Сказания о Русской земле. Книга 4

Так шла юность Иоанна – 15-й, 16-й и 17-й годы.

Предоставляя правление государством Боярской думе с Глинскими во главе, он был занят постоянными разъездами по своим владениям, то для осмотра войск, то по монастырям, то на охоту; но делами во время этих поездок не занимался. «Государь наш князь великий Иоанн Васильевич был в Великом Новгороде и с своим братом князем Юрием, – пишет летописец против 1548 года, – да и во Пскове был в вотчине другую ночь на Вороночи был, а третью ночь был у Пречистей на Печорах, паки во Пскове в среду, и быв немного, и поеде к Москвы… а князь Юрьи брат его оста, и той быв немного и поеде и той к Москве, а не управив своей отчины ничего; а князь великий все гонял на мсках (ямских лошадях), а христианам много протор и волокиты учинили».

С Литвой за эти годы, ввиду перемирия, не было никаких дел. Крымцы же, после понесенного поражения 1541 года, продолжали тревожить московские границы; они были успешно отражаемы вплоть до 1544 года, когда татарам удалось увести из наших пределов большой полон, так как воеводы, высланные против них, князья Щенятев, Шкурлятев и Воротынский, рассорились между собою.

После этого успеха Саип-Гирей дерзко писал Иоанну: «Король (польский) дает мне по 15 000 золотых ежегодно, а ты даешь меньше этого; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь дать, – захочешь заратиться – и то в твоих же руках; до сих пор ты был молод, а теперь уже в разум вошел, можешь рассудить, что тебе прибыльнее и что убыточнее». Получив это письмо, Иоанн рассудил прервать сношения с Крымом и вместе с тем направить свои силы для овладения Казанью, которая после поражения Саип-Гирея в 1541 году присмирела.

В 1545 году государь объявил поход на Казань. Отряд князя Семена Пункова пошел водой на стругах; князь Василий Серебряный шел из Вятки, а воевода Лыков из Перми. Пунков и Серебряный сошлись под Казанью в один день и час, как будто вышли с одного двора, и удачно опустошили ее окрестности, за что Иоанн щедро наградил всех участников похода; воевода же Лыков пришел позднее, потерпел неудачу и был убит.

Таким образом, этот поход был сам по себе незначительным, но он обострил и без того сильную борьбу сторон в Казани. Сафа-Гирей стал подозревать московских доброхотов, говоря им: «Вы приводили воевод московских», и начал их избивать. Тогда многие из казанских вельмож приехали в Москву и просили Иоанна опять послать свою рать к Казани, обещая выдать Сафа-Гирея и его крымцев. Государь согласился и зимой отправился во Владимир, где получил известие, что с января 1546 года Сафа-Гирей уже изгнан из Казани. Тогда боярин князь Димитрий Вельский[1 - Этот князь Димитрий Вельский, родной брат изменника князя Семена и князя Ивана, убитого по приказанию Шуйского, замечателен тем, что отличался необыкновенно ровным, осторожным нравом, никогда не принимая участия ни в каких крамолах, а потому удержал свое положение при всех многочисленных переменах во время царствования Иоанна.] посадил там царем, по желанию московской стороны, нашего старого знакомого Шиг-Алея. Однако не успел Вельский выехать из города, как в Казани снова восторжествовала крымская сторона; Сафа-Гирей появился на Каме, а Шиг-Алей бежал, чтобы отдаться под покровительство великого князя. Вернувшись в Казань, Сафа-Гирей стал, разумеется, избивать всех предводителей противной себе стороны; успевшие же бежать спешили искать себе спасения в Москве и вновь просить защиты против Сафа-Гирея. Через несколько месяцев и подвластная казанцам горная черемиса прислала бить челом Иоанну, чтобы он послал свои войска на Казань, обещая идти вместе с его полками. По этим челобитьям были высланы наши полки, успешно повоевавшие Казанские владения вплоть до устья реки Свияги.

Между тем Иоанн приближался к 17-му году своей жизни. 13 декабря 1546 года он призвал к себе митрополита Макария и долго с ним беседовал. Макарий вышел от него с веселым лицом, отпел молебен в Успенском соборе и послал за боярами, даже и за опальными, и вместе с ними был опять у государя. Бояре вышли от него, выражая так же, как и митрополит, на своих лицах радость.

Ф. Солнцев. Панагия патриарха Иоасафа

Святейший патриарх Московский Иоасаф. Царский титулярник

Через три дня был назначен большой съезд митрополиту и всем знатным лицам к великокняжескому двору. Когда все собрались, то Иоанн, помолчав немного, сказал, обращаясь к Макарию, следующее:

«Уповая на милость Божию и Пречистую его матерь и святых заступников Петра, Алексия, Ионы и прочих чудотворцев земли Русской, имею намерение жениться; ты, отче, благословил меня. Первою моею мыслию было искать невесты в иных царствах; но, рассудив основательнее, отлагаю эту мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтись нравом с иноземкой, и не будет у нас счастья; и вот я решил жениться в своем государстве, по воле Божией и по твоему благословению».

Митрополит и бояре, говорит летописец, слыша эти слова, заплакали от радости. Затем Иоанн, опять обращаясь к ним, продолжал: «По твоему, отца моего, митрополита, благословению и с вашего боярского совета я хочу перед женитьбой, по примеру наших прародителей и сродника нашего, великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, который был венчан на царство, также исполнить тот чин венчания на царство и сесть на великое княжение. И ты, отец мой, Макарий-митрополит, благослови меня совершить это».

Это венчание на царство последовало ровно через месяц, 16 января 1547 года. Утром государь вышел в столовую комнату и передал своему духовнику на золотом блюде Животворящий Крест, царский венец и бармы Владимира Мономаха, которые были торжественно перенесены в Успенский собор. Туда же, сопровождаемый всеми вельможами, проследовал затем и Иоанн; он приложился к иконам, отслушал молебен, поднялся по 12 ступенькам на амвон посреди храма и сел на приготовленное здесь место, одетое золотыми паволоками; рядом с ним, на таком же месте, расположился митрополит. Затем Иоанн и Макарий встали; архимандрит передал последнему крест, бармы и венец; митрополит возложил их на государя, громогласно произнося слова молитвы, чтобы Господь оградил его силою Святого Духа, посадил его на престол добродетели, даровал ему ужас для строптивых и милостивое око для послушных. После этого певчие пропели многолетие нововенчанному царю. При выходе же из церкви, в дверях и на лестнице, князь Юрий Васильевич осыпал старшего брата золотыми деньгами из мисы, которую нес Михаил Глинский.

Святейший патриарх Московский Иосаф Царский титулярник

Таким образом венчался на царство великий князь московский, и с тех пор во всех сношениях своих он уже стал именоваться царем. В этом звании утвердил его и Константинопольский патриарх Иосаф соборной грамотою 1561 года, подписанной 36 греческими митрополитами и епископами, в которой говорилось: «Не только предания людей достоверных, но самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель Московский происходит от незабвенной Царицы Анны, сестры Императора Багрянородного, и что митрополит Ефесский, уполномоченный для того Собором Духовенства Византийского, венчал Российского великого князя Владимира на Царство».

Вслед за венчанием на царство последовал 3 февраля и брак Иоанна. Еще в декабре по всем областям было разослано приказание – всех незамужних дочерей князей и боярских детей вести на смотр наместников. Выбор государя остановился на девушке одного из самых знатных и благородных боярских родов, знаменитого своею преданностью московским государям и непричастностию к боярским крамолам, – на Анастасии Романовне Захарьиной-Кошкиной, дочери умершего окольничьего Романа Юрьевича Захарьина – близкого и преданного человека отцу Иоанна, помогавшему Василию III на смертном одре творить последнее крестное знамение.

Выбор государя оказался чрезвычайно удачным: помимо большой красоты, юная царица отличалась замечательной сердечной добротой, умом и большой привязанностью к своему супругу.

После свадьбы молодая чета, прервав пиры, отправилась пешком, несмотря на суровую зиму, в Троице-Сергиеву лавру и провела там первую неделю Великого поста, усердно молясь над гробом святого Сергия.

Иоанн горячо полюбил свою молодую жену, но ее благотворное влияние на его пылкий раздражительный нрав стало сказываться не сразу. Для этого потребовались особые обстоятельства; пока же управление государством по-прежнему оставалось в руках Глинских и их сторонников, позволявших себе всякие неправды, а Иоанн, несмотря на смиряющее влияние Анастасии, продолжал подвергаться при случае припадкам страшного гнева.

12 апреля вспыхнул в Москве большой пожар: сгорели все лавки в Китай-городе и множество домов; затем взлетела на воздух высокая башня с порохом и запрудила реку кирпичами; 20 апреля случился другой сильный пожар. Молодой царь, по-видимому, не особенно скорбел о народном бедствии. 3 июня того же 1547 года к нему явилось в село Островку 70 человек псковичей с жалобами на воеводу князя Пронского, приятеля Глинских, непомерно угнетавшего их.

Эта жалоба, напомнившая, вероятно, жалобу новгородских пищальников. возбудила страшный гнев Иоанна; он приказал пытать прибывших псковичей и готов уже был отдать распоряжение о их казни, как из Москвы неожиданно пришла весть, что упал большой колокол-благовестник. Встревоженный этим недобрым знамением, царь поспешил в город, и псковичи избегли своей участи.

Вслед за тем 21 июля во время страшной бури вспыхнул новый, еще невиданный на Москве пожар; он начался на Арбате, но затем огонь быстро перекинулся в Кремль и Китай-город и с ужасной силой начал все пожирать. «Вся Москва, – говорит Н.М. Карамзин, – представляла зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело, как в горниле, медь текла. Рев бури, треск огня и вопль людей от времени до времени был заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и в других частях города. Спасали единственно жизнь; богатство, праведное и неправедное, гибло. Царские палаты, казна, сокровища, оружие, иконы, древние грамоты, книги, даже мощи святых истлели. Митрополит молился в храме Успения, уже задыхаясь от дыма; силою вывели его оттуда и хотели спустить на веревке с тайника к Москве-реке; он упал, расшибся и едва живой был отвезен в Новоспасский монастырь». Из собора вынесли только образ Успенья Божией Матери, писанный святым митрополитом Петром, и Кормчую книгу; славная же Владимирская икона оставалась на месте; к счастью, огонь не проник во внутренность церкви. Пожар утих в три часа ночи, обратив почти весь город в пепел и развалины. Сгорело 1700 человек, не считая младенцев.

Во время пожара Иоанн удалился с супругой за Москву-реку в село Воробьеве На следующей день он навестил едва не сгоревшего и сильно расшибленного митрополита Макария в Новоспасском монастыре. Здесь князь Феодор Скопин-Шуйский, Иван Челяднин, некоторые другие бояре и царский духовник, протопоп Благовещенского собора Феодор Бармин стали говорить, что Москва сгорела волшебством; какой-то чародей вынимал человеческие сердца, мочил их в воде и затем кропил ею город, после чего и поднялся пожар. Царь придал этому веру и приказал произвести розыск. Розыск был произведен через два дня следующим образом: бояре приехали в Кремль на площадь и спросили окружавшую их толпу: «Кто сжег Москву?» Тогда из толпы послышались голоса: «Глинские! Глинские! Мать их княгиня Анна вынимала сердца из мертвых, клала в воду и кропила ею все улицы, ездя по Москве. Вот отчего мы сгорели».

Нет сомнения, разумеется, что весь рассказ об этих вынутых сердцах и ответы из толпы были подстроены боярской партией, недовольной господством Глинских. Сама княгиня Анна, бабка государя, с сыном Михаилом находилась в отъезде в своем поместье, но другой ее сын Юрий был на площади, слышал это нелепое обвинение и ужаснулся, увидя ярость черни. Он кинулся, чтобы спастись, в Успенский собор, но освирепевший народ бросился за ним, и родной дядя государя был убит тут же, в храме Божьем. Затем чернь начала грабить двор Глинского, причем было убито множество его слуг и других людей; бояре же, видя эти неистовства, ничего не предпринимали, как будто в Москве не было в это время никакой власти. Мало того, они, очевидно, решили, что надо непременно освободиться и от всех остальных Глинских, так как на третий день после описанных убийств, вероятно, по их наущению, огромная толпа народа двинулась к селу Воробьеву, остановилась перед царским дворцом и стала требовать выдачи ей бабки государевой, княгини Анны Глинской, и ее сына князя Михаила, спрятанных будто бы в царских покоях.

Молодой Иоанн, однако, не потерялся. Он приказал схватить несколько главных крикунов и тут же казнить их, после чего мятеж тотчас же утих, и толпа отхлынула в Москву.

Узнав об этом происшествии, Михаил Глинский, бывший с матерью в деревне, хотел бежать в Литву, но был по дороге захвачен и затем заключен под стражу; его скоро простили; однако после описанных происшествий господство Глинских окончилось. Вместе с тем окончилось и своеволие бояр.

Последний пожар московский, убиение князя Юрия Глинского и вид мятежной толпы у самого дворца государева, требовавшей выдачи его бабки и дяди, сильно подействовали на впечатлительного Иоанна. Он решил править своим государством самостоятельно, как подобает самодержавному царю. Конечно, в этом решении он нашел полную поддержку как со стороны нежно любящей жены, так и в маститом старце митрополите Макарии, бывшем ему истинным отцом.

При этом Иоанн, окончательно разочаровавшись в старых боярах, стал заметно отличать двух, до той поры мало кому известных, но близких ему людей, которым он вполне доверял. Один из них был молодой Алексей Адашев, человек незначительного происхождения, занимавший должность царского постельничего, а другой был священник Благовещенского собора, именем Сильвестр; надо думать, что государь давно уже знал его с хорошей стороны; этот Сильвестр был очень дружен с двоюродным братом Иоанна – Владимиром Андреевичем Старицким, который не замедлил сблизиться с Иоанном после своего освобождения из темницы.

Скоро последовали две свадьбы в царской семье. Иоанн женил своего родного брата Юрия на княжне Ульяне Паленкой, а Владимира Андреевича Старицкого на девице Евдокии Нагой.

Дружба между Иоанном, Юрием и Владимиром Андреевичем была в это время так велика, что на важных правительственных грамотах писалось: «Царь и великий князь со своею братиею и бояры уложили».

Затем Иоанн решил лично выступить в поход против Казани, чтобы наказать или изгнать нашего непримиримого врага Сафа-Гирея. Он выехал в декабре 1547 года из Москвы во Владимир и приказал везти туда же пушки. Зима была теплая, и вместо снега шел дождь; поэтому, когда 2 февраля 1548 года государь выступил из Нижнего, то лед на Волге покрылся водой и много пищалей и пушек провалилось; поневоле пришлось ограничиться отправлением под Казань лишь нескольких легких отрядов. Сам же Иоанн вернулся в Москву в больших слезах, что не сподобил его Бог совершить похода.

В марте 1549 года пришла на Москву весть о смерти Сафа-Гирея; будучи пьяным, он умывал лицо, упал и разбил себе голову до мозга; по оставленному им завещанию Казанское царство досталось его двухлетнему сыну Утемиш-Гирею под опекою матери, дочери ногайского князя Юсуфа, красивой, умной и властной ханши Суюнбеки, бывшей ранее замужем за царем Еналеем.

В ноябре 1549 года Иоанн предпринял второй поход на Казань и лично явился под ее стенами; но первый приступ был неудачен, а наступившая в феврале 1550 года сильная оттепель и порча дорог вновь заставили нас отойти. На этот раз, однако, при отступлении было сделано важное дело: государь остановился на устье Свияги и здесь заложил новую крепость – Свияжск, подобно тому, как при отце его, Василии, был заложен Васильсурск. Свияжск, расположенный всего в 20 верстах от Казани, должен был иметь огромнейшее значение для овладения Казанью в будущем. Здесь могли храниться пушки и все огнестрельные припасы, и сюда же должны были собираться войска и продовольствие при наступлении к Казани. Вместе с тем построение Свияжска отрезало Казань от ее западных областей, лежащих на правом берегу Волги и населенных чувашами, мордвой и воинственной горной черемисой.

Н. Кошелев. Сильвестр и Адашев

По возвращении в Москву государь, посоветовавшись с митрополитом Макарием и, вероятно, с Сильвестром и Адашевым, решил собрать собор от всей земли.

«Когда Царь и великий князь Иоанн Васильевич, – говорится в записи, составленной по этому поводу, – достиг двадцатилетнего возраста, то, видя государство свое в великой скорби и печали от насилия и неправды, советовался с отцом своим Макарием-митрополитом, как прекратить крамолы и утолить вражду; после чего повелел собрать из городов людей всякого чину».

В воскресный день после обедни государь и митрополит вышли с крестным ходом на площадь, на Лобное место, где были собраны все чины собора и множество народа. Отслужили молебен. После него Иоанн, обращаясь к митрополиту, сказал громким голосом: «Молю тебя, святой владыко, будь мне помощником и любви поборником; знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери восьми; родственники обо мне не брегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись, а я был глух и нем по своей юности и неразумию. О неправедные лихоимцы и хищники и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего!» Затем государь поклонился во все стороны и продолжал, обращаясь к народу: «Люди Божий и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид, разорений и налогов исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия; молю вас, оставьте друг к другу вражду и тяжбу, кроме разве очень больших дел; в этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать».

Разумеется, народ с величайшим вниманием слушал необычную речь своего молодого царя, и весть о ней принималась всюду с восторгом.

В тот же день Иоанн пожаловал Адашева в окольничие, сказав ему при этом:

«Алексей! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи души моей; хотя твоего желания и нет на это, но я пожелал, и не одного тебя, но и других таких же, кто бы печаль мою утолил, и на людей, врученных мне Богом, призрел. Поручаю тебе принимать челобитья от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым: но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож».

М. Авилов. Царевич Иван на прогулке

Так окончил Иоанн этот знаменательный для него и для его подданных день.

Всем было ясно, что время боярского самовластия окончательно миновало, хотя дума Боярская, разумеется, осталась, причем, кроме думных бояр и думных дьяков, в состав ее уже во время детства Иоанна входило также известное число окольничих, думных дворян и детей боярских.

К величайшему сожалению, до нас не дошло точных сведений о том, каков был состав Земского собора 1550 года и чем именно он занимался. Мы знаем только, что, созвав в следующем 1551 году Церковный собор, получивший название Стоглава, по числу глав, в которых были выражены его решения, Иоанн сказал при его открытии, что заповедь его на прошлогоднем соборе всем боярам, приказным людям и кормленщикам – помириться «со всеми хрестьяны» своего царства в срок – уже исполнена. Затем он тут же предложил владыкам утвердить новый Судебник, составленный на прошлогоднем соборе, на основании старого Судебника Иоанна III 1497 года, а также и уставную грамоту, касающуюся некоторых законодательных вопросов.

Из этого следует, что на соборе 1550 года было положено начало ряду крупных преобразований, разработка которых продолжалась несколько лет.

Мы видели, что в Московском государстве за службу военно-служилому сословию, кроме пожалования поместий и вотчин, а также и денежного оклада, существовало назначение боярам городов на кормление, в которых эти кормленщики, разбирая судебные дела населения, брали в свою пользу все причитающиеся пошлины. Мы видели также, что вследствие страшных злоупотреблений воевод и волостелей, поставленных боярами за время малолетства Иоанна, всякого рода поборы и лихоимство развились до огромных размеров. Чтобы ослабить их, во время краткого правления князя Ивана Вельского правительство стало в большом числе раздавать населению губные грамоты, причем на выборных самим населением губных старост и целовальников возлагались обязанности вести все уголовные дела, отпадавшие, стало быть, от суда кормленщиков.

Мера эта оказалась удачной: «и бысть крестьяном радость и льгота от лихих людей» и «была наместникам нелюбка велика на крестьян», – говорит летописец. Ввиду этого вся законодательная деятельность правительства Иоанна после созыва Земского собора 1550 года была направлена к расширению деятельности губного управления и вообще земства. Скоро губным старостам была поручена, кроме разбойных дел, татьба, или воровство, а затем было решено и вовсе отменить кормленщиков, назначая вперед военно-служилым людям в вознаграждение за службу только землю или денежное жалованье; их же обязанности по земскому управлению постановлено было передать людям, избранным самим земством; для этого во всех городах и волостях были учреждены излюбленные старосты, или выборные судьи, избираемые обществом; эти выборные старосты вместе с несколькими также выборными целовальниками (присяжными) должны были судить «беспосульно (без взяток) и безволокитно» те дела, которые не входили в ведение губных старост, стало быть – все тяжбы, а также и менее значительные уголовные. Вместе с тем на излюбленных старост была возложена обязанность собирать с населения оброк, или откуп, в государеву казну, установленный взамен поборов кормленщиков, которым уже само государство платило за службу. Излюбленные старосты с целовальниками вели все дела за мирской порукой под угрозой строгого наказания; за неумелое же или недобросовестное ведение дел полагалась смертная казнь «без отпросу» – с отобранием в казну всего имущества.

Вслед за созданием излюбленных старост, для собирания доходов государству от рыбных и соляных промыслов, питейного дела, таможенных сборов и прочих, земские общества обязаны были выбирать из своей среды или ставить по назначению правительства верных или присяжных голов и целовальников, которым вверялись сборы с этих доходов, причем за исправность их отвечали не только они сами, но и все общество.

Разумеется, все губные и излюбленные старосты и верные головы были под строгим надзором высшего правительства – Московских приказов, которые по существу своей деятельности делились на два больших отдела: а) приказы общегосударственные: Посольский, Разрядный, или Военный, Разбойничий, Холопий, Поместный, Большого прихода (ведавший государевыми доходами) и прочие и б) местные: Новгородский, Тверской и другие.

Приступив к крупным преобразованиям в гражданском быту, Иоанн решил также подвергнуть обсуждению и многие дела церковные.