Сказания о Русской земле. Книга 4

С. Трофименко. Опричнина и бояре

Царские опричники, разъезжая по Русской земле, чтобы искоренить измену и крамолу, скоро заслужили, по отзывам многих, своим дерзким и сварливым поведением общую ненависть; по рассказам двух немцев Крузе и Таубе, во многом, впрочем, явно недостоверных, опричники ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев царских и метут Россию.

Вот общее впечатление об опричнине, которое вынесли, по дошедшим о ней сведениям, некоторые исследователи русской жизни, полагавшие, что Иоанн создал ее исключительно под влиянием страшного озлобления, с тем чтобы, разделив свое государство на две части, одну, опальную земщину, оставить за Боярской думой, а другую взять себе, заповедав ей «оную часть людей насиловати и смерти предавати»; при этом он создал опричнину, по-видимому, по совету своих двух новых приближенных: Василия Юрьева и Алексея Басманова-Плещеева.

При таком взгляде на опричнину она представляется лишенным всякого государственного смысла. Но на самом деле это было не так. Странное учреждение, созданное Иоанном, несомненно, под влиянием сильнейшего болезненного раздражения, тем не менее заключало в себе глубокий смысл. Опричнина была учреждена им в целях ведения строго продуманной и беспощадной борьбы с боярством, сохранившим свои старые удельные притязания; борьба эта имела задачей совершенно уничтожить родовитое боярство и заменить его дворянством, сословием служилых людей, награждаемых государем исключительно за их верную службу.

В. Шварц. Опричник

Если мы припомним, что высказывал Иван Пересветов в своих записках, поданных государю в 50-х годах, то увидим в учреждении опричнины преемственную связь с его мыслями.

Вернейшее средство сломить силу боярства заключалось, конечно, в сведении его с тех обширных земельных владений, которыми обладали бывшие потомки удельных князей, и притом обладали почти как независимые государи, имея свой двор, многочисленных вооруженных воинов (иногда в несколько тысяч человек) и большое количество подданных слуг, которых они жаловали и наказывали по своему усмотрению, мало считаясь с московским законодательством, обязательным для служилых помещиков и прочего тяглого люда.

Учреждая опричнину, как мы видели, государь отобрал на ее нужды более 20 городов с волостями, а также часть города Москвы. Вскоре первоначальное число опричников с 1000 человек было увеличено до 6000. Весь этот люд, большею частью из военно-служилого сословия, или «доверенных капитанов», по выражению англичанина Горсея, должен был, разумеется, награждаться за свою службу обычным в Московском государстве порядком, то есть получать земли в виде поместий.

Мы видели, что уже в 1550 году, вероятно, под влиянием посланий Ивана Пересветова, Иоанн наделил вокруг Москвы 1000 ратных людей поместьями. Теперь, с учреждением опричнины, вошедшие в ее состав лица также награждались поместьями, причем им по большей части давались земельные участки, состоявшие во владении бояр; бояре же эти получали новые наделы, преимущественно на окраинах государства, с населением которых у них не было никаких связей. «Государь, – говорит летописец, – вотчинников и помещиков, которым не быти в опричнине, велел из тех городов вывести и подавати земли велел в то место в иных городах».

Таким образом, отписав первоначально в опричнину 20 с лишком городов, Иоанн в последующие годы настолько увеличил ее владения, что они обнимали уже добрую половину государства; при этом опричнина захватила как раз те местности, где были когда-то расположены владения удельных князей, землями которых обладали теперь их потомки бояре-княжата, в средней части Московского государства; кроме того, в состав опричнины постепенно перешли: Поморье, то есть все обширные северные земли до Белого моря, а также города, лежащие на важнейших путях из Москвы; в направлении к Балтийскому морю – Старая Русса с Торговой стороной Великого Новгорода; Можайск и Вязьма – по дороге в Смоленск и Литву; Волхов и Карачев, также на дороге к Литве, и наконец среднее течение Волги от Ярославля до Балахны. Таким образом, опричнина захватила все важнейшие части государства в свои руки, оставя земщине только окраины.

Все земли, переходившие в опричнину, попадали под строгий, непосредственный надзор Грозного царя. Старые владетели, здесь сидевшие, как мы говорили, наделялись обыкновенно на окраинах новыми земельными участками, а их вотчины делились на поместья военно-служилых людей, причем в них тщательно выводились все бывшие удельные порядки и устанавливалось однообразное для всех московское законодательство.

«Так, – говорит наш известный историк С.Ф. Платонов, – захватив в Опричнину старинные удельные владения для испомещения своих новых слуг, Грозный производил там коренные перемены, заменяя остатки удельных переживаний новыми порядками, которые равняли всех перед лицом Государя».

Учреждение опричнины достигло своей цели и в корне подорвало высшее боярство; от указанных земельных передвижений оно, конечно, страшно обеднело и лишилось почвы, которую имело в своих наследственных отчинах; борьба московского государя с этим боярством, как мы видели, была необходима, чтобы покончить с пережитками удельного времени, но она обошлась очень дорого; быстрое перераспределение земельных имуществ на огромном пространстве Русской земли повело за собой, разумеется, общее хозяйственное потрясение и вызвало значительное недовольство у большого количества людей; насильственные и дерзкие действия опричников способствовали развитию этого недовольства в еще более сильной степени; наконец, постоянное противодействие своим распоряжениям и непрекращавшиеся измены и заговоры – все это в высшей степени болезненно действовало на уже подорванного в своем здоровье государя, доводя его временами до полного исступления; придя в себя, он, конечно, как глубоко верующий человек, искренно сокрушался о всем содеянном им, каялся и молился с чрезвычайным усердием, но затем, под влиянием своего страстного нрава, предавался опять кровавым казням или же искал забвения в разгуле.

Такова была опричнина и ее следствия. Не надо, однако, думать, что Иоанн, создавая ее, имел в виду вызвать разделение и взаимную вражду в государстве. Из дошедших до нас распоряжений того времени мы видим, что правительство вовсе не считало опричнину и земщину врагами между собой; наоборот, оно часто предписывало обеим согласные действия по разным вопросам. Так, в одной грамоте 1570 года мы читаем: «Приказал Государь о (литовских) рубежах говорити всем бояром, земским и из опришнины… и бояре обои, земские и из опришнины, о тех рубежах говорили» и пришли к одному общему решению. Точно так же далеко не все жители Московского государства относились враждебно к опричнине, как это принято думать. Купцы в городах, лежавших на великих торговых путях, вовсе не были недовольны, когда они перешли к опричнине. Представители же Английского торгового общества добивались этого перехода как милости. Наконец, богатейшие люди, владевшие обширным земельным пространством у Урала – Строгановы, также просили о подчинении их опричнине.

Но, несомненно, опричнина возбуждала неудовольствие весьма многих лиц, особенно же среди боярства; вскоре после ее учреждения посланный Сигизмундом-Августом к Иоанну гонцом какой-то Козлов донес королю, что успел склонить всех московских бояр к измене; вследствие этого Сигизмунд-Август отправил через того же Козлова грамоты князьям Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому и конюшему боярину Челяднину с приглашением перейти в Литву. Грамоты эти попались в руки Иоанна; он приказал составить от помянутых бояр письмо Сигизмунду в резких выражениях и назначил строжайшее расследование; достаточных улик против Вельского, Мстиславского и Воротынского не было – и они наказаний не понесли, но старый боярин Челяднин был казнен вместе с женой и соумышленниками, князьями Куракиным-Булгаковым, Ряполовским, тремя Ростовскими, Щенятевым, Турунтай-Пронским и казначеем Тютиным.

Стоявший во главе земщины князь Иван Мстиславский дал в 1571 году следующую запись: «Я, князь Иван Мстиславский, Богу, Святым Божиим церквям и всему Православному христианству веры своей не соблюл, Государю своему, его детям и его Земле, всему Православному христианству и всей Русской Земле изменил, навел с моими товарищами безбожного Крымского Девлет-Гирея царя…». Нашествие это, как мы увидим, чрезвычайно дорого стоило государству.

М. Авилов. Опричники в Новгороде

Однако Иоанн счел почему-то возможным простить Мстиславского; но последний не переставал заводить крамолу, и в 1574 году государь решил его заменить крещеным татарином касимовским ханом Симеоном Бекбулатовичем, причем по странной причуде, не выясненной и до настоящего времени, наименовал его царем. «Казнил Царь на Москве у Пречистой на площади в кремле, – говорит по этому поводу летописец, – многих бояр, архимандрита Чудовского, протопопа и всяких чинов людей много, а головы метали под двор Мстиславского. В то же время производил Царь Иван Васильевич и посадил Царем на Москве Симеона Бекбулатовича и Царским венцом его венчал, а сам назвался Иваном Московским, и вышел из города и жил на Петровке; весь свой чин Царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях, и как приедет к Царю Симеону, ссаживается от Царева места далеко, вместе с боярами». Несмотря, однако, на этот неслыханный почет, Иоанн воли Симеону не давал и сам вел все важнейшие дела, а затем и свел его через два года с Москвы в Тверь, дав ему наименование великого князя тверского.

Видя, что слово «опричнина» возбуждает много неудовольствия и лишние толки у иностранных государей, Иоанн решил его заменить словом «двор», но по существу она оставалась той же и при новом своем наименовании.

Любопытные наставления давались гонцам, отправлявшимся в Литву; на случай, если их спросят об опричнине, им приказано было говорить: «Мы не знаем Опричнины; кому велит Государь жить близко себя, тот и живет близко, а кому далеко, тот далеко. Все люди Божий да Государевы… Если же кто станет спрашивать: для чего Государь велел поставить себе двор за городом? – отвечать: для своего Государского прохладу».

Злоупотребляя излишним царским доверием, опричники, усердно искореняя боярскую крамолу, позволяли себе, как мы говорили, много насилий и своеволий, а также и оговаривали многих невинных людей, которые делались затем жертвами подозрительности Иоанна.

И вот на защиту этих невинных жертв смело выступил против Грозного царя святитель Филипп, выбранный самим Иоанном на Московскую митрополию, вслед за Афанасием и Германом – преемниками Макария. Филипп происходил из боярского рода Колычевых, родственного с Захарьиными-Юрьевыми-Кошкиными и Шереметевыми.

В молодости своей он состоял при великокняжеском дворе, и Иоанн, будучи еще ребенком, знал его лично. Скоро Филипп, наскучив миром, постригся и, пройдя чрез самое суровое подвижничество в Соловецком монастыре, был поставлен в нем игуменом; в этом звании он быстро стяжал себе известность своими замечательными хозяйственными способностями, и бедная до него обитель, славная до той поры лишь святостью жизни своих иноков и многими чудесами, явленными ее первыми основателями святыми Савватием и Зосимою, быстро пришла в цветущее состояние. В 1566 году государь вызвал Филиппа в Москву и объявил о своем желании видеть его на митрополичьем столе. Последний ответил, что согласен – под условием уничтожения опричнины. Царь разгневался, однако настоял на своем, причем Филипп, принимая новый высокий сан, обязался особой записью: «в Опричнину ему и в Царский домовой обиход не вступаться, а после поставления, за Опричнину и за Царский домовый обиход митрополии не оставлять».

Но, конечно, Филипп не отказался от исконного права русских святителей – печаловаться за несчастных, что не замедлило привести его к полному разрыву с Иоанном. Между ним и царем стали происходить по окончании обедни разговоры вроде следующего:

Филипп. От века не слыхано, чтобы благочестивые Цари волновали свою державу, и при твоих предках не бывало того, что ты творишь; у самих язычников не происходило ничего такого.

Иоанн. Что тебе, чернецу, за дело до наших Царских советов? Разве ты не знаешь, что ближние мои встали на меня и хотят меня поглотить? Одно тебе говорю, отче святый, молчи и благослови нас.

Филипп. Я пастырь стада Христова. Наше молчание умножает грехи твоей души и может причинить ей смерть.

Иоанн. Филипп! Не прекословь державе нашей, да не постигнет тебя мой гнев, или сложи свой сан.

Филипп. Не употреблял я ни просьб, ни ходатаев, ни подкупа, чтобы получить сей сан. Зачем ты лишил меня пустыни? Если каноны для тебя ничего не значат, твори свою волю.

Или:

Филипп. Здесь мы приносим Богу бескровную жертву за спасение мира, а за алтарем безвинно проливается кровь христианская. Ты сам просишь прощения пред Богом; прощай же и других, согрешающих перед тобой.

Иоанн. О Филипп, нашу ли волю думаешь изменить? Лучше было бы тебе быть единомысленным с нами.

Филипп. Тогда суетна была бы вера наша, напрасны и заповеди Божий о добродетелях. Не о невинно преданных смерти скорблю, они мученики. О тебе скорблю, о твоем спасении пекусь.

Иоанн. Ты противишься нашей державе; посмотрим на твою твердость.

Филипп. Я пришелец на земле, и за истину благочестия готов потерпеть и лишение сана и всякие муки.

28 июля 1568 года Филипп служил в Новодевичьем монастыре, куда прибыл и Иоанн с опричниками, причем один из них был в тафье. Возмущенный святитель сказал об этом государю, но опричник успел уже спрятать тафью, а Иоанна уверили, что Филипп это выдумал, что, конечно, опять до крайности раздражило первого. А между тем многочисленные враги Филиппа среди опричников нашли себе союзников и в духовенстве, причем хитрый царский духовник Евстафий был в их числе; скоро преемник Филиппа в Соловецком монастыре, игумен Паисий, прислал на него донос, и святителя предали духовному суду. Филипп не оправдывался на клеветы, которые возводил на него Паисий с неслыханной дерзостью, а только тихо сказал ему, что злое сеяние не принесет ему вожделенного плода. Затем он снял с себя белый клобук и мантию и вместе с жезлом хотел передать их царю, но Иоанн принудил его взять их обратно и приказал служить еще обедню 8 ноября, в праздник Михаила Архангела.

В этот день во время службы в Успенский собор явился боярин Алексей Басманов с толпой опричников; он громко прочел приговор церковного суда, по которому Филипп лишался пастырского сана, а затем опричники с бесчестием вывели святителя из церкви и, посадив на сани, отвезли в обитель Святого Николы Старого, на берегу Москвы-реки. Толпы народа бежали за Филиппом, проливая слезы. Через 8 дней его перевели в тверской Отроч монастырь. Общепринято думать, что Филипп был задушен через год в этом монастыре свирепым Малютою Скуратовым; в музее Императора Александра III в Санкт-Петербурге имеется превосходная картина нашего выдающегося художника Новосельцева, где изображено, как Филипп в виде ветхого старца молится в своей келье, в которую входит, чтобы его задушить, Малюта Скуратов. Но, по-видимому, эта картина не отвечает действительности; на всех древних иконах Филипп изображен нестарым человеком, значительно моложе святителей Петра, Алексия и Ионы, с темной окладистой бородой без седины; «святой Филипп-митрополит – рус, борода кругла, исчерна», – сказано в описании его изображения на тройном складне московских чудотворцев; имеются также известия, по которым Филипп был отправлен в Александровскую слободу и уже там замучен. Во всяком случае, вполне достоверно одно, что Филипп постоянно печаловался за осужденных, неустрашимо высказывал Иоанну порицание за его жестокости и образ жизни, и за все это перенес страдание. Православная церковь причислила его к лику святых.

О. Кузьмин. Иван Грозный и митрополит Филипп

Место Филиппа заступил Троицкий архимандрит Кирилл, человек добрый, но слабый.

Подвергая коренному пересмотру боярское землевладение, Иоанн не оставил сидеть на месте и двоюродного своего брата князя Владимира Андреевича: взамен Старицы и Вереи он дал ему в удел Дмитров и Звенигород. По одному иностранному известию, Владимир Андреевич замышлял поддаться в 1568 году Сигизмунду-Августу, но это ему не удалось; по-видимому, он погиб в начале 1569 года, хотя достоверных сведений и подробностей о его смерти не имеется.

В том же 1569 году страшный царский гнев обрушился и на Великий Новгород. Иоанн получил донос от некоего Петра Волынца, что новгородцы во главе с архиепископом Пименом и лучшими людьми хотят передаться польскому королю, с которым мы были в войне, причем грамота об этом уже написана и положена за образом Богоматери в Софийском соборе. Чтобы удостовериться в справедливости полученного доноса, Иоанн послал доверенного человека с Волынцем в Новгород; грамота действительно была найдена в указанном месте, и подписи архиепископа Пимена и других лучших людей были признаны подлинными.

Это привело Иоанна в неописуемую ярость. Он лично выступил в поход в конце 1569 года из Александровской слободы, решив предать огню, мечу и пожару всех жителей виновной области; разгром начался уже с Клина, причем особенно пострадала Тверь.

2 января 1570 года передний царский отряд подошел к Новгороду и окружил его со всех сторон, чтобы никто не мог бежать. Затем начались страшные пытки, казни и убийства; множество священнослужителей было поставлено на так называемый правеж – взыскание, накладываемое на неисправных должников[6 - Поставление на правеж заключалось в том, что неисправных должников ежедневно выводили на площадь и били до тех пор по ногам, пока долг не был уплачен.]. Сам Иоанн со старшим сыном расположился на Городище. Игуменов и монахов, стоявших на правеже, он приказал избить до смерти палками и развести по монастырям для погребения. Прибыв в воскресенье в кремль у Святой Софии, чтобы отслушать обедню, царь отстранил протянутый ему владыкой крест и грозно сказал Пимену: «Ты, злочестивый, держишь в руке не крест, а оружие, и этим оружием хочешь уязвить наше сердце со своими единомышленниками, здешними горожанами, хочешь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, Литовскому королю Сигизмунду-Августу; с этих пор ты не пастырь и не учитель, но волк, хищник, губитель, изменник нашей Царской багряницы и венцу досадитель». После обедни, во время стола в архиерейском доме, Пимен по приказу Иоанна был отдан под стражу, а все его имущество взято в казну. Затем начался суд над новгородцами под непосредственным надзором самого царя. Их по очереди приводили к нему, пытали, жгли какою-то, по словам летописца, «составною мудростью огненной – поджаром», а затем лишали жизни, сбрасывая в воду вместе с женами и детьми; боярские дети и стрельцы ездили в лодках по Волхову и кололи рогатинами и копьями всех выплывающих, чтобы никто не мог спастись. Вслед за этими казнями, от которых погибло, по-видимому, около 1500 человек, Иоанн приказал предать полному разгрому все местности вокруг города, причем уничтожалось не только имущество, но также и домашний скот.

13 февраля 1570 года Иоанн объявил оставшимся в живых новгородцам, что снимает с них опалу, а взыщет только с Пимена и его злых советников, после чего покинул город, направляясь во Псков.

Псковичи в трепете ожидали такой же участи, какая постигла Новгород, так как и они были обвинены в желании поддаться Сигизмунду-Августу. По совету своего наместника, князя Токмакова, при въезде Иоанна в город все жители встретили его хлебом-солью, каждый перед своим домом, стоя на коленях со всей семьею. Это, по-видимому, смягчило Грозного. Предание говорит, что после въезда в город Иоанн посетил юродивого Николая Салоса, который предложил ему, несмотря на пост, кусок сырого мяса, укоряя в кровожадности и предсказывая великие несчастия, если он не пощадит жителей.

Приказав взять лучшие вещи в храмах, а также захватить имущество у псковских граждан и отобрать монастырскую казну, Иоанн чрез несколько дней покинул Псков и вернулся в Москву, где немедленно же началось следственное дело о новгородской измене.

Дело это для нас, к сожалению, не дошло, а осталась только запись о нем в переписной книге Посольского приказа, приведенная Н.М. Карамзиным в «Истории государства Российского»: «Статейный список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Ноугородцкого Архиепископа на Пимина и на Новгородцких Диаков, и на Подьячих, и на гостей, и на Владычных Приказных, и на Детей Боярских, и на Подьячих, как они ссылалися к Москве с Бояры, с Олексеем Басмановым, и с сыном его Феодором, и с Казначеем с Микитою Фуниковым, и с печатником с Ив. с Михайловым Висковатого, и с Семеном Васильевым сыном Яковля, да с Дьяком Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасием Вяземским, о сдаче Вел. Новгорода и Пскова, что Архиеп. Пимин хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. Королю: а Царя и В. кн. Ив. Вас. всея Руси хотели злым умышлением извести, а на Государство посадить кн. Володимера Ондреевича, в том деле с пыток про ту измену на Новгородского Архиепископа Пимина и на его советников и на себя говорили, и в том деле многие казнены смертью, разными казнями, а иные разосланы по тюрьмам; а до кого дело не дошло, и те с вобожены, а иные и пожалованы. Да тут же список, кого казнити смертью, и какою казнью и кого отпустити…». Казнены были князь Петр Серебряный-Оболенский, Висковатый, Фуников-Карцов, Очин-Плещеев, Иван Воронцов и многие другие; в том числе были лишены жизни и любимцы Иоанновы – столпы опричнины – Алексей Басманов и князь Вяземский; очевидно, царь, желая быть вполне беспристрастным, не пожалел и их; но 180 человек были прощены; архиепископ же Пимен, вероятно, из уважения к его сану, был только сослан в Венев. Так окончилось страшное Новгородское дело.

В. Владимиров. Казнь боярина во времена Иоанна Грозного

Некоторые высказывают предположение, что Петр Волынец сам сочинил грамоту о передаче Новгорода Литве, очень искусно подделав подписи Пимена и других лиц, и затем сам же спрятал ее за образ Богоматери. Решить этот вопрос в настоящее время не представляется никакой возможности; во всяком случае несомненно одно: Иоанн был вполне убежден в полной достоверности заговора; это ясно видно из наказа его князьям Канбарову и Мещерскому, отправленным в том же 1570 году заключить перемирие с Литвой. Им приказано было отвечать панам, если они спросят про Новгородское дело: «О котором лихом деле вы с государскими изменниками лазучеством ссылались, Бог ту измену Государю нашему объявил, потому над изменниками так и сталось; нелепо было это и затевать: когда князь Семен-Лугвений (сын Ольгерда и отец доблестного князя Юрия Мстиславского, славного предводителя смоленских дружин в битве на Зеленом поле) и князь Михайло Олелькович в Новгороде были, и тогда Литва Новгорода не умела удержать; а чего удержать не умеем, зачем на то и посягать? Если спросят: за что Государь ваш казнил казначея Фуникова, печатника Висковатого, дьяков, детей боярских и подьячих многих? – отвечать: о чем Государский изменник Курбский и вы, паны радные, с этими Государскими изменниками ссылались, о том Бог нашему Государю объявил; потому они и казнены, а кровь их взыщется на тех, которые такие дела лукавством делали, а Новгороду и Пскову за Литвой быть не пригоже».

Из этого наказа совершенно ясно видно, что Иоанн был вполне убежден в измене Пимена и его соумышленников; в таком же случае казнь являлась совершенно заслуженной карой для виновных, и Иоанн следовал в этом отношении примерам своих предшественников – Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо, деда – Иоанна III и отца – Василия III, с той, однако, разницей, что предшественники эти во всем соблюдали чувство меры и казнили только действительно виновных; Грозный же, как мы говорили, в порывах своей ярости часто губил и невинных людей, в чем постоянно горько каялся, когда приходил в себя, как свидетельствуют об этом поминальные записи или синодики, оставшиеся от него в разных монастырях, для вечного поминовения имен казненных им людей; при этом, когда он этих имен не знал или не помнил, то означал просто числом: «Семнадцати человек, Четырнадцати человек, Шездесять дву человек» и так далее.