих пожарной артели состояли исключительно ссыльные поселенцы, отбывавшие в Иркутске наказание.

Труд заключенных иркутской тюрьмы использовался для самых разных нужд города. В 1900?х годах, когда в Иркутске решили поставить памятник Александру III, арестантов привлекли к сооружению специальной защитной дамбы на пологом берегу Ангары, вершившем улицу Большую. Во время паводков берег заливался водой. Исправляя ландшафт, весь склон сходившей в реку улицы засыпали землей, значительно расширив общую площадь и подняв ее над водой на несколько метров.

На содержание заключенных государство отпускало весьма скромные средства. Из вещевого довольствия каждому арестанту иркутской тюрьмы полагались на полгода одна рубаха и на год один халат. В такой одежде заключенные находились целые сутки, не имея сменного белья.

В отчете медицинского департамента министерства внутренних дел за 1884 год иркутская тюрьма попала в число тех тюрем, помещения в которых «наименее отвечают гигиеническим требованиям… очень малы и не могут вместить наличного числа арестантов, лишены вентиляции и отхожих мест».

Назначенный в 1885 году в должность генерал-губернатора граф Игнатьев, посетив местный тюремный замок, нашел его «грязным и переполненным, воздух невыносимым, вообще все в самом непривлекательном виде». После этого посещения он первым делом распорядился предоставить городу 100 арестантов для ремонта иркутских мостовых. Часть доходов от арестантских работ должна была пойти в пользу тюрьмы, другая часть – в казну. Заключенным тоже должны были выдать часть средств – 4/10 от суммы доходов.

Еще в более худшем состоянии находилась в городе другая тюрьма – пересыльная. Один из современников писал: «С первого же взгляда было видно, что тюрьма содержится крайне скверно. Палисад, окружавший тюремный двор, стал разваливаться, в некоторых местах колья совсем сгнили; во многих окнах не доставало стекол, а отверстия были заткнуты тряпками и старыми рогожами». В камерах «голые нары, отсутствие постельного белья, одеял и подушек», иногда замечались «грязные ситцевые одеяла, сшитые из лоскутов».

Одним словом, хвалиться в иркутских тюрьмах было нечем. Однако на критику в свой адрес тюремное начальство держалось стойко, оставаясь при мнении, что здания содержатся в «хорошем состоянии». «Санитарные условия, в которых находятся иркутские тюрьмы, благоприятнее, чем во многих частных домах в Иркутске».

Тюремному начальству было отчего сохранять спокойствие. Иркутские тюрьмы были не хуже и не лучше других тюрем в стране. Это показала ревизия, проведенная шестью годами раньше инспекторами новоиспеченного Главного Тюремного Управления. Впрочем, масштабная проверка всех мест заключения в стране показала, что положение дел в Иркутске было все же лучше, чем в других городах. Что же вскрыла прошедшая ревизия?

Большинство мест заключения, как писали в последующих отчетах, представляли собой самую безотрадную картину. Один из документов свидетельствует: «В течение десятков лет, в ожидании тюремной реформы, правительство отпускало самые ничтожные средства на поддержание тюремных зданий и не производило почти никаких новых тюремных построек. Переполнение тюрем арестантами достигало ужасающих размеров, следствием чего была усиленная болезненность и смертность и во многих случаях совершенная невозможность разместить арестантов по категориям, сообразно требованиям закона. В одних и тех же камерах содержались: арестанты подследственные, отбывающие краткосрочное тюремное заключение, приговоренные к каторге и к ссылке и вместе с ними пересыльные разных видов, не исключая препровождаемых к месту приписки за просрочку паспорта и добровольно следовавших за ссыльными жен и детей их».

Открылись и другие факты, шокировавшие благонамеренную публику. По городам и весям пересказывался случай, приключившийся во время проверки в одной из уездных тюрем. Инспектор Главного Тюремного Управления, войдя в камеру и не найдя надзирателя, спросил арестантов, куда тот подевался. На что кто-то из последних громко крикнул: «Надзиратель!» С одной из лавок поднялся человек с небритой физиономией, всклокоченными волосами, одетый в арестантский халат с бубновым тузом на спине и вооруженный шашкою. На вопрос удивленного инспектора, сколько он получает содержания, надзиратель ответил: 8 рублей в месяц на своих харчах и одежде.

Реальным хозяином в местах заключения был союз «воровских людей». Такая арестантская община, по свидетельствам современников, вступала «то в молчаливый, то в открытый договор с тюремным начальством». Она ручалась за то, что «никто не бежит, что не будет крупных скандалов внутри тюрьмы, требующих вмешательства посторонней силы, что не будет жалоб при посещениях высшего начальства». В ответ администрация тюрьмы «гарантировала невмешательство в дела общины и обязывалась смотреть сквозь пальцы на такие явления, как пьянство, карточная игра, разного рода торговля, сношения с внешним миром». Все это было настолько распространено, что казалось нормальным явлением. И на вопросы ревизующих чиновников о том, почему все это допускается, тюремные смотрители отвечали: «Так желают арестанты».

Тюремная реформа 1879 года основательно встряхнула пенитенциарную систему. Должности тюремных смотрителей были упразднены. Вместо них учредили должности начальников тюрем. Отвечая за порядок в местах заключения, они облекались распорядительной и дисциплинарной властью. Им увеличили оклады и предоставляли казенные квартиры.

Тюремные надзиратели тоже были приняты на государственную службу как «нижние служители». При условии беспорочной службы, через каждые пять лет они получали право на добавочное жалованье. Им выдали казенную форму. Они получили «право на пенсию по сокращенным срокам службы».

Специальная инструкция предписывала тюремной страже обходиться с арестантами справедливо и в то же время строго требовала от них соблюдения установленного порядка. При этом насильственные действия и употребление бранных слов ни при каких условиях не допускались. Свое служебное достоинство они должны были поддерживать перед арестантами «серьезным и добросовестным отношением к своему делу, трезвым, добропорядочным поведением и образом жизни».

Произошли изменения и в организации тюремной жизни. Арестантов стали привлекать на казенные работы, установив размеры вознаграждения за труд. Стала решаться проблема с одеждой, которую арестанты теперь шили сами. Чтобы сэкономить средства на закупку сукна, Главное Тюремное Управление закупало его оптом у крупных фабрикантов. Холст для белья производили тюремные мастерские.

В те же годы обратили внимание на состояние здоровья арестантов. В тюрьмах росло число больных. На 115 тюремных больничных коек в Иркутске ежегодно приходилось более полутора тысяч пациентов – обитателей мест заключения. Особенно быстро росло число туберкулезных больных. Главное Тюремное Управление издало циркулярное отношение, установившее «правила для борьбы с болезнью».

Первым делом предписывалось изолировать заболевших от остальных арестантов. Для выявления больных определялась периодичность медосмотров – не менее четырех раз в год. Кроме того, обязательному обследованию подлежали все вновь прибывающие в тюрьмы. На каждого больного заводился санитарный листок.

Арестантов с запущенной формой туберкулеза помещали в тюремные больницы, а прочих больных – в отдельные камеры. Для чего предписывалось в таких камерах «устроить усиленную и усовершенствованную вентиляцию».

Определялись и более конкретизированные задачи: «Ввиду той опасности, которой грозит вдыхаемая пыль, содержащая туберкулезные бациллы, пол не следует мести сухим, дабы не поднимать пыли… В камерах обязательно должны быть плевательницы и нужно настаивать и следить, чтобы арестанты не плевали помимо плевательниц….В видах напоминания арестантам о возможности заражения чахоткой следует вывесить на видных местах в камерах или корридорах соответствующия разъяснения о вреде плевания на пол, о заразительности мокроты больных и о других мерах предостережения от заражения».

Предусматривались меры личной гигиены. Арестанты должны были мыться в бане и сменять белье через каждые 7—10 дней. Заболевшим давались некоторые послабления отбывания наказания. «В виду той тяжести и суровости, которую могут представлять для больных кандалы, необходимо неотлагательно испрашивать надлежащее разрешение на снятие их… на все время до выздоровления». Слабым здоровьем арестантам разрешалось более продолжительное время находиться на прогулках, им полагалось дополнительное питание. А кроме того, признавалось «весьма полезным занимать чахоточных, особенно трудно больных, беседами религиозно-нравственнаго содержания».

Однако уже спустя два года многие из начинаний тюремной реформы сошли на нет. Причина была весьма прозаической: нерасторопность, а то и нежелание на местах менять привычный уклад жизни. В 1881 году чиновники тюремного ведомства с тревогой сообщали в своих отчетах о росте числа побегов из мест заключения. По «черному» списку, после самой неблагополучной губернии – Иркутской, шли Волынская, Московская, Новгородская и Подольская.

«Ветхость и дурное устройство наших тюремных помещений, недостаточность, неумелость и неопытность надзора составляют лишь второстепенные причины такого ненормального положения вещей, – сообщал чиновник Главного Тюремного Управления о причинах побегов. – Корень зла заключается в неисполнении существующих узаконений и постановлений относительно порядка содержания…»

«Из арестантских рот и отделений бегут арестанты преимущественно с работ, на которые их посылают… предписывается отпускать арестантов на работы с указанным конвоем, но иногда даже без установленного конвоя, при одном наемном тюремном надзирателе, не имеющем возможности наблюсти за 10–15 арестантами, работающими часто в различных местах. Из тюремных замков бегут, большею частью, с помощью подкопов, выпилки железных решеток у окон, чрез тюремные ограды по веревкам, свитым из белья и других предметов, или, наконец, чрез трубы отхожих мест…

Собранные в Главном Тюремном Управлении сведения и личные мои посещения тюрем выяснили вполне, что закон о частых осмотрах арестантов и тюремных помещений не только не исполняется, но совершенно забыт; были даже случаи, что в таких тюремных учреждениях, где меня ожидали, я находил при арестантах всякого рода собственные их вещи, как-то: одежду, шубы, пуховики, чашки, чайники и даже запертые на ключ шкатулки и сундуки.